ГоловнаСуспільствоЖиття

Машиністка Люба

Советский самиздат был многообразен. Обыкновенные учителя, инженеры, домохозяйки, студенты, пенсионеры на своих личных пишущих машинках (так назывались эти устройства) печатали тысячи страниц чужих неподцензурных текстов. Прекрасно сознавая опасность преследования КГБ. Там были и стихи, и запрещенные повести и романы о сталинских репрессиях, острые философские и экономические тексты, новости из советских политических лагерей, публицистика и переводы из зарубежных газет и журналов. Просыпавшееся после окончания сталинского террора общество хотело знать правду о своей стране.

Фото: howdoright.ru

В 1971 году, закончив свою контр-экспертизу по делу генерала Григоренко, по совету Леонида Плюща я пришел по полученному адресу на улице Кудрявской к Олегу Л. Молодой мужчина встретил меня приветливо (рекомендация самого Плюща!) и на просьбу отпечатать на машинке мой документ об экспертизе Григоренко ответил: «Старик, ну никак сейчас не можем. Сейчас печатаем Бердяева!».

Я ушел. Его слова были для меня очень серьезным аргументом, тогда за чтение и распространение Бердяева арестовывали сразу. А тут я со своими непонятными психиатрическими фантазиями…

Дома у меня своей пишущей машинки не было. Отец, научный работник, просил печатать его медицинские статьи знакомую машинистку. Туда я сунуться не мог, понимал: дама с ужасом откажет или сообщит прямо в КГБ. У любезного моего друга писателя Виктора Платоновича Некрасова машинки также не было.

Кто-то из близких знакомых предложил мне разместить свой документ у машинистки, работающей на дому. Я приехал по адресу, меня встретила величавая молодая девушка по имени Люба. Она спокойно согласилась напечатать мою антисоветчину. Сразу предупредила: «За эту работу денег не возьму». Спустя несколько дней мой заказ был выполнен. Я, молодой романтик, был счастлив: Виктор Платонович может ехать в Москву и отдать мой документ самому Андрею Сахарову!.

Вернувшись из Москвы, Виктор Платонович дал мне для прочтения здесь же, в его квартире, четыре своих рассказа, ранее мне неизвестных. Прочитав их, я немедленно спросил Некрасова: «Почему вы не отдаете их в самиздат?» Некрасов ответил: «Эх, дорогой мой, это ты по молодости такой смелый. А я помню другие, сталинские времена. Боюсь, не хочу на старости лет идти в тюрьму».

Это были действительно прелестные литературные вещицы, ироничные и одновременно горькие. И жестко антисоветские. На потрепанных машинописных листах с трудом читались некоторые буквы, там же была и рукописная авторская правка. Я предложил Некрасову сделать новые, аккуратные копии, посоветовав обратиться к знакомой машинистке, уже проверенной в деле Любе Середняк. Классик, так мы называли за глаза Некрасова, ответил: «Давай, вези к ней. И расплатись».

Забрать рассказы я не успел. Любу арестовали. Шел январь 1972 года, арестный для Украины январь. Во время методичного, детального обыска, отодвинув тяжелый диван, обнаружили заброшенную туда в сердцах Любой испорченную машинописную закладку с копировальными листами. Там были отпечатаны только две строчки, это был машинописный брак. Но из этих напечатанных строк было ясно: Люба печатала документ на тему судебно-психиатрической экспертизы. Ну, разумеется, были изъяты и рассказы Некрасова.

А Любе Середняк тогда было только 17 лет. Не удержалась, показала рассказы кому-то из подружек. Любу арестовали и содержали в камере внутренней тюрьмы КГБ на улице Владимирской. Где когда-то стоял языческий храм богини мести Ярыны, Эринии. Потом – НКВД, затем – гестапо. Наконец, КГБ. Люба держалась мужественно. В отличие от некоторых взрослых мужчин в соседних камерах. Тогда она была последовательницей учения Льва Толстого, вегетарианкой и непротивленкой. Пришлось кагебистам все эти месяцы готовить для нее отдельно вегетарианскую пищу. И готовили.

Судили нас вместе. В закрытом судебном заседании. Судья Дышель не отклонился от приказа свыше, Любе дали 1 год. Отбыла там же, во внутренней тюрьме КГБ. Встретился я со своей подельницей Любой, славной, храброй и уже замужней в 1982 году. Обнимались, целовались, вспоминали. Всё ещё в Советском Союзе, увы. Я познакомил её с Валерой Марченко, он тогда вернулся в Киев из казахстанской ссылки.

Уехала Люба. Не от своего прошлого. Уехала от той советской жестокой беспросветности. Живет в Нью-Йорке. Иногда, очень редко, звонит. Такая вот история.

Семен ГлузманСемен Глузман, дисидент, психіатр
Читайте головні новини LB.ua в соціальних мережах Facebook, Twitter і Telegram