Ко мне сообщение попало с самого дна интернета, где ожидают внимания латентно-хайповые посты. Его можно было бы не заметить, если бы не Иванна Скиба-Якубова, pr-директорка биеннале, которая переслала пост в нашу личную переписку, со словами «…вопрос прямо по твою душу». Действительно, в тех местах, где мы можем оказаться невнимательны, пролистывая ленту ленивым пальцем, уже проговариваются важные вопросы. Об этом свидетельствует и то, что под постом Алексея набралось 15 лайков, а комментариев – более 30. Опираясь на эту нехитрую статистику, однозначно скажу, что поднятую тему следует обсудить. А стоит ли лайкать – это вопрос, на который я попробую ответить в этом тексте.
Довольно неожиданно я оказался по ту сторону опыта неловкости. Не мне было нехорошо, а человеку, которого я даже не знал, но создавал неудобства своей работой. Он сравнивал концепции проектов «Планетарный сад. Культивируя сосуществование» (полный текст) и «Здається, я заходжу в наш сад» (полный текст), пытаясь объяснить себе искру совпадения. И в первой, и во второй концепциях были сады. В комментариях региональному СМИ куратор говорил о том, что растения в ботанических садах растут вместе, хотя в природных условиях могут никогда не встретиться, а потом перекладывал этот факт на искусство. И в Манифесте говорилось об этом. Уже после публикации поста, вместе с солидарными подписчиками Алексей не терял надежды найти истинный источник стыдного чувства, подобрать ключи к ситуации, в которой сады Палермо и Харькова были так похожи.
Ключей была целая связка. Скорее, связка отмычек, так как набор предположений редко выходил за рамки обычных фейсбучных споров. Кому-то концепция казалась «…подозрительно похожей», кто-то делился тем, что в отборе участников не дождался «метлы», избавляющей изголодавшегося зрителя от старых лиц молодого искусства. Пользователь Евгений Столбов настаивал, что «идеи нужно вынашивать как ребенка», а Bereza Bereza утверждал, что все дело в родственниках – те, мол, кто способны идею выносить, тут даже не получили возможности высказаться. Наиболее смелой гипотезой оказалась история о том, как команда Манифесты приезжала в Харьков и своими рассказами вдохновила организаторов украинской биеннале на продолжение разработки темы сада (по другой версии, так харьковчане хотели показать, что «усвоили уроки»). Однако факт того, что партнерские связи так и не были налажены (Манифеста 2022 пройдет в Косово), должен был образумить харьковчан. Об этом пишет сам Алексей: «…переговоры с манифестой зашли в тупик еще до НГ, была куча времени для смены курса». На вопрос о том, как Алексею удается так хорошо анализировать, он отвечает: «разветвленная сеть информаторов + открытые источники = формула успеха».
Сад стал центральной метафорой 2 Биеннале молодого искусства по другим причинам. За словами кураторской концепции, которые вызывали «подозрение» и эффект «копипасты» стоят несколько историй, пережитых или только очерченных в качестве возможных сценариев. Вот некоторые из них.
Тема сада, роль садовника, метафора выращивания и заботы присутствуют в практиках очень разных украинских художников и художниц старшего и среднего поколений: у Павла Макова в Харькове, Алевтины Кахидзе в Ждановке и Киеве, Тиберия Сильваши в Седневе, Засупоевке и Киеве, Андрея Сагайдаковского во Львове и у ряда других. С этим мотивом я работаю как арт-критик и искусствовед, с тех пор как написал статью «Следы присутствия» о Макове и Хансе Ульрихе Гумбрехте. Не оригинальность или устарелость мотива сада заставляют меня работать, а его новые проявления в новых контекстах, влияющих на смыслы и формы художественных высказываний. Предлагая эту тему для Биеннале молодого искусства, я отдал ее в довольно рискованный проект, организованный Министерством культуры, принятый харьковской институцией без бюджета и современных механизмов работы, потому что хотел обсудить ее с широким кругом молодых авторов и авторок.
Немного позже возник Зигмунт Бауман с его садовником, в момент работы над фрагментом текста о Тарасе Прохасько и Макове (еще не опубликованном). Они планировали сделать совместную книгу, но отличались в своих авторских подходах как «лесник» и «садовник». Бауман пишет об этих фигурах, как разных способах отношения к миру и действия в нем («Плинні часи», Критика, 2013, страницы 147-148).
Если в тексте концепции я опирался на события, относящиеся к недавнему прошлому, то Дарина Скрыннык-Мыська и Анастасия Евсеева говорили о сиюминутных конфликтах. Во время кураторского опен-колла произошел скандал со стрит-артом Гамлета Зиньковского. Работа художника была закрашена жителями дома, что привело к широкой дискуссии: на стенах социальных сетей, где свою позицию высказал даже мэр города, и на городской стене, которая продолжала обрастать содержательными тэгами. Кураторки говорили о зонах комфорта и дискомфорта, которые образует современное искусство, опираясь на тексты Паскаля Гилена и Тайса Ляйстера о продуктивности конфликта: «…спільноти формує незгода, а не консенсус. Саме незгода й напруга нерідко викрешують іскри творчості, завдяки яким культура постійно оновлюється й переглядає свої витоки. Громада і її культура демонструють єдність саме «через» внутрішню напругу, конфлікти й дискусії» («Культура у підмурках громадянського суспільства», IST Publishing, 2018). На этапе написания концепции мы проговорили, что будем выстраивать выставку так, чтобы подчеркнуть это «единство через несогласие».
Название биеннале – это измененная фраза граффити на улице Мироносицкой «Сыночек, кажется, я захожу в наш сад», фрагмент художественного проекта Данила Ревковского и Андрея Рачинского «Война надписей». Много месяцев я ходил по этому отрезку улицы. Вместе с еще одной фразой («Ты обрываешь вишню»), мы обсуждали граффити в кругу друзей, даже один раз назначая им первое место в рейтинге харьковского уличного искусства. Сейчас сложно вспомнить, какой реальный порядок этих сюжетных линий: работа с темой сада заставила обратить внимание на надпись, или фраза позволила собрать воедино значительную часть тех мотивов, которые стали кураторской концепцией 2 Биеннале молодого искусства.
Я пробую сравнивать и вижу, что в Манифесте 12 основанием для разговора о «планетарном саде» стала картина «Вид на Палермо» 1875 года, а во 2-й Биеннале – граффити, ушедшее под слои краски во время ремонта здания. В Палермо образ стал поводом для обсуждения миграции и прав человека, сотрудничества и общей ответственности, архивов и городского пространства. В Харькове – сада и руин, утопии и войны, недолговечности искусства, роли художника в современном мире, города, который ограждает и ограждается от человека, тяжести и наивности, возможности говорить из катакомб и неуверенности на открытом пространстве. Для нас все это «Здається, я заходжу в наш сад».
Однозначно и важно здесь одно: когда мы писали концепцию, мы хотели увидеть то, чего не знали. Обратиться к художникам и художницам, от которых ждали разных высказываний. Хотели поработать в городе, который не готов к большой выставке современного искусства. Мы старались очертить пространство, в котором мы сможем что-то увидеть и услышать. В которое можно будет зайти и присутствовать.
В завершении, хотел бы сказать, что в обычной ситуации я бы использовал другую интонацию, и, как и Алексей, тоже обязательно сконфузился бы в самом конце, как во фразе «Своих мозгов нет, или где?» (вот это «или где?» так сложно закручено, что действительно дезориентирует). Как писал Набоков в «Даре», ошибка была не в том, что все скопом было охаяно, а в том, что Алексей не захотел высмотреть то, чего сам ищет. Так что, пользуясь тем же источником, скажу, что «это был <…> автор "Что делать?", путавшегося впрочем с "Кто виноват?"» Закончу, все же, чуть комкано.