В пьесе “Водка, е...я, телевизор” молодой, лет за тридцать, вечно пьяный писатель пытается начать новую жизнь и разобраться со своими внутренними демонами – водкой, е...ей и телевизором соответственно. Демоны эти режиссерским решением Павла Юрова и куратора ПинчукАртЦентра, где проходила читка, были рассажены аккурат возле экспонатов выставки еще одного украинца – Сергея Браткова, “Добро покупает зло”.
Водка - уставший мужчина в застиранном плаще - сидел под лично моей любимой работой экспозиции - фотографией мужчины, спускающегося в метро под неоновой вывеской “Уехать Забыть”. Е..я – красивая девушка, иронично хмыкающая в ответ на каждую попытку главного героя от нее избавиться, сидела возле фотографии курортных пальм, освещенных красной неоновой вывеской “Е...ть”. Телевизор – молодой пижон в пиджаке в голубых разводах, которым явно не хватало колоритного отлива, разместился возле работы, давшей название выставки - передовицы газеты “The Moscow Time” с надписью “Добро покупает зло”.
В режиме, похожем на формат реалити-шоу, когда все участники рассказывают о своих экзистенциальных впечатлениях, заботливо прописанных до этого сценаристами, главный герой (сидящий, к слову, возле самой душераздирающей работы - видеопроекции со скулящей таксой, мечтающей вырваться на волю) предлагает своим собеседникам выбрать, кто их них покинет остров, а кто - останется. При этом что изменится, если кто-то из троих уйдет - писатель и сам, кажется, не знает. Влача довольно жалкое существование, где водка, случайные сексуальные связи и просмотр телевизора перемешаны с каким-никаким литературным творчеством, главный герой ставит диагноз себе и своему поколению, застрявшему между советской эпохой и постсоветской диктатурой медиа, прикидывающейся вседозволенностью.
Вполне вероятно, что будь пьеса написана не в начале нулевых, а в начале десятых, телевизор заменили бы на интернет, и эффект был бы практически тем же самым, с той лишь, пожалуй, разницей, что обо всех своих попытках попрощаться с затягивающими сетями веб 2.0 писатель всенепременно отчитывался бы на фейсбуке.
Но у пьесы нет логичного завершения – он так и не может выбрать, от чего избавиться, чтобы вздохнуть свободно, а у ее героя – морали (о чем по-честному нас предупреждает голос автора пьесы перед читкой), так что ждать от “Водки, е...и, телевизора” какого-то рецепта спасения не стоит. Это, скорее, слепок, нежели серьезное рассуждение на тему потерянного поколения. Серьезным рассуждением, впрочем, пьеса и не прикидывается, прекрасно чувствуя себя там, где ее поместили в прошлое воскресенье – в пространстве выставки художника, чье мироощущение, наверное, в чем-то похоже на мироощущение драматурга. Павел Юров, поставивший читку, пообещал, что “Водку” прочитают в Киеве еще раз – но уже в более просторном помещении.
С украинскими короткометражками ситуация немного сложнее. Во-первых, они совсем еще “зеленые” (что, на самом-то деле, никоим образом не должно становиться общим местом для обсуждения), а во-вторых, оказалось, что нашему кинематографическому сообществу очень трудно предоставить молодым соотечественникам право на самовыражение.
В позапрошлую среду в Доме Кино показали пять относительно свежих украинских короткометражек – “Алкоголичка” Юлии Гонтарук, “Корни” Дмитрия Сухолиткого-Собчука, “Объятия” Филиппа Сотниченко, “Помин” Ирины Цилык и “Уроки украинского” Руслана Батицкого.
Самая, пожалуй, зрелая работа из пяти - это “Помин” Ирины Цилык. Молодая девушка с женихом, стоящим уже одной ногой в Евросоюзе, приезжает в деревню, где жил ее дед. Дед недавно умер, но девушка не смогла приехать на похороны - много работы. Она хочет продать дом, но по всему видно: рука не поднимется, слишком много вокруг воспоминаний, которые не хочется предавать.
Это очень трогательное и умело снятое кино о том, что прежде, чем сделать бодрый шаг в будущее, хорошо бы осмыслить свое прошлое и решить, хочешь ли ты с ним расставаться. Ностальгия стала такой заезженной темой - в том числе и в украинской культуре, что всерьез предаваться ей стало каким-то постыдным делом. Ирина Цилык очень деликатно напоминает зрителям-технократам о том, что стыдиться прошлого, особенно, связанного с деревенскими посиделками у печки, совершенно необязательно.
Самая незрелая работа – это “Корни” Дмитрия Сухолиткого-Собчука, сделанная до “Бороды”, которую мы все уже успели посмотреть в сборнике “Украина, гудбай!”. Сравнивая эти две работы, можно заметить, что Дмитрий вырос как режиссер – так что ждем его следующий фильм и полный метр.
“Корни” – снятая в старомодном, но, по всей видимости, импонирующем большинству преподавателей нашего профильного вуза, ключе, адаптация рассказа Григора Тютюнника “Дикий” – в каком-то смысле о том же, о чем и “Помин”: об оторванности человека от своих корней. Главный герой возвращается в квартиру своего деда – его не узнают соседи, да и сам он не готов вписаться в пространство, с которым связано так много воспоминаний. Готов ли этот герой вообще к чему-то, кроме как слоняться по квартире и лестничной клетке, вообще непонятно. Настолько ли он оторван от своих корней, если дымка прошлого, кажется, полностью застлила его сознание? Создается впечатление, что ему комфортно в этой дымке, что рано или поздно он в ней растворится. Но зачем?
Такими же старомодными, хоть и с претензией на выстрел в вечность, являются “Уроки украинского“ Руслана Батицкого, о которых мы уже как-то писали. Один из заглавных актеров фильма, Дмитрий Ярошенко, перед показом в Доме кино, в принципе, рассказал, о чем фильм. О том, что нужно “перестать рыть друг другу могилы” и начать “сажать деревья, строить красивые дома и рожать детей”. В зале похихикивали, а между тем, Дима совершенно искренне резонировал.
Щойно випущений фільм Руслана Буйницького “Уроки української” просякнутий духом поетичного кіно. Цей фільм - неймовірна барокова конструкція, й водночас - форма переосмислення поетичного кіно
— Іван Козленко, замдиректора Національного центру Довженка
“Уроки” снимали на Донбассе, и Батицкий по-честному попытался докопаться до какой-то хтонической злости, засевшей в тамошних терриконах. Но либо зло оказалось таким неуловимым (все-таки несправедливо прописывать его только на Донбассе – его везде хватает), либо у молодого режиссера не хватило прыти, – в общем “Уроки украинского” оказались небезынтересным экспериментом в плане формы, но, к сожалению, слабо выписанными в плане содержания.
“Объятиям” Филиппа Сотниченко уже успели приписать и намеки на Линча, и вообще – черты настоящего кино, но, признаться, мне не удалось настроиться на волну фильма. В итоге вышло, что “Объятия” прошли мимо меня: не хотелось бы выдавать свои рваные впечатления за здравую оценку, поэтому отложим это до лучших времен.
“Алкоголичка” Юлии Гонтарук, при всем своем несовершенстве, оказалась почему-то моим любимым фильмом из пяти. Патовая ситуация, в которую режиссер фильма и сценарист поместили главную героиню, – довольно мрачная, от нее так и веет безысходностью (впечатлительная Лариса Брюховецкая в своей статье для газеты “День” все сетовала на то, что нет в этой истории “светлого лучика”), но она спорная, ее интересно обсуждать, в отличие от светлого фильма Михаила Ильенко, который, смею предположить, в свое время таки понравился нашему шановному кинематографическому панству.
Алина – сирота, живущая с карикатурной провинциальной теткой, работающей на базаре. Девочка хочет заниматься балетом, но у ее тетки – твердое убеждение: если будет много танцевать, дотанцуется, как ее мать. “Алкоголичка!” – громогласно подтверждает свои выводы пергидрольная тетя (в блестящем, к слову, исполнении Нины Набоки). Впрочем, твердое убеждение тетки заметно колеблется, когда они с Алиной приходят по объявлению на встречу с импозантным мужчиной, якобы набирающим одаренных детей для танцевального ансамбля в Италии. Мужчина, не глядя на то, умеет ли Алина вообще танцевать, дает ее родственнице пухлый конверт с деньгами – половиной стипендии, и назначает следующую встречу – уже в аэропорту. Алина счастлива, ведь теперь она наконец сможет заниматься любимым делом и вырвется из серых будней базара, вонючей рыбы и бесконечного прессинга тетки.
Чистое и изящное создание – маленькую балерину – создательницы фильма перемещают из огня да в полымя. Ей одиноко в Украине, ее никто не понимает, а единственная родственница готова продать ребенка куда угодно без лишних вопросов, лишь бы получить денег и очищение совести (убедить себя в том, что “я сделала для этого ребенка все, что было в моих силах”, думается, не составило ей никакого труда), но альтернатива, предлагаемая ей на этом этапе – еще хуже.
Пройдет много времени, прежде чем Алина поймет, что отпустившая ее женщина не предала ее мечты, а оказала ей огромную услугу. Впрочем, факт освобождения этой девочки (можно ли это назвать освобождением – тоже большой вопрос) меркнет перед тем, что остальные девочки, которых Алина встретила в аэропорту, грубоватые, вульгарные, но все же - маленькие девочки - уехали в неизвестном направлении, и вовсе не затем, чтобы стать звездами танцевальной сцены.
Самая главная претензия, предъявляемая как “новой драме” в свое время, так и молодым украинским короткометражкам, заключается в вопросе “зачем снимать/писать такую чернуху?”. Возвышенным личностям сложно понять, что искусство - это не только единороги, скачущие по радуге. Скажем откровенно: это вообще ни разу не единороги, возьмите, к примеру, фон Триера. Если молодые режиссеры хотят снимать о продаже украинских детей в рабство, значит, они считают, что они должны об этом снимать. Они, желая того, или нет, отражают действительность, в которой живут – будь то жестокая реальность, требовательная номенклатура университета, или собственный внутренний мир, подсказывающий темы. Другое дело, что их может подводить чувство вкуса, формы, проблемы с написанием сценария – но кого они сейчас не подводят?
Лишать молодых украинских кинематографистов права на свободу высказывания, свободу вкуса или безвкусицы, – означает лишать себя самого права их критиковать. Раздавая авансы, можно потом не скупиться на оценки – как позитивные, так и негативные. Жаль только, что пока украинская критика до этого додумается, нашим кинематографистам она перестанет быть интересна.