Утраченные сокровища
Еще в 1915 году, – за 4 года до основания музея, – Богдан и Варвара Ханенко перевозят лучшую часть своей коллекции в Москву, спасая ее от Первой мировой войны. Так 90 ящиков с работами из коллекции Ханенко оказались на временном хранении в Московском историческом музее. В то же время, еще одна часть коллекции хранилась в петербургской квартире Ханенко. После смерти мецената, вопреки его завещанию передать коллекцию Киеву, все эти работы так и не попали в новосозданный киевский музей – в 1921 году их отправили в Государственный музейный фонд, откуда они были распределены по разным музеям СССР.
Часть из них сейчас экспонируется в Эрмитаже: например, «Пейзаж в окрестностях Бове» Франсуа Буше и «Сцена в парке» Жака де Лажу. Несмотря на документальные подтверждения принадлежности этих работ коллекции Ханенко, в Эрмитаже их причисляют к собранию Елены и Михаила Олив (по словам музейщиков, этим собранием там маркируют все поступления сомнительного происхождения). Другие картины из эвакуированной части коллекции Ханенко со временем всплыли в европейских музеях. Так, «Поклонение волхвов» Карла ван Мандера и «Скот на пастбище» Виллема Ромейна хранятся сейчас в Национальной галерее Праги, а работа, которая приписывалась Франсу Хальсу под названием «Продажная любовь», находится в Национальном музее старинного искусства Лиссабона – там она атрибутирована как «Куртизанка» Якоба Баккера.
В конце 1920х и на протяжении 1930х из музея массово изымают картины для продажи за границу через Госторг – в архивах сохранились протоколы со списками картин «пригодных для экспорта». Что интересно, музейные экспонаты попадали на западные аукционы под фальшивым провенансом, ведь советское правительство создавало для европейских коллекционеров иллюзию, что они участвуют в распродаже частной, а не государственной коллекции. В качестве примера тут можно привести знаменитый диптих «Адам и Ева» Лукаса Кранаха Старшего: в каталоге берлинского аукциона Лепке 1931 года картина значится как часть собрания графов Строгановых. Благодаря этой фальшивке, уже в 1966 году права на диптих (который на тот момент находился в собственности голландского правительства) заявил Георгий Щербатов-Строганов. Он получил работу и продал ее американскому коллекционеру Нортону Саймону – сейчас она, уже в виде двух частей, находится в музее, созданном на основе коллекции Саймона. В отношении диптиха шел многолетний судебный процесс: права на него пыталась предъявить наследница Жака Гудстикера (амстердамского антиквара, который когда-то купил работу на аукционе Лепке) – однако, после многолетнего судебного процесса, суд признал покупку Нортона Саймона законной. За все это время Украина ни разу не заявила о своих правах на работу.
Часть картин, изъятых из музея Ханенко для продаж через Госторг, так и не попала на западные аукционы, а оказались опять-таки в Эрмитаже. Например, «Амур, точащий стрелу» Шарля-Жозефа Натуара и «Павильон с каскадом» Гюбера Робера маркированы Эрмитажем как переданные из всесоюзного объединения «Антиквариат», а «Веселое общество» Симона де Воса – как работа из собрания Екатерины II.
Однако наибольшие потери музей понес во время нацистских грабежей. В 1941 году, сразу после захвата Киева, картины стали забирать из музея, чтобы украсить оккупационные учреждения – оставляя при этом расписки с инвентарными номерами. Часть работ впоследствии вернул в музей профессор Винтер (участник команды Розенберга, занимавшийся описью художественных ценностей на оккупированных территориях), однако другие не вернулись – и некоторые из них оказались опять-таки в Эрмитаже. В спецхране этого супермузея находятся картины кисти Антонио да Корреджо, Франца Ксавера Винтерхальтера, Анри ван де Велде, которые значатся в немецких расписках музея Ханенко. Еще одна работа из этой партии – пейзаж Корнелиса Бельта, – оказалась в Пермской художественной галерее.
В 1978 году галерея передала ее на реставрацию в российский Центр Грабаря, и его сотрудники, обнаружив на работе немецкую наклейку с указанием коллекции Ханенко, написали в музей письмо. Музейщики обратились в республиканское Министерство культуры, и, после долгих переговоров с Пермью, работа вернулась в музей Ханенко.
Еще одной работой, которую удалось вернуть, стал пейзаж Корнелиса Пуленбурга – музей потерял его во время следующего этапа нацистских грабежей в 1943 году, когда немецкие войска вывозили картины перед отступлением, сначала по описи, а потом и без нее. Долгое время считалось, что эта часть коллекции сгорела во время бомбардировки окрестностей Кенигсберга, однако в 2011 году пейзаж Пуленбурга обнаружился в каталоге аукциона Sotheby's. Министерство культуры Украины отказалось выделять деньги на выкуп картины, но на помощь музею пришел фонд Фельдмана, и работа вернулась в музей. Переговорами со стороны музея занималась Елена Живкова: через главу Голландской комиссии по реституции, она обратилась к владельцу пейзажа, и тот согласился пойти навстречу музею и существенно снизил цену.
В данный момент музей ожидает возвращения картины Пьера Луи Гудро (ученика Фрагонара): в 2013 году Елена Живкова отыскала эту работу, потерянную музеем во время Второй мировой, в каталоге нью-йоркского аукциона Doyle. После собеседования с ФБР дело о картине передали в суд, Живкова представила все необходимые документы и самостоятельно вела сопроводительную переписку: несмотря на обращения музея, ни Министерство культуры, ни Министерство иностранных дел никакой помощи не оказали. Суд проходил без юридического сопровождения со стороны Украины – и, тем не менее, в марте этого года был вынесен вердикт: вернуть картину музею.
Эти оптимистичные истории о возвращении утраченных работ являются редким исключением: за период Второй мировой войны музей Ханенко потерял около 27 тыс. произведений; с 1955 по 2004 он вернул в страны Евросоюза более 89 тыс. работ; в то же время, на данный момент в музей вернули всего лишь 2 картины.
«Возвращение нашего национального наследия – это наш долг, это честь страны»
Прокомментировать эти цифры, а так же ситуацию по реституции в целом, мы попросили Елену Живкову:
Чтобы понять, что такое 27 тысяч утраченных работ, – сколько всего объектов в фонде музея Ханенко?
Около 25 тысяч, на сегодняшний день.
А 89 тысяч, которые музей вернул в страны Евросоюза? Что это за работы?
В 50-е годы мы вернули ту часть огромной коллекции живописи и графики из Дрезденской картинной галереи, которую музей получил по репарациям. Другие части были переданы Эрмитажу и Пушкинскому музею в Москве.
Позже, уже во время независимости – музей продолжал что-то отдавать?
Да, он продолжал отдавать какие-то вещи, которые находились время от времени во время инвентаризации, когда выяснялся их провенанс. В частности, последняя, при моей уже памяти отданная часть нашего художественного наследия, – это так называемая коллекция Кенигса. Часть ее до сих пор хранится в Москве. Во время президентства Кучмы, когда он был невыездной и его не принимали в странах Евросоюза, ему срочно нужно было на чем-то выехать. По слухам, Табачник подсказал ему этот ход: он знал, что часть коллекции Кенигса находится в графическом отделе нашего музея, и потребовал, чтобы мы ее вернули Голландии. Теперь она находится в Роттердаме, в музее ван Бенингена.
Было много интересных фактов ее передачи – в частности, человек из голландского музея который отвечал за транспортировку, пытался похитить одну из работ. Мы потом выяснили, что это была часть известного диптиха, вторая часть которого находилась в частной коллекции. Он ухитрился упаковать две гравюры в одно паспарту. Когда оказалось, что не хватает одной работы, главный хранитель перебрала всю коллекцию и наощупь нашла ее. Эта история подправила наше идеалистическое представление о том, что в Европе все честные и благородные, вера в это была подорвана.
А сейчас в музее Ханенко есть работы, на которые могут претендовать другие музеи?
Я совершенно авторитетно могу вам заявить, что в нашем музее нет ни одной живописной работы, которая принадлежала бы другим европейским музеям, это абсолютно точно.
Когда я брала интервью у Светланы Фоменко, она говорила об экспертной группе, которая отправлялась в Германию изучать вопросы реституции. Вы входили в состав этой группы – расскажете о ней?
Это была первая на моей памяти рабочая поездка наших экспертов. До того мы работали практически вслепую – то есть, пользуясь только теми данными, которые можно получить в открытом доступе. Специальной литературы на эту тему у нас нет, ни одна библиотека ее не получает и никогда не получала. Остаются только данные из интернета – которые не заменяют доступа к документам. И вот в первый раз Министерство культуры организовало такую серьезную поездку.
Я работала, в частности, в Мюнхенском институте истории искусства, который базируется в том самом знаменитом мюнхенском сборном пункте, где работала команда Monument men – эта знаменитая американская команда, которая после войны собирала все бесхозные осиротевшие работы, пыталась выяснить их провенанс, пыталась найти владельцев и возвращала эти работы. Там есть роскошная библиотека, где я впервые подержала в руках антикварные издания 30-х годов, в которых упоминались работы, изъятые из музея, как я считаю, незаконно.
Это там находится так называемая картотека «Киев»?
Нет, эта часть фотографического архива Розенберга хранится в городе Кобленц, в Центральном федеральном архиве. Это часть политики государства, когда важнейшие культурные или финансовые учреждения располагают не в Берлине или Бонне, а в разных городах Германии – для того чтобы они становились культурными центрами. Это та самая децентрализация культуры, о которой мы сейчас говорим.
Так вот, в небольшом городе Кобленц создали федеральный архив, и в частности там хранится одна небольшая часть фотоархива так называемого айзенштаба Розенберга – структуры, которая занималась описанием, а в дальнейшем и вывозом культурных ценностей из разных стран Европы. Тогда в этой организации работало множество первоклассных фотографов, архивистов, искусствоведов, историков, которые, во-первых, вывезли часть Госфильмофонда Украины, а во-вторых, сами достаточно много фотографировали Киев и другие города Украины времен оккупации. Эти неизвестные нашим украинским исследователям фотографии собраны в этом архиве.
Кроме всего прочего, фотографы Розенберга снимали наш музей во время его работы при оккупационном режиме. Экспозиция была открыта – не всегда и не для всех, но, во всяком случае, для офицерского состава устраивались выставки. И делались фотографии блестящего качества, немецкими “лейками”. Такая фотография целой стены зала была гораздо лучше, чем снимки отдельных картин наших довоенных фотографов, сохранившиеся в музейном архиве. Это очень интересный и важный материал, который будет подтверждать, что та или иная работа, которую мы сейчас разыскиваем, во время оккупации находилась в музее и потом была вывезена. Фотографии многих из этих работ не сохранились в нашем архиве, они просто не были зафиксированы до войны – и поэтому это очень важная находка.
Итак, вы и другие специалисты отслеживаете работы, которые находятся, скажем, в Германии, и на которые мы можем претендовать. Что нужно делать дальше, чтобы их вернуть, или хотя бы заявить на них претензию?
Если вы внимательно посмотрите концептуальное положение о Министерстве культуры (интервью записывалось до слияния Минкульта с министерствами молодежи и спорта и информационной политики – прим.ред.) и Министерстве иностранных дел, то и там и там вы найдете заявление о том, что одно из направлений работы – это возвращение нашего утраченного национального наследия, частью которого являются довоенные коллекции наших музеев. Но это декларация, и в этом направлении буквально до последнего времени госструктурами работа не велась. На мой взгляд, Министерство культуры не может справиться с этой задачей самостоятельно, потому что все работы, вывезенные у нас, не оставались в Германии. Если немцам легко было искать свои работы – у нас антикварный рынок был достаточно бедный, и все работы, которые поступали из Германии, чаще всего оседали в каких-то государственных музеях, – то в Германии все было наоборот. Германия лежала в руинах, немецкие музеи не могли принимать никакие коллекции, и все, что тем или иным путем попадало в Германию, транзитом шло на антикварные европейские, а затем и американские рынки.
Множество работ из нашей коллекции, как я выяснила, было продано в Лондоне в 50-е годы. Это безумная, сумасшедшая работа – просматривать ежедневно аукционы. Слава богу, они теперь доступны онлайн, потому что еще 10 лет назад я выуживала эти бумажные каталоги, просила всех знакомых привозить, покупала, мне их дарили… все равно, это нечеловеческая работа, но и азарт, охота. Я держу в голове все эти изображения – 274 картины, – и если ты один раз что-то нашел, то потом невероятный адреналин, и хочется найти что-то еще и еще. И когда это удается – это просто сумасшедшее счастье. Еще более сумасшедшее счастье – это вернуть эту работу и повесить ее на той стене, где она когда-то висела. Мне кажется, что это ужасно важно. И мне порой кажется, что это ужасно важно только для меня. Как будто у меня такое хобби – разные бывают причудливые увлечения.
От государства особо нет поддержки в этой сфере?
Нет, при том, что по этим вопросам работало три комиссии. Изначально я была членом трех комиссий – украинско-польской, украинско-немецкой и украинско-российской. Каким-то образом я исчезла из украинско-польской комиссии, украинско-российская комиссия прекратила свою работу задолго до событий 2014 года – просто по отказу с российской стороны продолжать работу. Я думаю, что этот отказ поступил после того, как мне удалось в спецхране Эрмитажа определить три работы из коллекции Коха, принадлежавшие ранее нашему музею. В итоге я осталась в украинско-немецкой комиссии, и надо сказать, что только в нынешнем ее составе, который возглавляет Светлана Фоменко, чиновники стали спрашивать мнение экспертов. И это очень классно, когда тебя спрашивают, а не тебе рассказывают что делать. Это действительно была рабочая группа, зафиксированная не только на бумажке.
Как можно сделать эту работу более результативной?
Во-первых, кроме Министерства культуры этим должно заниматься Министерство иностранных дел. Разговаривать с музеями других стран, в которых мы находим наши работы, мы не можем напрямую – не музейное это дело. Это дело другой иерархии, дело дипломатов. Комиссию с немецкой стороны многие годы возглавляет Михаэль Янсен – это дипломат высочайшего уровня, блестящий, умный, тонкий человек. Он понимает весь процесс, помнит, когда кто что говорил и что обещал. Я не буду давать характеристику многим из наших прежних глав этой комиссии, но присутствовать на этих заседаниях было порой стыдно. Люди постоянно менялись, были некомпетентны – видимо, их спускали со стороны на это место в качестве какого-то бонуса. Не говоря уже об особенностях дресс-кода, этикета и всего остального.
Возвращение нашего национального наследия – это наш долг, это честь страны. В отличии от библиотечных и даже архивных фондов, произведение искусства нельзя заменить копией. Оно бесценно, если мы его утратим, его нельзя вернуть ни за какие деньги. Это практически живая вещь, живое свидетельство истории.
Это и визитная карточка страны, в каком-то смысле.
Несомненно, и более того – я слышала от российских музейщиков, с которыми у нас были очень тесные связи до начала войны, что музейные собрания Украины гораздо богаче произведениями европейского искусства, чем российские собрания – не считая, естественно, Эрмитаж, который является императорской коллекцией.
Но в Украине всегда селились богатые образованные люди, которые были гораздо ближе к Европе, здесь были роскошные имения, и, соответственно, здесь было много европейского искусства. Оно было очень качественным. И нацисты обращали внимание именно на эти произведения, они гораздо меньше интересовались работами украинских или русских классиков. Вот эту часть нашего наследия мы утратили. И я иногда думаю, что то, что мы так удалились от Европы во многих отношениях, – и в визуальном смысле прежде всего, от архитектуры городов до дизайна, – это потому, что мы были лишены части этого наследия. И наши дети тоже с детства не видели этих работ, они были лишены куска нашей общей европейской культуры. Очень важно вернуть эти части культуры, живое о них представление.
Министерство культуры, Министерство иностранных дел… кто-то еще?
Да, к этой работе должно быть подключено еще и Министерство юстиции. В Украине нет юристов-международников, которые глубоко занимались бы этими проблемами. Помощи таких людей не хватает. Я думаю, если будет создана какая-то межведомственная комиссия, если люди из этих трех сфер знания объединят свои усилия, мы эту глыбу сдвинем. Тем более, что энтузиастов много.
Такая межведомственная комиссия – достаточное условие для успеха?
В этом смысле очень показательна Польша. Столкнувшись с польскими чиновниками из их Министерства национального наследия, – еще в то время, когда я работала в этой комиссии, – я поняла что это абсолютные скалы в смысле отстаивания национальных интересов. Наши чиновники особым патриотизмом не отличались, и в угоду своим интересам могли национальными интересами пренебречь. А поляки выдвинули принцип компенсаторной реституции. Ее принцип заключается в том, что если нечто утрачено навсегда – оно должно быть адекватно компенсировано.
Вот музей Полтавы – он двумя ударами авиабомб был вообще снесен с лица земли. Его не стало, вещи в нем были уничтожены физически. Но инвентари сохранились, и мы знаем, какие там были работы. И почему бы нам не отстаивать позицию, что нам должны быть возвращены и те культурные сокровища, которые были утрачены безвозвратно тоже? Но не деньгами – на европейских аукционах должны быть куплены соразмерные [утерянным] ценности и переданы Украине. Если наша команда будет стоять намертво на этой позиции, я думаю, что мы многого сможем достичь.
А есть у той же немецкой стороны готовность идти нам навстречу?
В Германии есть возможность создавать соответствующие фонды, не обязательно государственные. На самом деле, ведь и мы Германии помогаем. Например, я – эксперт в области европейской живописи. И в конечном итоге все европейские произведения, которые есть у нас, рано или поздно попадают ко мне – если кто-то хочет подтвердить или выяснить их провенанс. Я, порой, встречаю частных владельцев с историями, мол, вот дедушка с войны привез. Дальше, по определенным параметрам, я часто могу определить, что это работа из того или иного немецкого музея. И я всегда советую владельцу найти путь вернуть работу Германии – и кто-то возвращает, есть такие случаи. Но почему бы, например, нашему государству не создать фонд, не выкупать эти вещи у владельцев – с тем, чтобы потом менять их на то, что нужно нам? Это вполне реальный путь. Но все эти вопросы требуют создания абсолютно четкой концепции, которой у нас нет. Если будет продуманная концепция, будет собрана команда профессионалов в трех сферах – тогда вопрос о возвращении нашего культурного наследия сдвинется с мертвой точки.
На самом деле получается, что спонтанная «низовая» реституция – она уже происходит. То есть, ничего невозможного в этом нет.
Да, и немцам я эту идею постоянно предлагаю. Вот нашли в Симферополе часть работ из Бременского музея. Директор его, замечательный исследователь, известный ученый Петер ван ден Бринк пытался договориться с Симферопольским музеем о том, чтобы эти вещи были возвращены. На каком основании – не понятно. Но если у нас есть дорожная карта, если мы понимаем, что черные дыры в нашей культуре должны быть восполнены, – значит, мы можем выдвигать свои требования, мы всегда можем договориться.
Я говорила об идее создания немецкого фонда, который будет собирать деньги на покупку работ, аналогичных тем, которые Симферопольский музей утратил вследствие войны, – и менять их на бременские работы. Это сложный процесс, начнутся вопросы материальной ценности, они всегда возникают, но это один из путей. Говорить каждый раз: это мы не отдадим, это мы никогда не поменяем, это мы получили по репарациям и точка, – Россия заняла такую позицию, – это ни к чему не ведет. Нужно искать другие подходы. Один я предложила – и я думаю, все музейщики с таким подходом согласятся.