Клер Бишоп в «Радикальной музеелогии» сформулировала уже почти что константу для сегодняшних музеев совриска: «Музей современного искусства априори нуждается в ситуации, когда характер самой институции будет менять восприятие на уровне с произведениями, которые в этом помещении экспонируются».
Из этого следует, что интерес к музею вызывают уже даже не хэдлайнеры коллекции, а те дискурсивные категории, которые он способен предложить.
Музей сегодня — это в первую очередь модель самопозиционирования. Кажется, мало в каком музее Украины это так хорошо усвоили, как в Музее современного искусства Одессы.
МСИО был создан бизнесменом и меценатом Владимиром Мараховским в 2008 году. Идея музея здесь была все же первичной: под его создание покупалась коллекция Михаила Кнобеля. Несколько алогичным был выбор помещения: особняк Скведера 1906 года на Леонтовича, 5 (бывшая улица Белинского). Дело ведь даже не столько в «демократичном пространстве нового музея», который должен быть избавлен от компрометирующего прошлого, сколько то, что ограничения незначительной выставочной площади ставят кураторов и художников в вынужденные рамки постсоветской эстетики, ведь формат особняка автоматически предопределяет возможные к экспонированию жанры в таком пространстве.
Именно поэтому экспозиция почти на 90 процентов состоит из живописи, фото и графики. Очевидные и явные хедлайнеры — Леонид Войцехов, Александр Ройтбурд, Олег Соколов, Сергей Ануфриев, Юрий Коваленко. Кроме этого, разумеется, есть прославленный Одессой видео-арт — от «Психоделического вторжения» Ройтбурда до «Хасидского Дюшана» Юрия Лейдермана.
В конце августа 2019 года музей радикально поменял основную экспозицию и это стало новой точкой отсчета для МСИО. В украинском музейном понимании все «стало с ног на голову». Берем кураторский текст Михаила Рашковецкого «Вместо экспликации» и читаем о перевороте европейского музейного дела в 1970-х, о разрушении «башни из слоновой кости», о необходимости избегать в музее элитарности старого образца и иерархичности искусства, разделенного на ранги и уровни. Также речь идет о преодолении хронологической организации экспозиции современного искусства, «линейности» истории и диктата советского искусствоведческого канона.
Михаил Рашковецкий в этом тексте представляется эдаким Лиотаром на невидимом коне нового нарратива, он — за все хорошее и против всего плохого. «Хорошее» располагается на территории «интуитивного», именно из последнего должна произрастать новая экспозиционная организация пространства.
Это «интуитивное» — кокетливое обещание более широкой культурной перспективы и возможности активного вмешательства зрителя в построение нового музейного пространства. Вам, как зрителю, предоставляют эдакий идеал партиципаторного музея, ваши руки якобы полностью развязаны. Но дать возможность высказаться — еще не достижение, ведь предложенные зрителями высказывания об экспозиции должны в первую очередь быть готовы к воплощению.
МСИО вроде бы дает посетителям возможность создания собственного искусствоведческого нарратива, но в то же время пока не имеет строго выстроенной перспективы того, как этот нарратив должен выстраиваться.
Да, музей приглашает критиков на Critic talks, собирает фокус-группы кураторов для публичного обсуждения новой экспозиции, много умных, начитанных людей демонстрируют свое умение цитировать Клер Бишоп и Нину Саймон. Помимо самого музея, МСИО — это еще и онлайн-архив современного одесского искусства, библиотека и арт-пространство Muzeon, который недавно открылся выставочным проектом «Индустриальная сказка» Василия Дмитрика. Процесс идет, и за ним интересно наблюдать хотя бы потому, что МСИО упорно не позволяет себе окончательно зафиксировать единый канон репрезентации одесского искусства.
С августа 2019 залы носят названия «Озарение», «Любовь», «Семья», «Необратимое», «Идентификация», «Детство». Пространство разделено тематически, но об этом разделении знают только работники музея. Текстов на стенах, за редкими исключениями, нет. О том, что залы называются так, а не иначе, зрители ни за что не смогут догадаться без экскурсии медиатора. Следовательно, возможности самостоятельно «подключиться» к истории, которую рассказывает музей, тоже нет.
То есть взамен на «плохую и старую» элитарность классического образца мы получаем «хорошую и новую», где медиаторы и кураторы музейного пространства становятся эксклюзивными носителями знаний, без чьих объяснений история, которая должна быть рассказана пространством, просто не сработает.
Директор музея Семен Кантор и сокуратор экспозиции Владимир Чегринец объясняют это привлекательной максимой, что нет смысла конструировать рассказ в сегодняшнем музее назидательно и нарративно. Во-первых, единственный более-менее сконструированный искусствоведческий канон в Украине — советский, а использовать его для анализа неофициального одесского искусства, мягко говоря, абсурдно. Новый канон в Украине пока не объявился, и одесский музей, вместо того, чтобы пассивно ждать, предлагает себя в качестве дискуссионного пространства, где этот канон может возникнуть посредством обсуждения экспозиций.
Во-вторых, медиа — уже месседж. Со слов Семена Кантора, кураторский текст может реализовываться на уровне невербальных знаков, а это значит, что на саму экспозицию нужно смотреть как на текст. В такой ситуации тексты и правда могут оказаться лишними. Но тогда возникает главный вопрос, которым задаются большинство современных музеев, что вдруг захотели стать партиципаторными — каков процент посетителей, которые захотят выстраивать эти новые индивидуальные истории искусства, каноны, предлагать новые модели музея? Если переложить концептуальную составляющую музея на посетителя — не рискует ли институция оказаться ни с чем, да еще и внутри смыслового хаоса предложений своих гостей?
В Одессе, по-хорошему, нет искусствоведческого образования ни в каком варианте — ни в форме подпольных курсов, ни в виде академической специальности. Искусствоведческая дискуссия внутри Одессы — это всегда взаимные обвинения в непрофессионализме, но, к сожалению, никогда не разговор, как этот «профессионализм» воспитать.
Образовательного центра, где готовили бы искусствоведов, в Одессе нет. А те интеллектуальные игры, какие предлагает МСИО, возможны только при условии хотя бы минимальной искусствоведческой подготовки зрителя, дабы он смог не только зафиксировать выставочный зал на уровне «прикольных картинок», а хотя бы приблизительно узнать, кто такие Войцехов и Хрущ, что такое неофициальное искусство, откуда одесский концептуализм, чем он отличается от московского, и чего уже греха таить — что такое концептуализм вообще. Пока такое фривольное в плане интерпретаций зрительство нам еще не вполне доступно.
Для арт-сообщества Одессы этот музей — целостная история с понятными и знакомыми фигурантами, когда для человека «не своего круга» это скорее будет рандомным набором чувственных раздражителей. Полностью связать историю, представленную в музее, смогут лишь некоторые, когда для большинства зрителей эта история останется «немой». Условно говоря, это «сад, в который они так и не войдут».
С другой же стороны — подобный план демократизации образа музея именно для Одессы может стать очень ценным, пусть и не безболезненным опытом. Идея того, что музейный нарратив могут создавать через публичные обсуждения, в перспективе может вывести МСИО за пределы «квартирного музея» для «своих», каким он, к сожалению, сейчас частично является. Опять-таки, цитируя Семена Кантора: «В названии нашего музея важны все слова, но особенно последнее». Музей современного искусства Одессы — в первую очередь одесский музей, который несет на себе налет затхлой камерности и закрытости городского арт-сообщества.
Чего только стоил скандал с публикацией на Амнезии материала Константина Малеонюка о Леониде Войцехове, где молодому журналисту все никак не могли простить то, что кто-то не из круга «своих» написал о Леониде Войцехове. Безусловно, ему предъявляли множество претензий и часть из них вполне можно понять и даже назвать оправданными: от отсутствия искусствоведческого инструментария (хотя он и не называл себя искусствоведом) до мелких ошибок в фактаже. Но главная претензия была видна невооруженным взглядом на презентации издании о Войцехове «Ленчик» в начале декабря — мол, нельзя оценивать современных одесских художников без должной дистанции. И рядом с этим агрессивным набрасыванием на всех, кто пытается хоть как-нибудь популяризировать одесский совриск, этот же клуб «своих» с истинно христианским придыханием выжидает пришествия молодого (но с 50-летним опытом желательно), блестяще образованного искусствоведа-мессии, целиком и полностью понимающего и безоговорочно принимающего (!) одесскую среду, который все оставит так, как есть, не станет заниматься глупой просветительской беллетристикой, а будет ежедневно предъявлять восторженной одесской общественности строгий формальный анализ произведений в стиле венской школы начала ХХ века.
И парадокс МСИО, который, будучи так или иначе, главной площадкой этого круга «своих», пытается этот же замкнутый механизм преодолеть. Кураторы сознательно наградили себя пространством разбитой истории одесской культуры чтобы попытаться ее же заново изобрести, предложив альтернативные точки ее сборки. Эстетическая позиция, которую принял одесский музей, опирается на ту историю искусства, в ликвидации которой он сам активно участвует.
Сравним хотя бы новую политику МСИО и недавнюю реплику по поводу строительства музея современного искусства в Киеве от заместительницы министра культуры, молодежи и спорта Светланы Фоменко: «...наша главная проблема — это физическое отсутствие здания музея современного искусства», а в заполняемости экспозиции, видимо, проблем никаких нет — достаточно Марчука и «інших видатних майстрів сучасності».
Иногда такое честное провозглашение намерения «разрушить» куда более плодотворнее предложения «создать».
«Вместо окончания» хочется сделать небольшие итоги:
Главный урок музея «Корсаков» — это то, что даже технически отлично продуманное пространство не спасет бестолково подобранную коллекцию картин по принципу «главное — чтобы зубы скрежетали от гордости за Украину», киевского музея — что вкус одного владельца коллекции не могут определять образ современного искусства всей страны, а МСИО — что достаточно создать ситуацию нарративного хаоса в узкорегиональной институции чтобы начать новый виток дискуссии о музее современного искусства всей страны.