“Вулкан” сразу заходит с козыря – дезориентирующе долгого, фантастически красивого кадра проплывающей через шлюз баржи. Куда она едет и что везёт, мы так и не узнаем, но чистота, с которой “Вулкан” проводит линию раздела, сразу привлекает внимание.
Наш герой въедет в новую для себя реальность по земле, а не по воде, и не пересекая каких-то заметных рубиконов. И каждую новую его неурядицу мы можем объяснить рационально. В машину, в которой он везёт наблюдателей ОБСЕ в сторону Крыма, явно нальют разбавленный дизель. Она заглохнет среди херсонских степей, а иностранцы отправят его найти место, где есть связь и откуда можно вызвать помощь. Связи среди кукурузных полей нет, но есть люди с оружием. Разумно решив, что никуда он не дойдёт, а местные люди кукурузы опасны, пожалуй, не меньше кинговских детей, герой решает вернуться обратно, удачно поймав попутный грузовик. Ни джипа, ни наблюдателей на том месте, где их оставили, он уже не найдёт, но сумеет добраться до ближайшего городка. К вечеру у него сядет телефон, а потом он и вовсе останется без него. Как и без бумажника и документов. К этому моменту пространство фильма накопит столько странных характеристик – пора вспоминать первую сцену. Она честно предупреждала, что шлюз пройден.
“Вулкан” невозможно не сравнивать с “Диким полем”. Оба фильма являются рассказами о провинции, инаковость и своеобразность которой почти достигает фантастического измерения. Но если рассказ “Дикого поля” о Донбассе граничит с глоссолалией, то “Вулкан” достаточно чётко показывает разницу между героем и местом, где он оказался. Герой фильма Лодыгина является одновременно чужаком и своим, так как приезжает в места, где провёл детство. И его идентичность не проявляется ни как местная, ни как городская. Те же проблемы и у самой местности – их характеристики случайны, но не образуют единую систему. “Вулкан” однозначно рисует сначала образ героя и абсолютно противоположный ему образ места, устройство которого герою непонятно. Оно кажется абсурдным. Определённо продукт городской культуры, главный герой “Вулкана” – носитель не самого распространенного имени Лукас. Он переводчик, ему около 35, и в Бериславе, где происходит действие, Лукас – абсолютный чужак.
Если актёрский образ ограничить только визуальным образом, то играющий его Сергей Степанский (как это часто бывает в современно украинском кино – снова дебютант), подобран удачно. Просто типажа здесь достаточно, так как фильм Романа Бондарчука строится часто не на актёрской игре, а на образах. Поэтому в большинстве сцен “Вулкана” зритель лишён чувства неловкости за неестественных героев в украинском кино. В “Вулкане” есть документальная неуклюжесть героев, и их неумение сыграть “как в кино”, как правило, работает на пользу фильму. И просто физическое присутствие Степанского в определённом образе само по себе убедительно, несмотря на то, что в другом кино будет заметно, что он не актёр. Тем более, когда его герой теряет все внешние признаки своей идентичности – телефон, пиджак, документы. Он становится практически чистым листом. Он легко лишается всех своих “городских” признаков и его поглощает местная среда, черты которой нам тоже кажутся абсурдными, но у этой абсурдности есть своя понятная логика. Населяющие эту местность блуждающий буй и призрачный хор и, в конце концов, совершеннейшая степная русалка в главной женской роли чётко выполняют свои функции в мифологическом пространстве Берислава.
Но сперва Лукас всё-таки совершает несколько конвульсивных попыток выбраться из этой сумеречной зоны. Во время одной из них случается, наверное, лучшая сцена в украинском кино за весь 2018 год (премьера “Вулкана” все-таки состоялась в прошлом году), когда герой едет на бахчу, чтобы заработать на билет на автобус и всё-таки убраться восвояси. В украинском кино принято радоваться маленьким удачам, схваченным моментам, даже жестам, но в этой решённой одним кадром сцене, где в динамике работает одновременно передний и задний план, есть чувство, что пришло время радоваться удачам большим (режиссёрско-операторский тандем в “Вулкане”, вообще, пожалуй, самый мощный в украинском кино со времён “Племени”). Пока Лукас крайне неудачно пытается заработать, эта местность, наконец, уже серьёзно берётся за него, но у героя появляется ангел-хранитель в виде 50-летнего человека по имени дядя Вова. Он – типичный и гармоничный продукт этих земель. Бог из хтонической машины, почему-то сжалившийся над несчастным Лукасом.
Со временем мы, конечно, поймём, что дядя Вова видит в герое и почему с ним возится, а пока что Лукас перемещается в его дом и околицы Берислава и погружается в местную жизнь. До этого момента “Вулкан” напоминает медитативную, иногда страшную и местами реалистичную сказку про монструозную, постапокалиптическую провинцию, между ржавых зубчатых колёс которой попал герой. Как будто это странным образом забредший в наши условия американский хоррор 70-х годов вроде “Техасской резни бензопилой”, где городские герои попадают в совершенно карикатурную, но от этого ещё более страшную, семью каннибалов и убийц в провинции.
Искать даже отдалённое родство между циклом американских хорроров и новым украинского кино – затея изначально провальная. Скорее, в “Вулкане” можно видеть остатки того мироощущения, которое в 2000-х в соседних Польше и России порождало фильмы, рисующие картины анархичной, искорёженной недавними пертурбациями жизни провинции. Но “Вулкан”, в целом, не такой. Его чем дальше, тем меньше интересует конфликт различных идентичностей и прямой социальный комментарий.
“Вулкан” кажется очень далёким родственником, скорее, не истернов или хорроров, а коллаборации японских писателя Кобо Абэ и режиссёра Хироси Тэсигахары. В 60-х годах эта пара создала квадрологию о человеческой идентичности, три фильма из которых были сняты по романам Абэ. Первый из этих четырёх, “Провал” 1962 года был про то, как главный герой фильма попадает в абсурдное место – маленький шахтёрский городок, населённый как будто призраками, ведущими борьбу за верховенство одного из двух профсоюзов рабочих. “Провал” был социальной притчей о современной японской действительности. “Вулкан” тоже легко поместить в конкретное место и время, но его тон и направленность куда ближе второму фильму Тэсигахары-Абэ – знаменитой “Женщине в песках” (1964), где любитель-энтомолог, выехавший из города в провинцию, оказывается в яме – переднем крае деревеньки, которая ведёт отчанную борьбу за выживание с песками, которые её засыпают. С последним фильмом “Вулкан” даже частично похож методами, которыми местная среда заставляет героя измениться и стать частью этого ландшафта.
Любой современный украинский фильм хочется немедленно вписать в современный контекст и обозначить его место на некой ментальной карте нашей действительности, понять, о чём это кино сигнализирует. “Вулкан” сопротивляется этому желанию, наверное, сильнее всего, что выходило у нас за последние несколько лет. Может быть, потому что это кино в своей медитативности показывает вовсе не разрушенный, постапокалиптический фронтир Херсонской области в 2014 году, как хочется думать, а место, которое существует и существовало, вбирая в себя все трагедии прошлого, и приходя в равновесие после всех извержений своих мифических вулканов. И герою, с которым большинству зрителей, пожалуй, легче идентифицироваться, нечего ей противопоставить.
Лукас может показаться нам ещё одним провалом в вечном ожидании в украинского кино активного героя, который “что-то изменит”. А если не в кино – то провалом уже для самих нас, признанием того, что идентичность любого из нас – тонкая яблочная кожура по сравнению с ореховой скорлупой дивной территории, показанной в фильме. Но, скорее всего, “Вулкан” мало озабочен злободневностью. Его нужно мерять при помощи более крупной шкалы. Этот фильм очень интересует не разница между “они” и “мы”, а кто это – “мы” все в целом. Два неожиданных финальных мазка в “Вулкане” превращают его практически в фильм, который легко можно было бы назвать “Мы”. В отличие от недавнего фильма Джордана Пила, фильм Бондарчука не про конфликт, а принятие прошлого и настоящего, которое за свои 105 минут может помочь перестать чувствовать постапокалипсис внутри нас самих.