Какое ваше отношение к Шевченковской премии? Как подобные награды могут повлиять на художника и на его положение в обществе?
Я против союзов художников, званий и государственных премий как властных инструментов. Если премии свободны от идеологии и от жюри можно ожидать смелого и даже скандального выбора, то их можно только приветствовать. В Украине есть частная премия Виктора Пинчука для молодых художников, имеющая отличную репутацию. Можно было убедиться в этом, простояв полчаса в очереди на открытие, а войдя внутрь, убедиться, что искусство не стоит на месте, оно развивается. В этом отношении Шевченковская премия так же должна влиять на процессы происходящие в культуре страны.
В этот раз у вас очень достойная компания. В отличие от предыдущих премий (за исключением прошлой премии, в которой победил Павел Маков), где были представлены люди немного далекие от современного визуального искусства.
Правда, я крайне удивлен короткому списку, в который попал. На мое согласие участвовать конкурсе повлияло предложение из уст уважаемых мною людей: кураторов Михаила Рашковецкого и Татьяны Кочубинской и художницы Влады Ралко (Владе, если бы мог, я уступил бы свое место) (все эти люди — в комитете секции «Визуальное искусство» — прим.ред). И что очень важно — решение сделать первый раз открытую выставку номинантов премии. Потому что искусство не должно быть шилом в мешке, оно должно вызывать общественный резонанс и работать само на себя.
Вы преподаете в Московской школе фотографии и мультимедиа имени Родченко уже много лет, вашими учениками были молодые и яркие украинские художники — Юли Голуб, Дмитрий Старусев, Алина Клейтман, Зина Исупова. На выставке, которую вы делали как куратор в PinchukArtCentre «Versus» в 2017 году, было видно ваше влияние на них. А как они на вас влияют?
Мне приятно было видеть моих ребят — Дмитрия Старусева и Юли Голуб — на открывшейся выставке PinchukArtPrize 2020. И мне кажется, что их работы не самые худшие (смеется). Конечно, Юли заслужила более подходящее место для её 40-минутного видео, и ей должно быть досадно за проходную комнату, которую ей предложили кураторы.
В школе Родченко преподаю уже восемь лет. Мой моем классе «Фотография, скульптура, видео» учатся 10-12 человек в течении трёх лет. Обучение бесплатно и открыто для поступления для молодых людей в возрасте 18-35 лет из разных стран, включая Украину. Со студентами занимаюсь по вторникам в течении шести часов. Остальные дни недели общаемся в сетях или встречаемся на выставках.
Искусству научить нельзя, искусством можно вдохновить. Как действующий художник посвящаю ребят в творческие планы, делюсь размышлениями о создаваемых работах и интересуюсь их мнением о них. Это такое зеркало, в которое смотришь каждый день и отвечаешь на вопрос: ты умер как художник, или еще жив?
Если говорить о ваших учителях и вдохновителях на искусство, кто это был?
В Харькове это был Борис Михайлов. Как страстный человек, открытый к жизни в самом широком ее диапазоне, тонкий и чувственный художник, он, бесспорно, влиял и вдохновлял меня в 1990-е и был рядом. Дистанционно — Йозеф Бойс, Франс Вест, Илья Кабаков.
На ваш взгляд, как художник должен проявлять свою точку зрения: через практику или публичные высказывания? И, несмотря на то, что вы достаточно влиятельная фигура и в Украине, и в России, кажется, вам ближе путь художественного высказывания, а не публичного проговаривания и комментирования вопросов. Почему вы выбрали именно эту сторону?
Я не публичный человек, и даже если что-то публикую в соцсетях, то это редко и исключительно какие-то впечатления от увиденного или прочитанного. Полагаю, что работы художника сами по себе должны говорить больше, чем долгий комментарий о них автора. Считаю насилием, когда кто-то навязывает интерпретацию своего искусства другим. Такая общечеловеческая экология — дать человеку свободу мысли, не навязывая свои идеи. Мир и так полон насилия, нам постоянно что-то говорят, доказывают, убеждают. Люди подвержены депрессии, в частности, из-за этого. В лесах Амазонии обезьяна не кричат: возьмите камень и киньте в муравьеда, потому что у него самый длинный нос; и не бьет себя в грудь, заявляя о том, что она царь зверей.
Мне нравится ваша мысль об экологии. Но возможно, в поисках этой экологии люди и хотят услышать мнение от тех, кому доверяют и уважают. Из-за растерянности и непонимания, они ждут, когда им что-то пояснят.
Есть в соцсетях авторы, которые мне нравятся, которых периодически просматриваю, например, Дудь и Невзоров. Они из разных поколений, но оба классно могут шутить, у них острый язык и художественное воображение, и я разделяю их гражданские позиции. Приятно на общем сером фоне видеть профессионалов и осознавать, что не перевелись нормальные талантливые люди. Мне кажется, что они мои социальные терапевты.
У меня к вам немного провокационный вопрос, касающийся вопросов идентичности и идентификации художника. Как вы думаете, может, стоит в современном мире вовсе отказаться от вопроса идентичностей, кто кому принадлежит?
Про идентичность недавно произнес прекрасные слова вернувшийся из Праги в Москву художник Авдей Тер-Оганьян. Он сказал молодым художникам: хватит быть идентичными, будьте ох*енными. Это заявление Тер-Оганьяна в таком бодром и первобытном отношении стало дискомфортным для модных сегодня философов и критиков.
В 1990-е вы также работали как художник с вопросами национальности, идентичности, обращались к проблеме языка. Поколение, которое сформировалось после вас, также затрагивало подобные вопросы, но уже в другой форме, менее провокационной, и, возможно, даже более прямолинейной. Кажется, что и те художники, которые начинают формироваться сейчас, подходят к подобным политическим вопросам абсолютно иначе. Как вы думаете, так ли это и с чем связано их новое внимание?
Еще сорок лет назад заниматься современным искусством означало противостоять системе, и идентичность художника определялась уже по тому, что он не соглашался с властью и делал что-то ей противное. То есть была ясная позиция. Сегодня на вопрос «Зачем ты это делаешь?» молодые художники в большинстве случаев пожмут плечами. Сейчас найти свой путь, свою идентичность художническую стало гораздо сложнее. Но в нем виден вектор изменения баланса между смысловым и визуальным в сторону последнего. Молодых художников волнуют больше вопросы формы, а если говорить о эстетическом предпочтениях, скорее, минимализм или постминимализм. Но пока новое поколение еще не сформировалось, не обрело свое лицо, чтобы его можно было бы характеризовать как явление.
Ваши работы остросоциальные и провокативные. Где для вас лежит грань дозволенной провокации? Какую черту вы никогда не перешагнете?
Каждый раз говорю, что провокация важна — это инструмент, с помощью которого можно добраться до сердца человека, его нейросистемы. Люди обросли толстым защитным слоем неприятия и апатии, и этот инструмент по-прежнему работает. Во всяком случае, мне так кажется. Конечно, в этом присутствует врачебная аксиома: не навредить, не затрагивать какие-то вещи, связанные с гендерной или национальной принадлежностью.
С годами я становлюсь более толерантен к внутренним свободам людей и одновременно обостряется неприятие к тем, кто мешает жить другим и кто навязывает свою исключительность и свои правила жизни.
У вас также есть работы, созданные с вашим братом. Расскажите, как вы пришли к такому дуэту и как работаете вместе.
Мой единственный брат старше меня на 12 лет. Когда я рос, он был для меня примером для подражания. Прекрасно образован, архитектор, в 1967 году играл в рок-группе на электрогитаре. У него были модные друзья и они ходили в самые модные места Харькова. Мы родились и жили на Рымарской,19 рядом с оперой. Сейчас, когда нет в живых родителей, я постоянно езжу к нему в гости. И каждую нашу встречу, десять лет подряд, мы снимаем короткие фильмы.
У нас разные эстетические предпочтения. Брат мой увлечен компьютерными играми, соответственно, его герои — инопланетяне, зомби, и всякие Чужие. Каждый раз он склоняет меня в эту сторону. Я же сторонник видео, построенных на социальной тематике. Однажды вечером, в день рождения брата, мы сидели вдвоем в саду, в построенном им летнем павильоне в форме крейсерской яхты, и обсуждали сюжет предстоящего фильма. В какой-то момент предложил ему отрепетировать сцену из фильма, при этом формально посчитать вслух до ста. Я незаметно включил камеру. В этот день ему исполнилось семьдесят. Он начал считать и возникло чувство, ироничное и печальное, о пролетающей мимо жизни. Этот фильм вы можете увидеть на выставке номинантов на Шевченковскую премию.
Вы много лет работаете с галерей Ovcharenko (ранее называлась «Риджина») и занимаетесь популяризацией украинского искусства в России. Недавно украинское искусство было передано Маратом Гельманом в коллекцию Третьяковской галереи. Прокомментируйте, пожалуйста, этот дар.
Современное искусство Украины и России очень исторически тесно связано друг с другом. Я был приятно удивлен, тому что мои студенты знают знаменитые фотосерии Арсена Савадова «Донбасс шоколад», «Книга мертвых», которые я им показывал на минувшем занятии после возвращения из Киева. Им было интересно услышать о работах молодых номинантов премии PinchukArtPrize 2020. Считаю, что дар Марата Гельмана Третьяковской галерее — это хорошо. В Третьяковке — славная коллекция современного искусства, и если там будут находиться работы украинских художников, то это только в их пользу и для Украины в целом. Жаль, что не происходит подобной истории в обратную сторону.
Свою галерею «Риджина» Владимир Овчаренко открыл практически одновременно с галереей Гельмана в Москве. Овчаренко всегда любил и продолжает любить украинское искусство. Олег Голосий во многом состоялся благодаря участию Владимира в его творческой судьбе. Это можно сказать и о Стасе Волязловском. История с передачей его мамой работ в коллекцию Бориса и Татьяны Гриневых для меня печальна. По мнению его близких друзей, к которым я себя отношу, работы должны были остаться на его родине, в Херсоне. Овчаренко мог бы их легко приобрести, но понимая их значение для города и страны, не стал это делать, а наоборот предполагал передать что-то из своей коллекции в «Фонд Волязловского», который его херсонские друзья собирались открыть. Мама Стаса, подогреваемая Гринёвыми, форсировала передачу работ сына в Киев.
Децентрализация — это не про Гринёвых. На обещаной маме фотовыставке сына в Харьковской муниципальной галерее, её куратор Виктория Бавыкина выступила в роли художника, компилируя из фотографий Волязловского пары.
Весной планируется еще одно событие. На этот раз украинские коллекционеры планируют подарить наше искусство Центру Помпиду. Как вы относитесь к такому дару?
Это другой по масштабам и качеству дар, чем тот, который мы наблюдали в Третьяковке. Вопрос, что Помпиду вытащит из Украины. Музей хочет иметь все самое лучшее у себя, и это, наверное, противоречит культурным интересам страны, которая останется без знаковых произведений искусства последних десятилетий. Некоторые дарители, возможно, получат по «Почётному легиону», художники запишут в свои биографии славное имя Помпиду, а их произведения после короткой выставки спустятся в хранилища. И радостно, и печально.
Возникает вопрос, а что тогда останется и где будет показано? Ведь до сих пор государство не сформировало свой запрос и интерес в сторону современного искусства.
Поэтому, чтобы искусство не бежало из Украины, как эмигранты в Польшу, надо срочно строить государственный музей или перестроить какое-то большое удивительное сооружение, желательно на берегу Днепра, но обязательно в центре Киева. Рядом воздвигнуть оперу. Деньги можно сэкономить, разместив оба заказа в одном знаменитом архитектурном бюро. Нужен человек, лоббист этой идеи, который мог бы впечатлить и убедить Владимира Зеленского сделать это в оставшееся время его каденции.
Никакой олигарх не гарантирует сохранность культурного наследия.
Тогда последний провокационный вопрос: с чего начинать музей, с каких имен?
(смеется) Они есть! Вообще-то эти имена мы знаем, но это должны быть в том числе имена больших иностранных художников, чтобы не исключать снова Украину из мирового контекста, а показывать наше искусство рядом с ним. Без иностранного присутствия мы покажемся провинциалами.