О миссии
Я поехал туда как консультант международного благотворительного фонда “Альянс общественного здоровья”. Это был не первый раз, я ездил на оккупированную территорию как представитель Альянса с 2015 года. Был и в Донецке, и в Луганске, и маленьких поселках. Оценивал ситуацию в сфере профилактики заболеваний ВИЧ/СПИД, вирусного гепатита, туберкулеза. Уже на допросе мне сообщили, что это был мой седьмой “въезд”.
Командировка обычно длилась три-четыре дня. Это исследование ситуации – получение информации от местных сотрудников системы здравоохранения и общение с группами риска: людьми, употребляющими наркотики, женщинами, которые работают в сфере секс-бизнеса, мужчинами, имеющими секс с мужчинами. Главный вопрос – получают ли они необходимую им помощь: обследование, контрацептивы, лечение. Мониторинг на неподконтрольных территориях важен для того, чтобы понимать ситуацию. Каждый день линию разграничения пересекает очень много людей в обе стороны, и если ситуация с распространением ВИЧ-инфекции ухудшится на тех (оккупированных – LB.ua) территориях, то это и здесь сыграет свою роль. С каждым годом все хуже, там этих людей просто не считают и никто помогать не собирается. После 2018-го и моего задержания из Альянса никто не хочет ехать на оккупированные территории. В том числе, по этой причине в 2019 году все программы профилактики ВИЧ от Альянса при поддержке Глобального фонда по борьбе спо СПИДом на неконтролируемой территории Луганской области были окончательно закрыты.
Почему меня задержали? У меня были с собой таблетки заместительной терапии. В прошлом я употреблял героин, но с 2009 года пошел на программу заместительной терапии и прекратил. С тех пор лекарства всегда со мной, никогда проблем при “пересечении границы” не было.
О задержании
Задержание было неизбежным, потому что я слышал, как они (боевики “ЛНР” – LB.ua) отзванивались после того, как меня сняли с автобуса, и говорили: “Здесь сработала красная метка с буквой “З”. Мне потом уже объяснили, что это означает задержание. Изъяли все таблетки, отправили на экспертизу. Я не отказывался от того, что это мои таблетки. У меня с собой было разрешение от киевской больницы. Но “пограничники” объяснили, что заместительную терапия в “ЛНР” запрещена, так же как и в России. Для них это просто наркота, и все бумажки не важны. Еще 26-го августа, сразу после задержания, я написал письмо в Альянс о том, что меня задержали. Домой ничего не писал, чтобы не волновались, потому что была надежда, что может все закончится, и я спокойно вернусь в Киев.
Сначала меня отвезли в гостиницу в Краснодоне, поселили и сказали: “Не переживайте, все хорошо. Завтра с вами поговорят”. Паспорт забрали, чтобы я никуда оттуда не уехал. На следующее утро приехал сотрудник “службы пограничной охраны”, сказал, что заберут меня в Луганск на разговор, так как я все равно туда направлялся. Собственно, это он меня и отвез на машине в их местное управление. Зашли в помещение, посадили меня и сказали подождать. Когда зашли оперативники “МГБ”, они сразу отняли телефон, надели наручники и мешок на голову. И все, дальше “на подвал” – это улица Советская, 79 (расположение “Министерства государственной безопасности ЛНР” – LB.ua).
О “подвале”
Следующие полгода “на подвале” лучше не вспоминать, как и про условия содержания. Там был сделан туалет, куда выводили утром и вечером. Стояла даже специальная цистерна с насосом, который гонит отходы наверх. Видно было канализационные трубы, которые идут под потолком. Стояли обычные койки, матрацы, подушки даже были. Те, кто раньше сидел, говорили, что сейчас более-менее обустроено в бытовом плане по сравнению с тем, что было в 2015 году. Я даже успел побывать во втором подвале, который они недавно открыли. Он уже сделан с удобствами (улыбается – LB.ua), в камере умывальник, туалет.
В одной комнате было до пяти человек. Потом я сидел в помещении для двоих. Есть также и одиночки. Везде нет окон, круглосуточно очень яркий свет, много камер и очень жесткий режим содержания, даже разговаривать нельзя громко. Часов там нет. Время ты понимаешь только по завтраку, обеду, ужину, по подъему и, конечно, по допросам. Их проводили только ночью.
Если люди знали, что им ночью предстоит “разговор”, с вечера не ели, потому что на голодный желудок это легче переносить. Максимум пили чай. Все происходило каждый день так: из камеры выходишь, сразу поворачиваешься к стене, руки на стену, ладони наружу, ноги шире, обычно кричали: “Еще шире”, проводили обыск, одевали наручники, на голову мешок и начинается. Всю информацию из тебя выбивают “опера”. Это происходит не в подвале, а в бомбоубежище, чтобы не было ничего слышно. У меня было два тяжелых допроса, на третий уже больше пугали. Сначала они подозревали меня в сотрудничестве с СБУ, их очень интересовало, какого рода информацию и с какой целью я собирал для Альянса. И последнее, в чем подозревали (это, конечно, их больная фантазия), – работа на английскую разведку. “Материнская” организация “Альянса общественного здоровья” находится в Брайтоне (Великобритания). Клоуны просто.
Голоса тех, кто избивал, постоянно менялись. Одного только запомнил, два раза мне попадался. Молодой голос, всегда злой, как собака. Хотя они там все злые, что скрывать.
Люди “на подвале” тоже постоянно менялись. Я сидел, например, с бывшими “прокурорами” “ЛНР”: “начальником следственного отдела Генеральной прокуратуры ЛНР” Леонидом Ткаченко и Дмитрием Кравцовым – “прокурором” из Алчевска. Это были люди Плотницкого. После того, как он сбежал в Россию, остальных компаньонов хлопнуло “МГБ”. Также сидел со мной “начальник таможенного пункта Должанский” и много более рядовых. А где-то в одиночках, говорили, сидели и “начальник таможенного комитета” вместе с замом. Новое руководство так разбиралось со старым.
“Следствие” и СИЗО
15-го октября 2018 года я впервые встретился со следователем в “МГБ”. Это единственное лицо, которое я видел. Его задача - уже на основе всей информации оформить дело. В кабинете уже был адвокат, которого нанял “Альянс общественного здоровья”. Он проживает в Луганске и сотрудничает с международными организациями.
Следователь улыбался и спрашивал, никто ли меня не трогал? Я спокойно отвечал: “Нет, никто”. Они мне дали подписать документ, что сотрудники “МГБ” не оказывали на меня физического или психологического давления. Сидевший рядом адвокат с серьезным лицом спрашивал, правда ли это. Ну елки-палки, розовый слон, спустись на землю, для чего еще подвалы сделаны?
Следователь также объяснил, что пришли результаты экспертизы на мои таблетки, они у меня были по два миллиграмма, а “донецкие эксперты” написали, что по четыре. Говорю, что это смешно, посмотрите в официальных документах, но следователь взглянул на компьютер и ответил: “Особо крупные размеры у нас начинаются от 25 миллиграмм”. То есть мои результаты не крупные, но я махнул уже рукой - для них, что два, что четыре, разницы нет. У меня суточная дозировка бупренорфина гидрохлорида – 16 миллиграмм. Наркотики у них такая же особо тяжкая статья, как убийство или сексуальные действия в отношении несовершеннолетних. Кроме “контрабанды”, они мне вменили еще “хранение и перевозку наркотиков”. Я спрашиваю следователя: “А где логика? Я же даже не въехал на территорию “ЛНР”. Он объяснил, что так решила местная прокуратура, и такое обвинение будет лучше для обмена. Тогда у многих была надежда, что в конце 2018 года он состоится. Было вначале ощущение, что меня схватили для пополнения “обменного фонда”.
В феврале 2019-го меня перевели в “Луганское СИЗО”, я там был почти два месяца, до “суда”. Там нас сидело четверо в одной камере. После подвала “СИЗО” мне показалось очень классным, там была возможность час в день гулять. Меня сокамерники спрашивали: “Андрюх, тебе че серьезно здесь нравится?”. Я говорил: “Люди, да гляньте – здесь окно есть, небо видно, гулять можно, телевизор даже есть”. По телевизору можно было смотреть и местные, и русские каналы, и аналоговое телевидение, чтобы смотреть украинские новости. “На подвале”, понятно, ничего не было.
Кормили ужасно. Хуже всего, конечно, было “на подвале”, там какую-то кашу кидали или суп мешали. Уже в “СИЗО” и в лагере было получше, если так можно говорить. Давали рыбу, дешевую такую – путассу, видно было, что она много раз замороженная и не факт, что вообще пригодная к употреблению. Но я мог не есть, потому что Альянс нашел людей, которые приносили мне еду.
“Суд и колония”
19-го апреля состоялся надо мой “суд”. Пришла судья, спросила, на каком языке говорить – украинском или русском, сказала обращаться к ней “Ваша честь”, и началось заседание. Я не отрицал, что это мое лекарство. На бумаги с разрешением их употреблять никто, конечно, не обращал внимания. Мне присудили десять с половиной лет. “Прокуроры”, с которыми я сидел “на подвале”, говорили, что уголовный кодекс в Луганске на девяносто процентов списан с кодекса Российской Федерации. То есть, если в Донецке еще какой-то свой УК придумывали, то в Луганске не заморачивались такими вопросами. Меня отправили в исправительную колонию усиленного режима под Свердловском (город в оккупированной части Луганской области – LB.ua).
Это мужской лагерь, мы находились не в камерах, а в бараках: все в решетках, свободного передвижения между бараками нет. В одном помещение – 70-80 людей, койки выстроены в ряд. До оккупации эта колония была заполнена, и там было больше полторы тысячи людей, а сейчас примерно четыреста. Хоть они там и садят постоянно, но все равно наполняемости нет.
В лагере нет водопровода, поэтому воду привозили в бочках, и пять зеков толкали эти полторы тонны к бараку. Канализации нет, туалеты на улице. Отопление печное, зимой надо углем топить. Это зона была построена в начале 50-х прошлого века. Как при Иосифе Виссарионовиче все было, так и осталось при так называемой “Луганской народной республике”.
Как правило сидят за мелкие кражи, наркотики и убийство. Был, например, дедушка, который всю жизнь отработал на шахте и был пойман за то, что сорвал три кустика конопли. У него спина болела, и кто-то посоветовал ее сварить: “Слопал три ложки и отпускало”. В общем, теперь дедушке от четырех до восьми лет сидеть, в зависимости от поведения. Был у нас также мужик, который украл у соседей три банки малины, так его и все звали “Малинка”. Соседи пожаловались, и все – тюрьма.
Тех, кто осужден за “шпионаж” или “измену родине”, отправляют в колонию особого режима №60. Там же сидит большая часть тех, кто воевал на стороне “ЛНР” в 2014 году. После ликвидации “добровольческих батальонов”, по их словам, всем предложили идти в “народную милицию”. Практически всех, кто отказался, за эти годы зачистили. Был, к примеру, один, подрался со знакомым, когда пили, и ударил его бутылкой с водой. Друга отпустили, а этот был в “ополчении” и его сразу начали судить за нанесение тяжких телесных повреждений. На суде, когда начал оправдываться, “прокурор” говорит: “А вода газированная была? Вот и с каждым ударом она становилась все тверже и тверже”. Даже не знаю, рассказывал он это как анекдот или как реальную историю (улыбается – LB.ua).
Возвращение домой
Об обмене узнал буквально за несколько дней. Уже не было никаких ожиданий на этот год. Мою фамилию не подтверждали в списках на обмен со стороны “ЛНР”, хотя в украинских списках я был с самого начала. Прошли также новости, что опять сорвались Минские переговоры по обмену, и я думал, что Новый год буду встречать в лагере. Но в понедельник, 23-го декабря, меня вызвали и сказали: “Завтра готовься, будет спецэтап и на Луганск”. Я спросил, зачем, сказали, что ничего не знают, но было понятно, что это на обмен. Не было никакой другой причины меня оттуда увозить. И уже со вторника по воскресенье был в “Луганском СИЗО”.
Также еще 21 августа мне сказали написать заявление о помиловании на имя главы республики Леонида Пасечника. Насколько я понял, какое-то решение по людям принималось еще тогда. Потому что ребята, которых тоже освободили, говорили, что примерно в тоже время писали заявление и просили помилования. С некоторыми говорили еще в “СИЗО” в Луганске, пока ждали обмена. Много говорил с Виталиком Буяновым, он был в плену больше четырех лет. С подвала знал Эдика Алояна, хотя там еще много людей осталось, кто реально как-то помогал Украине. Или о них не знают, или некому хлопотать, или не отдают, не знаю. Виталик вот рассказывал, что кроме него сказали собиратся еще десятерым людям. Но утром с колонии №19, где они отбывали строк, забрали только его одного. Где все остальные люди? Не ясно пока. Может их оставили для следующего обмена. Идет обычная торговля людьми: “Вы нам дайте тех, а мы уже отдадим ваших тех”.
Уже когда ехали, то нас еще раз спросили, не думает ли кто-то остаться на оккупированной территории. И даже когда мы приехали на КПП “Майорск” и вышли из автобуса, Кобцева (руководитель рабочей группы “ЛНР” по обмену пленными – LB.ua) нас спросила: “Кто-то хочет остаться?”. Я говорю: “А паспорт “Луганской народной республики дадите?”. Все начали ржать, она отмахнулась, может, для галочки это и должна была спросить.
В Борисполе меня встречали младший брат и мама. Она, к счастью, уже перестала плакать. Пока я отсутствовал, от рака умер отец.
Очень сложно постоянно быть оторванным от мира, хотя уже в колонии была возможность позвонить домой и успокоить родных, что со мной все хорошо. Отсутствие таблеток заместительной терапии очень сказывалось на настроении. Депрессия постоянно. Хотя, наверно, и другие факторы влияли на то, что она появилась. Предлагали психотерапевта, но я пока не воспользовался. Мне, по идеи, нужен специальный врач, потому что я сам психолог. Пока нет такой потребности, сейчас просто надо отойти, привыкнуть ко всему и забыть все, что было там. Еще немного лечебных процедур – и все, нужно возвращаюсь на работу. До сих пор полностью не поверил, что я дома и вокруг нормальные люди.
