Вам часто приходилось присутствовать на репетициях квартета Николая Ризоля?
Я на них вырос. Мне 61 год, но я всегда говорю, что для музыки я на один год старше. Когда моя мама, Раиса Григорьевна Белецкая, была в положении, она продолжала играть в составе квартета. Позже рассказывала мне, как я в животе брыкался и мешал ей. Так что усваивать звуки я действительно начал с молоком матери и даже раньше. За это я очень благодарен своим родителям, а также старшей сестре Людмиле, которая училась игре на фортепиано. Я вырос в мире прекрасной музыки. И классической, и народной. Мама рассказывала, что папа всегда хотел наследника. Он очень любил дочку, но мечтал о сыне. Естественно, о сыне-баянисте, который бы продолжил дело его жизни.
Вышло несколько иначе: Вы являетесь одним из основателей вокально-инструментального фольклорного ансамбля «Веселі музики».
В этом коллективе я работаю в качестве исполнителя на ударных инструментах и директора уже почти сорок лет. И благодарен за это своему отцу: он открыл для меня не только мир музыки. Я научился у него, как выстраивать работу в коллективе, справляться со сложными проблемами, которые возникают в любом творческом организме. Чем больше талантливых людей, тем труднее их сплотить. В ансамбле не может быть подчинения. Должно присутствовать осознание главного и второстепенного, общего и чисто эгоистического. А это всегда тяжело. Как известно, квартет Николая Ивановича Ризоля побил рекорды долголетия, пройдя творческий путь длиною более 50 лет. Я горжусь тем, что и наши «Веселі музики» с 1981 года по сегодняшний день работают в том же составе. Принципы, которые мы заложили вначале, остаются актуальными и сейчас.
Можете их назвать?
У каждого музыканта существует своя точка зрения на художественную часть, построение работы, направление пути ансамбля. И сделать так, чтобы в коллективе единственным приоритетом стал здравый смысл, и чтобы именно ему подчинялось в конечном итоге эго каждого из участников – это, действительно, непросто.
Я в ансамбле исполняю функции директора. Второй сооснователь, Сережа Хитряков – обязанности художественного руководителя. Мы практически не исполняем авторских произведений. В основном это обработки фольклорного материала, сделанные Сергеем. Но каждый музыкант имеет право вносить свои коррективы. И когда автору аранжировки, который с нею буквально сросся, со стороны говорят: здесь не очень нравится, тут надо как-то по-другому – это довольно непросто воспринимать. Но руководитель должен помнить, что его коллеги не просто вмешиваются. Они хотят добиться результата, который придется по душе каждому музыканту. И только тогда на сцене можно ожидать стопроцентного эффекта. На это понимание уходят годы.
Как подобные вопросы решались в квартете вашего отца?
В основном, все обработки делал Николай Иванович. За исключением нескольких, вышедших из-под пера Ивана Ивановича Журомского. Папа же и проводил репетиции. В Квартете Ризоля во взаимоотношения между музыкантами вмешивались еще и родственные связи. Там музицировали две семьи и две неразлучные сестры. Хотите или нет, но это были взаимоотношения двух мужей с двумя женами. А женщина всегда остается женщиной. И на репетиции моя мама частенько любила подправить Николая Ивановича. В целом она справлялась, и творческая дисциплина выходила на первый план. Но давалось это ей иногда с трудом.
Так и возник феномен Квартета баянистов Киевской филармонии. В нем не было узурпаторства и диктата. Иногда Николай Иванович доверял проводить репетиции Марии Григорьевне Белецкой, и сам оказывался в роли подчиненного. Тем более, что Мария Григорьевна исполняла партию первого баяна. Она была абсолютно неординарной личностью, Музыкантом с большой буквы. Но тоже умела подчиняться общему интересу.
Выдающийся украинский баянист Владимир Бесфамильнов, ученик Николая Ивановича, в юности любил ходить на эти репетиции – послушать Марию Белецкую. На мой взгляд, ее исполнение вариации шестнадцатыми нотами в знаменитом «Чардаше» Ризоля до сих пор остается эталоном технического мастерства.
Об этой вариации ходили легенды. Говорили, что Мария Григорьевна специально облегчала клавиатуру – мол, на нее можно было чуть ли птичьим перышком нажимать. Это всё миф. Ничего особенного в ее баяне, кроме звучания, не было. Секрет был в другом: Мария Григорьевна играла вариацию абсолютно нетипичной аппликатурой, исходя из индивидуальных особенностей своей руки.
Почему Николай Иванович не взял себе партию первого баяна? Из-за таланта Марии Григорьевны?
Отец никогда не был творческим эгоистом. Если он видел, что у кого-то получается лучше, он всегда с достоинством уступал первенство, руководствуясь здравым смыслом. Так же было и в квартете. Папа – безусловно, талантливейший, универсальный баянист. Но Мария Григорьевна в техническом отношении была выше.
Знаменитые баяны квартета еще целы?
Да. Когда-то давно у отца была идея отправить эти инструменты в Москву в музей Альфреда Мирека. Но после обретения Украиной независимости, он захотел, чтобы они остались на родине. И еще при жизни папы, с его согласия я отдал баяны в Музей театрального, музыкального и киноискусств Украины. Там они находятся под охраной государства. В том числе и знаменитый ножной бас.
Уникальный инструмент, когда-то созданный специально для вашей мамы. Она практически выполняла функцию органиста?
Про это тоже ходили легенды. В истории, по-моему, больше не бывало случая, когда баянист одновременно играл и руками, и ногами. Это совсем другая физиология исполнения. И то, как мастерски мама могла этим искусством владеть, для меня просто непостижимо.
У вас не возникало желания передать их инструменты другим исполнителям – пусть даже для одного-двух концертов?
Один из прошлых составов квартета исполнил на родительских баянах несколько произведений в рамках юбилейного концерта в Колонном зале имени Лысенко. Я считаю, что звучание баянов, на которых квартет играл всю жизнь, создало уникальный тембр ансамбля. Введи туда один-два многотембровых пятирядных «Юпитера» – был бы совершенно другой «саунд». Сегодняшний квартет баянистов использует прекрасные инструменты, сделанные на заказ. Но это совершенно другое. А тот звук, на котором я вырос, для меня навсегда останется близким и родным.
Вам приходится бывать на концертах нынешнего состава?
Я посещаю концерты ребят с огромным интересом, если только не мешает моя гастрольная деятельность. С нынешним руководителем квартета Игорь Саенко часто звонит мне, делится планами, идеями. Мы дружим и, благодаря фейсбуку, знаем, кто, где, когда выступает.
Остались ли в репертуаре преемников какие-то обработки вашего отца?
Конечно. Тот же «Чардаш», «Донецкая кадриль». Раньше блестяще звучали «В лесу прифронтовом», «Киевский вальс». Что-то периодически возвращается из транскрипций классики.
Выражаясь современным языком, имя Николая Ризоля – это бренд. Вы когда-нибудь задумывались о роли вашего отца в самом бытовании такого инструмента, как баян?
Он, безусловно, приложил руку к его популяризации. В этом отношении отцу повезло с эпохой. Раньше аудитория была гораздо шире. Квартет объездил весь Советский Союз. И это ведь были не только Зал имени Чайковского в Москве или зал ленинградская Капелла. Родители побывали с концертами на Целине, они были известны на Кавказе, в Средней Азии, на Дальнем Востоке. Многие исполняли обработки и транскрипции Николая Ризоля, знали его как исполнителя, педагога, композитора. Он действительно был настоящим патриархом баяна.
В 1946 восстановленная Харьковская фабрика музыкальных инструментов выпустила первый баян. В связи с этим Вашего отца для консультаций пригласил Хрущев. Никита Сергеевич проявил при этом удивительную компетенцию в вопросах конструкции инструмента и звукоизвлечения. Удивительное было время – все играли на баянах.
Тогда просто не было синтезаторов, да и электричество не везде водилось. А на баяне можно одновременно играть и мелодию, и аккомпанемент. К тому же, в отличие от рояля, это удивительно мобильный инструмент. Благодаря таким качествам баян получил огромную популярность в народе, стал инструментом номер один. Под него можно было петь, танцевать, просто играть для души. В условиях войны он был также неоценим. Но жизнь не стоит на месте. Время несет другие ценности.
Приоритетной для Николая Ивановича была народная музыка и классика. Как он относился к поискам современных композиторов?
Я не могу сказать, что отец был в большом восторге от современной музыки. Он считал, что любой музыкант должен воспитываться на классическом репертуаре. И в этом я его хорошо понимаю. Но, вместе с тем, он четко осознавал, что время идет. Его ученики в обязательном порядке играли Владислава Золотарева и Владимира Зубицкого. У отца по классу баяна учился известнейший украинский композитор Владимир Рунчак, который в ту пору как раз начал писать свои первые сочинения. Папа Володю очень любил и принимал активное участие в его жизни. Эти теплые взаимоотношения перешли по наследству и ко мне.
Николай Ризоль является автором Концерта для баяна с оркестром. Не боязно ли ему было браться за такой жанр?
Перед тем, как папа начал это сочинение, у нас дома появились книги об оркестре, пособия по инструментовке. И хотя у отца в голове уже был готовый «сценарный план», он не брался за партитуру, пока досконально не изучил все инструменты симфонического оркестра. Как исполнитель он хотел, чтобы другие музыканты получали удовольствие, играя его музыку.
Николай Иванович всю жизнь учился, и желание совершенствоваться в нем жило до самых последних дней. Он никогда не читал без карандаша. Его настольными книгами были труды известных дирижеров и исполнителей. Когда ему самому понадобилось написать книгу, он настолько глубоко изучил орфографию, что мог бы свободно преподавать в школе русский и украинский языки.
Когда отец ушел в лучший мир, и я начал пересматривать его наследие, мне в очередной раз довелось поразиться масштабу его личности. Какая трудоспособность, сколько он после себя оставил! Пробую поставить себя на его место и понимаю, что если бы я даже пахал по 24 часа в сутки, то, наверное, не сделал бы и 30 процентов, совершенного им.
У Евгения Евтушенко есть строки: «И про отца родного своего мы, зная все, не знаем ничего». Вы по-человечески хорошо знали своего отца?
К сожалению, в молодости человек не всегда осознает, насколько это важно – знать своих родителей. Я начал это понимать, когда мне уже было за сорок. Именно тогда я всерьез заинтересовался прошлым отца, историей жизни семьи. Мы с папой стали намного ближе в последние 10-15 лет его жизни.
Как вам кажется, он был откровенен в воспоминаниях о своей молодости?
Это очень сложный вопрос. Думаю, все-таки нет. Много раз во время разговоров с глазу на глаз я пытался расспросить его о правде жизни во время войны. Причем, меня больше интересовали не подвиги. О бомбежках, обстрелах от него приходилось слышать довольно часто. Отец рассказывал, как бомбили их транспорт, о том, как на фронте можно было не дожить до окончания собственного концерта. Но помимо героических, меня интересовали и чисто человеческие моменты: как они жили, о чем мечтали. И отец был как-то сдержан в этом отношении. Возможно, это отличительная черта людей той эпохи.
Как вам такое утверждение одного из философов: «Война дает ощущение особой истинности бытия, с которым не сравнится мирное время»?
Николай Иванович, скорей всего, согласился бы с этими словами. Он провел на фронте четыре года: с первых дней войны и до самой победы. Именно поэтому меня всегда очень интересовал тот период. Но он в основном всегда переводил разговор на творчество. И там было, о чем вспомнить: Николай Иванович работал в ансамбле с такими выдающимися артистами, как Вирский, Тимошенко, Березин. Знал Александрова. Ну, и знаменитая история о том, как отца несколько раз вызывал к себе маршал Жуков. Папа много рассказывал об этих встречах.
Жуков приглашал отца накануне принятия серьезных решений. Когда папа приезжал, Жуков говорил: «Коль, ты просто играй, ни о чем не спрашивай. А мне надо подумать». Отец знал, какие вещи ему нравятся. В основном, это была народная музыка – русская и украинская. Классика Жукова практически не интересовала.
Во время папиной игры (как правило, это было в вагоне замаскированного поезда) он просто ходил. Молча, без кителя, в сапогах. Иногда заглядывал в разложенные на столе карты. Когда уставал, они просто беседовали. Жуков расспрашивал папу про его жизнь. Ему было приятно слышать о том, что в музыку отец пришел, будучи воспитанником 45-й танковой дивизии. А после войны маршал прислал папе в подарок свои «Воспоминания и размышления» с автографом.
В 1935 после победы на конкурсе красноармейской самодеятельности Николай Иванович выступил в Большом театре, где присутствовал Сталин.
Еще есть общая фотография, где юный папа сидит на руках у маршала Ворошилова. А вокруг – весь генералитет Красной Армии, позднее практически весь расстрелянный. Отец всю жизнь вспоминал армейского комиссара Яна Гамарника, который повлиял на его музыкальную судьбу, направив в свое время на учебу в Киевское музыкальное училище. Ян Борисович застрелился, не дожидаясь ареста в разгар дела Тухачевского. Отец в 1950-х сдружился с его сестрой, переписывался с нею, принимал у нас дома, когда та приезжала в Киев.
Сестры Раиса и Мария Белецкие во время войны находились в оккупированном Киеве. Ваша мама, Раиса Григорьевна, много рассказывала о том времени?
Местное население по сути было брошено советской властью на произвол судьбы. Потом людям это же ставили в вину. Пытаясь не умереть с голода, мама с сестрой ездили по селам и играли там за продукты. После одного затянувшегося концерта зимой они не заметили, как начала портиться погода. Девушки вышли на трассу. Температура стремительно падала, шел сильный снег.
Мама потом вспоминала: «Мы пытаемся идти и не можем, чувствуем, что замерзаем. Транспорт не останавливается». Машины были в основном военные, немецкие – им было запрещено подбирать гражданских. Наконец, остановился грузовик, крытый тентом и груженый боеприпасами. Два немца в двадцатиградусный мороз вынули оттуда половину боеприпасов, посадили внутрь девушек, загрузили снаряды назад и довезли сестер до самого дома. Мама теперь говорит: «Я иногда думаю – а наши бы остановились?»
Ваши родители познакомились в 1939 на Первом конкурсе исполнителей на народных инструментах в Москве. Поженились в 1946. Довольно серьезный промежуток, не правда ли?
Виной тому опять-таки война. Папа был по натуре однолюбом и очень преданным человеком. Преданным музыке, работе, коллективу, семье. Я уверен, что всю войну он, действительно, думал только о маме – о том, как к ней возвратиться и создать семью. Когда отец уезжал на фронт, мама принесла ему палку колбасы из вяленой конины. Он пообещал кусочек привезти обратно и съесть вместе после победы. И привез, несмотря на то, что порою приходилось голодать. В этом весь его характер. Отец любил такие вещи.
Люди того поколения любили свое время?
Каждый человек, несмотря ни на что, любит свою молодость. Страшный голод в Украине мама с сестрой пережили благодаря предприимчивости своего отца, Григория Сергеевича Белецкого, тоже баяниста-самоучки. По нынешним временам он был бы прекрасным бизнесменом или менеджером. Дедушка умел как-то устраиваться, переезжать с места на место. Хотя в то время из села было трудно уехать – все дороги был перекрыты. Семья мамы преодолела тяжелый путь от голодных окрестностей Луганска до Киева, где было уже чуточку легче. Но несмотря на голод, а затем войну, тот период она вспоминает с какой-то особой теплотой. Девушки есть девушки. Молодость есть молодость.
Ваши родители понимали, что во многих несчастьях того времени – их личных и всего народа – виноват тот усатый человек, который слушал вашего отца, сидя в ложе Большого театра?
Думаю, что в полной мере нет – учитывая размах пропаганды и отсутствие доступа к информации. Хотя, безусловно, родителям не раз приходилось сталкиваться с уродливой гримасой режима. После окончания войны власть очень плохо относилась к людям, пережившим оккупацию. Многих отправляли за 101-й километр без права проживания в столице. Маму и Марию Григорьевну ожидала та же участь. Папа ходил по инстанциям, даже писал письмо Хрущеву. Тот вмешался, и им дали возможность жить и работать в Киеве. А вот маминого отца отправили в Сибирь.
Он вернулся?
Да. Опять-таки, благодаря своей предприимчивости. Папа выслал ему туда баян, поэтому на лесоповале дедушка проработал недолго. Григорий Сергеевич стал руководителем художественной самодеятельности заключенных.
За границу Квартет баянистов Киевской филармонии не выпускали, опять же, по причине пребывания на оккупированной территории?
Именно поэтому. Даже я застал анкеты с вопросом: находились ли вы во время войны в оккупации? Это одна из бесчеловечных ненормальностей той эпохи. На талант смотрели в третью или десятую очередь. Квартет приглашали и в Испанию, и в Италию, и в Финляндию. Но за всю жизнь в Европе они побывали лишь однажды – в качестве почетных гостей Международного конкурса аккордеонистов в немецком Клингентале. Родители почувствовали себя там настоящими звездами. Их узнавали на улицах – такой фурор они произвели.
Я у отца когда-то спросил: почему ты не член партии? Ведь в принципе, Николай Иванович был идейным человеком, любил Советский Союз, верил в идеи равенства, братства, справедливости. Членство в партии, наверное, могло бы упростить выезд за границу. И услышал потрясший меня ответ: «Мне не хочется быть в компании проходимцев и карьеристов». Точно так же он не любил сидеть в жюри конкурсов и фестивалей. Говорил: «Всё это – грязь. Я лучше подготовлю ученика так, чтобы никакие судьи не смогли к нему придраться. И чтобы было видно, что этот музыкант на голову выше остальных».
Отец в жизни не взял ни копейки за подготовку к поступлению в консерваторию. Как-то в 1960-х он консультировал одного абитуриента из села. Во время последней встречи тот, уходя, оставил на столе коробочку. Знал, что просто дарить – бесполезно. Мама спросила: «Коля, что это?». Они открыли и увидели там дефицитный сервиз. Папа догнал этого ученика, возвратил подарок и отчитал: «Я же помогал Вам, как талантливому человеку!».
Ваши родители были счастливой парой?
Скорее всего, да. Когда папа работал дома, это была фигура, занимавшая в квартире все жизненное пространство. Все ходили на цыпочках, знали, что ему нельзя мешать. Но в минуты отдыха проявлялось доминирование мамы, и тут уже папа смиренно ее слушал.
Я у мамы тоже иногда спрашиваю: «Вы же были счастливы, вы любили друг друга?». Она отвечает хитро: «Конечно, но в первую очередь мы были влюблены в музыку». Может быть, это звучит пафосно, но в их жизни музыка была, действительно, на первом месте.