Как переводить хакерский жаргон и ямайский диалект патуа на украинский
Мария: Расскажи, как вышло, что ты вообще стала переводить «Нейроманта». Мы с тобой много об этом говорили в процессе, я так понимаю, это была огромная работа.
Ольга: Да, довольно большая работа, примерно полгода я вбухала в этот перевод, а то и больше, если считать пару месяцев исследований, которые я мысленно зову расследованиями. Гибсона я полюбила в юности еще. Перечитала запоем все, что было переведено на русский (на украинский Гибсона до меня никто не переводил; возможно, кто-то переводил в стол, но я об этом ничего не знаю). Потом русские переводы закончились, а он продолжал писать, я начала читать на английском. Читая оригинал Spook Country (в русском переводе «Страна призраков», в польском W kraju agentów, и польский тут мне кажется гораздо более точным), я поняла, что это вообще не те тексты, которые получаются на русском, и задним числом перечитала оригиналы предыдущих романов Гибсона.
«Нейроманта» я в оригинале перечитывала раз семь, наверное. Перечитывала как читатель, я имею в виду. Переводческое чтение очень отличается от сугубо читательского. В какой-то момент, году в 2010, мне стало всерьез интересно, смогу ли одолеть «Нейроманта» как переводчик. Как раз тогда писала диплом о непереводимости в Киевском институте переводчиков при НАНУ (перевод — моя вторая специализация, к которой я пришла в довольно взрослом уже возрасте после тщетных попыток заниматься социологией и социальной работой и как-то при этом выживать). «Нейромант» показался мне хорошим материалом для научной работы. Но для науки или в стол переводить было слишком затратно, и я решила искать издателя. В 2011 году мы с Ильей Стронговским (сейчас сооснователем «Видавництва», а тогда просто книжным дизайнером и графиком) наконец-то познакомились оффлайн, поделились мечтами и чаяньями, и договорились, что как только появится возможность, сделаем из «Нейроманта» по-настоящему красивый самолет: с качественным переводом, иллюстрациями, крутой обложкой по крутой технологии. Получается, шесть лет мы ждали и готовились к выходу «Нейроманта». Сейчас этот наш самолет набирает высоту, и я очень надеюсь, что все получится и что еще две книги из трилогии я переведу в 2018 и 2019 годах. Со скоростью выше 1 Гибсон/год я работать не могу, слишком много у него слоев.
В случае с такими авторами, как Гибсон, дедлайны очень помогают не сходить с ума, как ни странно. Я пришла в художественный перевод из юридического и научно-популярного перевода, где всегда есть такая штука, как техническое задание. Короче, дедлайн — это важная часть технического задания в коммерческом переводе, потому что если дедлайна нет – можно бесконечно улучшать текст. А если есть дедлайн – то всё, делаешь так точно и красиво, насколько это возможно сделать в отведенный срок при отведенном бюджете. Переводчиков любят ругать за некачественную работу, но мне кажется, что нужно просто понимать, что в худпереводе тоже есть негласное ТЗ: сделать максимально близко к авторскому тексту в условиях другой языковой и культурной действительности, но при этом уложиться в срок и выжить на заработанные деньги. Если срок короткий и деньги маленькие — чуда не будет. Я, впрочем, бесконечно на эту тему могу говорить. Короче, если бы не дедлайн, я бы сошла с ума, работая над «Нейромантом». Про деньги отдельная тема, я об этом говорить подробно не хочу, скажу только, что считаю себя инвестором в этот проект, с точки зрения стоимости человекочасов.
Мария: Интересно, что тебе эта книга понравилась сразу. Я, помню, пробовала подступиться к «Нейроманту» в первый раз еще в университете, и бросила довольно быстро, увязла в сюжете.
Ольга: Да, там текст очень плотный. Но если начать эти клубки разворачивать, то все очень понятно! Правда, нужно прилагать серьезные усилия. Гибсон описывает вообще все мелочи, как будто это сценарий с описанием раскадровок, — запахи, текстуры, оттенки. Даже если этих вещей, о которых он пишет, вообще и близко не существует, ощущение от текста абсолютно синестетическое. Выстраивать процесс работы с таким текстом довольно сложно, потому что нельзя ничего потерять, иначе это не Гибсон уже будет. Одно дело читать на досуге, а совсем другое — разбирать и собирать этот автомат так, чтобы лишних деталей не оставалось и чтобы он все-таки стрелял туда, куда Гибсон целился. Нужно было проверять каждую мелочь, даже если казалось, что и так все понятно.
В общем, я отнеслась к этой книге, как к кино: работу покадрово выстраивала, если можно так выразиться, потом монтировала и смотрела, как оно в монтаже. Буквально разбирала каждый кадр и строила его заново на украинском языке. Воображала, будто у нас есть англоязычный сценарий, а снимать будет украинский продакшен, и нужно съемочной группе всё до точечки разъяснить, чтобы не облажаться, смотреть-то будут потом все. Если честно, я боюсь думать, сколько всего не выловила и не рассмотрела. Но дедлайн — это часть ТЗ, можно было бы всю жизнь этим расследованием заниматься, но у меня было только полгода на всё, включительно с согласованиями между редакторами (их было два, научный и литературный).
Мария: Оля переписывалась лично с Гибсоном в процессе перевода!
Ольга: Ну как «переписывалась». К финалу стало понятно, что некоторые вещи вызывают у меня серьезные сомнения, я не нашла референсов ни в интервью, ни в выступлениях, и мой научный редактор тоже не мог помочь, потому что речь шла о вымышленных вещах. И тогда я спросила разрешения у агентов задать Гибсону пару вопросов напрямую. Он очень развернуто ответил.
Мария: А расскажи про какие-нибудь особенно сложные для перевода вещи?
Ольга: Собственно, я у Гибсона спрашивала в основном об оборудовании: как оно выглядит, на чем есть экран, на чем нет, где есть физические кнопки, а где тачскрин, - то есть все то, что он как бы подразумевал, но не написал, потому что хотел дать читателю свободу. Но я-то не просто читатель, мне надо очень точно знать, что хотел сказать автор. Автору-то удобно, он пишет на английском, аналитическом языке, и там бесконечно количество значений у всего, и все со всем классно коннотируется и коллоцируется, объединяется в нормально выглядящие словосочетания то есть. В украинском (как и в русском) это так не работает, потому что это синтетические языки: есть слова, которые друг с другом соединить не получится, для всех оттенков смысла есть отдельные слова и словоформы, поэтому все время приходится заниматься уточнениями, чтобы не привнести ничего лишнего или не переврать.
Например, в плане технических характеристик оборудования очень сбивала с толку экранизация «Джонни Мнемоника», у которого были в фильме перчатки и очки, и он шевелил руками в воздухе.
В «Нейроманте» описана другая технология (на самом деле, в «Мнемонике» была она же, просто режиссер кино дал себе волю пофантазировать). И меня интересовало вот что: когда Кейс, главный герой «Нейроманта», «вводил последовательность», а Гибсон писал “punched a sequence”, — это у нас Кейс кулаками в воздухе махал, или лупил по клавишам с усилием? Удобное двусмысленное слово у автора в этом месте! Удобное для автора, но не для переводчика. Я в последний момент засомневалась и решила спросить, это Кейс физически печатает не глядя, пребывая разумом в виртуальной реальности, или там какой-то другой способ ввода. Есть ли вообще на киберпространственной деке клавиши? Выяснилось, что да, есть. Дека — это примерно как планшетный ПК с физической клавиатурой. Консоль - как ноутбук, терминал - как стационарный ПК. В 83-м году о таких штуках и не думали даже, а Гибсон очень точно разграничивает эти типы техники по мобильности и назначению.
Таких технических моментов было несколько. Например, встречались в тексте государственные (или не совсем) органы, вроде Eastern Seaboard Fission Authority, про которые ничего не понятно, кроме того, что это как-то относится к атомной энергетике. Или, скажем, когда пантерные-модерные, террористы-нигилисты, используют код для связи, то там присутствует шифрование данных и они каждые пять минут перебрасывают сигнал на новый канал связи через спутник над определенным городом, или названия городов — это просто пароли, которые подтверждают, что исполнитель все еще на линии? Автору пришлось отвечать мне на эти вопросы, и я ужасно благодарна, что он пошел навстречу.
Самое смешное было с виллой Straylight. Я долго думала, как это перевести, можно ли буквально, или это что-то значит. Нашла такой термин (не без труда) в астрономической оптике. Это свет, который рассеивается в линзах и блуждает там, портит наблюдателю картинку далеких звезд, засоряет ее. В политехнических украинских словарях я соответствия не нашла. Зато нашла три соответствия в русском, это «паразитный свет», «посторонний свет» и «рассеянный свет». Мне нравился первый, нравится второй, не нравится третий, и я хотела понять, какой из них был бы более корректным с научной точки зрения, чтобы его использовать и плясать от него в украинском переводе. Хороший получался образ! На всякий случай я поболтала с другими фанатами, среди которых был и настоящий астрофизик. Астрофизик сказал, что с такими терминами не сталкивался в русском, но «паразитный свет» казался ему наиболее адекватным. Это было бы очень удобно, потому что в тексте неоднокрано говорится, что вилла Стрейлайт - это паразитная конструкция. Я тогда еще не понимала, можно ли дергать автора через агентов такими вопросами, поэтому другой поклонник гибсоновского творчества предложил спросить у Гибсона прямо в Твиттере (у меня нет Твиттера, а Гибсон им активно пользуется и отвечает там на вопросы иногда) о названии виллы. Гибсон ответил ему, что это он просто случайно узнал о какой-то яхте, которая потерпела крушение, ему понравилось название, и он его использовал. Шесть лет я ломала голову, как переводить это название, а ларчик просто открывался: можно транскрибировать.
Мария: Ты настоящий переводчик-задрот! Говорю с большим восхищением.
Ольга: Я, честно говоря, боюсь думать, сколько всего там не заметила и не расшифровала. Но, по крайней мере, я работала на пределе своих возможностей, тут у меня совесть чиста.
Алексей: У меня такой вопрос сразу: в «Нейроманте» Гибсон ввел термин ICE, который Intrusion Countermeasures Electronics. И герой, попадая в киберпространство, ломает ICE. Естественно, если переводить аббревиатуру, «ЛЕД» не получится. Вопрос: можешь рассказать о таких интересных случаях при переводе, если они были? И что со льдом?
Ольга: Ой, да, я над этим долго голову ломала. Для льда в украинском есть два слова: крига и лід, первое для ледяной корки или ледяной толщи, на воде или в леднике, например, а второе – для агрегатного состояния. И я решила, что поскольку крг — согласные, из которых состоит слово крига, есть также в словосочетании «кібернетичне реагування», то решила системы киберзащиты называть системами кибернетического реагирования, КР, или «крига». Ну, как иногда аббревиатуры для удобства произношения превращаются в цеховом жаргоне в какие-нибудь похожие слова. Получается, Кейс ломает кригу, то есть лед, а программы, которые он для этого пишет, называются криголамами, то есть ледоколами.
Алексей: Класс!
Ольга: Повезло просто, что есть фонетически подходящее слово.
Алексей: В русском переводе просто перевели как «лед» и дали сноску.
Ольга: Да, это я помнила, но мне это не очень нравилось, и я решила поискать решение получше. А если б криги не было в украинском, пришлось бы так.
Алексей: Ну вот да, есть всегда два пути: самый безопасный — сноска; но он и самый скучный. Второй путь — поиск адекватной замены, за которую переводчику часто прилетает «за самодеятельность». В русском переводе Flatline тоже просто как Флэтлайн перевели и дали сноску, хотя я сразу начал думать, как можно было бы обыграть, когда читал.
Ольга: У меня Флэтлайна зовут Рівний. Діксі Рівний, то есть Дикси Ровный. «ЭЭГ была ровная как стол».
Ну и перекликается с «ровный пацанчик», «расстались в ровных», а он же реднек с Юга, мне показалось, по характеру подходит, Дикси простой как двери.
Алексей: Ну вот я с этим согласен. Хотя у нас, в России, общественность всегда очень болезненно реагирует на перевод имен собственных, даже петиции вон создают. Но одно дело, когда просто странные имена у героев, и совсем другое — когда фамилия или кличка реально обыгрывается в тексте и не раз, тогда как же ее не переводить? Или у того же Уоллеса есть порноактеры, у которых фамилии похабные. Calvin Thrust. Не буду же я его переводить как Кельвин Траст, это уже совсем мимо.
Мария: А Люпуса Йондербоя у тебя как зовут?
Ольга: Он у меня Люпус Нетутешній, то есть Нездешний. Я решила, что это должна быть говорящая кличка.
Еще я Винтермьюта переименовала в Мовчозима, портманто из молчания и зимы. Это удобно, потому что когда старейшины растафари говорят “the Mute talked to us”, то в украинском они говорят «Мовчазний до нас говорив», «Молчаливый говорил с нами», и «Мовчозим» и «Мовчазний» фонетически похожи. То есть украинский очень благодарный в этом смысле язык, удобный.
Алексей: Да! С языка сняла. Хотел спросить про Уинтермьюта, который в русском переводе Уинтермьютом и остался, и там когда идет игра слов с winter и mute — постоянные сноски. За перевод ничего сказать не могу (построчно я не сверял, конечно), то что он есть — это уже очень хорошо, но вот сноски вечные с объяснениями имен и каламбуров — они как минимум отвлекают же. Объяснять каламбуры — это вообще последнее дело, но и терять их при переводе не хочется. А про украинский очень интересно. Вроде родственные языки, а меж тем украинский оказался лучше приспособлен для Гибсона.
Ольга: Да, я сама удивилась. Это была одна из причин, кстати, почему я решила за это взяться: мне было интересно провести эксперимент с украинским. Его считают комическим языком, несколько школ худперевода держатся на этой гипотезе комичности, а мне хотелось доказать, что на украинском можно делать серьезные современные постмодернистские вещи, не сбиваясь в пафос, бесконечные заимствования и бурлеск. Я два года переводила для National Geographic, пока существовала украинская редакция, и для меня эта идея современного городского украинского без заимствований и заигрываний с фольклором была очень важна. Мне хотелось проверить свою гипотезу, что может существовать, например, вымышленный ретрофутуристический хакерский жаргон в украинской языковой реальности, и так далее. Сейчас подобные языковые явления исторически либо русифицированы, либо английские заимствования всюду, а мне было интересно собрать такой корпус языка, который существовал бы, если б Украина никогда не была в СССР, и в ней были бы свои контркультурные восьмидесятые, «с блэкджеком и шлюхами».
Мария: Моя мама рассказывала, как в 1983 году заработала 400 рублей (большие деньги) на переводе английской книжки про программирование, и как она мучилась с переводом терминов. Очевидно, по-русски и, видимо, по-украински все термины из области софта звучат сильно новее, чем по-английски. Ты что-то делаешь в плане языка, чтобы было понятно, в каком году реально написана книга? Или тебя не смущает, что все рассуждения про софт звучат современно?
Ольга: В этом месте у меня были развязаны руки вообще полностью: во-первых, Гибсон сам не очень понимал, о чем писал, во-вторых, он говорит о будущем, когда с языком могло произойти что угодно, в том числе и с украинским. Однако я старалась избегать аллюзий на современность. Скажем, если Гибсон пишет the core, имея в виду то, что сейчас называется дата-центром или серверами, то я пишу «ядро». Сейчас не говорят «корпоративные ядра», говорят «центры хранения данных». То же с микрософтами: сейчас этот термин присвоила себе одноименная корпорация, но Гибсон имел в виду совсем другие штучки, и поэтому я не стесняюсь писать «микрософты».
Мария: Еще мне как всегда интересно, как ты переводила речь персонажей, у которых есть речевые особенности.
Ольга: Ооооо. Короче, Молли все время говорит «реально» и «реальный». Иногда я позволяла Молли феню, но точечно. Кейс довольно косноязычный парняга.
She sat with her back to the wall, at the far end of the coffin. She had her knees up, resting her wrists on them; the pepperbox muzzle of a flechette pistol emerged from her hands.
“That you in the arcade?” He pulled the hatch down. “Where’s Linda?”
“Hit that latch switch.”
He did.
“That your girl? Linda?”
He nodded.
“She’s gone. Took your Hitachi. Real nervous kid. What about the gun, man?”
__
Вона сиділа спершись спиною на дальню стіну капсули. Ноги зігнуті, руки спокійно лежать на колінах. З-поміж рук визирнуло гладеньке, наче голівка перчанки, дуло голкостріла. Кейс зачинив люк.
— То ти була в ігровому павільйоні? А де Лінда?
— Замкни на засув.
Кейс послухався.
— То твою дівчину звати Ліндою?
Він кивнув.
— Пішла собі. Забрала твій «Хітачі». Реально нервова мала. То як там твій пістолет, чувак?
Мария: Еще там был мимолетный персонаж Дикс, который оказался AI без своего ведома. «Конструкт личности». Вот у него речь вообще искаженная.
Ольга: Да, Дикси у меня говорит, как такой типа дядя, который много понимает в своей работе, но у него синтаксис такой, будто его с трактора сняли и посадили за комп. Он говорит «нічо» вместо «нічого», «шо» вместо «що» и так далее. Плюс немного старомодный уличный сленг. Такой, типа как когда наши родители пытаются звучать молодежно.
“Boy,” the Flatline would tell him, months later in Miami, “I’m like them huge fuckin’ lizards, you know? Had themself two goddam brains, one in the head an’ one by the tailbone, kept the hind legs movin’. Hit that black stuff and ol’ tailbrain jus’ kept right on keepin’ on.” The cowboy elite in the Loser shunned Pauley out of some strange group anxiety, almost a superstition. McCoy Pauley, Lazarus of cyberspace...
«Малий, — за кілька місяців казав йому Рівний у Маямі, — я, типу, як ті товстосракі ящери, чув про таких? Мали собі по два мозки, один у голові, а другий біля дупи, щоби задніми ногами керувати. Врізався в ту чорну хрінь, а задній мозок знай собі фуричить». Ковбойська еліта «Невдахи» цуралася Полі, керуючись якимсь груповим тривожним інстинктом на межі забобонів. Маккой Полі, Лазар кіберпростору...
А помнишь, там были растафари на орбите?
Мария: А что растафари?
Ольга: Растафари говорят по-ямайски, на ямайском патуа, и перенести это в украинский полностью, со всеми слоями, невозможно. Я решила перенести только что-то одно, одну важную деталь — ритм. Понаслушалась украинского раггамафина и ска и постаралась строить все реплики растафари так, будто они произносят их под даб, который слышен только им самим. То есть все фразы растафари в этой книге можно произнести так, будто это эмси читает под джангл, или под даб, или под раггамафин. Ну то есть это можно сделать, если знать, как это, скажем так, положить на слабую долю синкопированно. На исследование патуа я потратила неделю где-то. Пересмотрела весь ямайский ютуб с ямайскими новостями, где ямайские люди на что-то жалуются или дают комментарии прессе. Ритмичность и повторы слышны очень хорошо в эмоционально заряженной речи ямайцев, и я постаралась это перенести в перевод.
Мария: Ничего себе! Почетный орден переводчика-задрота первой степени!
Алексей: Очень круто.
Ольга: Но с раггамафином и дабом это была тоже своего рода везуха, я просто независимо от Гибсона очень долго рубилась по польскому и балканскому рэгги, дабу и ска, а там синтаксис примерно как в украинском. Кроме того, в Украине нет популярного хип-хопа в чистом виде почти совсем, чаще всего это раггамафин, типа такого. Еще у нас много бодрейшего ска, вроде такого. Короче, было откуда брать.
Мария: А можно пример такой синкопированной реплики?
Ольга:
1) Aerol, with no particular provocation, related the tale of the baby who had burst from his forehead and scampered into a forest of hydroponic ganja. “Ver’ small baby, mon, no long’ you finga.”
Без жодної причини Ерол розповів історію про маля, що вистрибнуло з його лоба й дременуло в зарості гідропонної ганджі.
— Таке дуже дрібне маля, десь як твій, ман, палець.
2) “You th’ one, mon,” said a Zion voice. “Cateye, call ’em, call ’em Steppin’ Razor. I Maelcum, sister. Brothers wan’ converse wi’ you an’ cowboy.”
“What brothers?”
“Founders, mon. Elders of Zion, ya know...”
“We open that hatch, the light’ll wake bossman,” Case whispered.
“Make it special dark, now,” the man said. “Come. I an’ I visit th’ Founders.”
“You know how fast I can cut you, friend?”
“Don’ stan’ talkin’, sister. Come.”
__
— То це ти, сестро, — заговорив незнайомий зайонець. — Котоока про тебе кажуть, кажуть про тебе Ходяча Бритва. Я Мелкам, сестро. Брати хочуть перемовин із тобою й ковбоєм.
— Які ще брати?
— Засновники, сестро. Старійшини Зайона, шариш...
— Якщо люк відкрити, головний прокинеться через світло, — прошепотів Кейс.
— Там зара навмисно темно, — відповів зайонець, — ходіть, ви та я ідем до Засновників.
— Ти знаєш, друже, як швидко я тебе на ремені поріжу?
— Не говори дарма, сестро. Ходи.
Ya know — это «шаришь», I and I — это «ты и я» или «вы и я». Вообще я долго возилась с I and I, это такое двойственное местоимение, которое значит, что говорящий с напарником делают одно дело, как будто они одно целое, но не «мы». Мы — более общее коллективное местоимение.
Еще есть песня Steppin’ Razor конца 60-х, это такая классика рэгги, про которую мало кто знает, потому что в наших широтах это не самое распространенное музыкальное увлечение. Вот эта аллюзия, когда растафари называют Молли Steppin’ Razor — Ходячей Бритвой, — и натолкнула меня на мысль, как подбирать порядок слов для речи растафари, у которых даб — это и евангелие своего рода, и пророчество, и священное песнопение.
Почему Гибсон так любит Японию
Алексей: Гибсон активно перемешивает японскую эстетику с американской. Откуда такой интерес к Японии?
Ольга: Мне кажется, это цайтгайст. Во-первых, в 1982 в Париже показали свои коллекции японские дизайнеры, и это была прямо большая сенсация. Гибсон большой фанат японской моды, не знаю, с тех ли пор, нужно будет его об этом спросить как-то при случае. Модельерка Рэи Кавакубо, которая основала Comme des Garçons, попала в глобальную моду именно в начале 80-х, например, а до этого она работала преимущественно с японской аудиторией. Иссэй Миякэ тогда же, кажется, и Йоджи Ямамото. Еще, конечно, повлияли японская электроника, автомобили и мотоциклы. Я списываю на дух времени.
Алексей: То есть, если я правильно понял, киберпанк оказался так тесно переплетен с Японией, потому что она в 80-х в целом ассоциировалась с технологиями, верно? Еще же Blade Runner ту же эстетику использует, хотя он вышел в 1982-м, когда «Нейромант» еще только в столе у Гибсона лежал.
Ольга: Ага. Я, помню, читала у Гибсона в блоге, как он вышел с сеанса «Блэйдраннера» в шоке от того, как Ридли Скотт его опередил.
Алексей: Сейчас еще подумал про Гибсона и Японию. Ведь Филип Дик в 1962-м написал «Человека в высоком замке», где он с большим пиететом к японцам, и вообще половина героев японцы, а один из главных персонажей — атташе — пытается войну предотвратить.
То есть Дик тоже был очень японоцентричным писателем, если подумать. Я мало его читал, но вот «Человек в высоком замке» тоже пропитан востоком. Как интересно, мне и в голову не приходило, как сильно американские фантасты-киберпанки любят Японию, пока мы не заговорили об этом. Все же Перл-Харбор и сброс бомб на Хиросиму и Нагасаки очень сильно сплавили их культуры.
Ольга: Да, но Гибсон гораздо больше канадец по духу, чем американец, мне кажется. Вообще интересно, что США он практически уничтожил в своей первой трилогии. Оставил только два побережья, а вот Япония и Советский Cоюз более-менее у него выжили. Мне кажется, дело все-таки в том, что с Японией тогда было связано очень много надежд, не только в западном мире. Мой отец, например, в начале 80-х как раз учился в киевском Политехе на приборостроительном и учил японский. То есть это была прям пандемия японофилии. У Alphaville в 84-м вышла песня Big in Japan. Во всем мире на Японию был спрос. Это был важный рынок сбыта для европейских музыкантов: Scorpions, например, лучше всего зарабатывали там. Ну и про музыкальные коллаборации с японцами у Гибсона есть целая трилогия, о Мосте.
Алексей: А, это как сейчас во все голливудские фильмы берут героев-азиатов в расчете на два миллиарда дополнительных зрителей. Или наоборот — убирают тех, кто может китайцев расстроить. Вспомнить хотя бы тот скандал с Marvel, когда тибетского старейшину заменили на Тильду Суинтон, потому что китайцы не любят тибетцев, а продюсеры Marvel не хотели терять самый большой рынок на планете, и тупо заменили персонажа на белую женщину.
Ольга: Может быть. Но мне кажется, что Гибсон японцев за моду больше всего любит – сложный крой, хорошие ткани и при этом минимализм. История эта опять же с Buzz Rickson’s, когда он придумал несуществующую куртку-бомбер для героини, а те потом стали получать заказы на эту куртку и очень удивлялись, ведь женской модели у них нет. В итоге Гибсон участвовал в разработке какой-то их коллекции. Тоже японский бренд.
Или, например, у него была коллаборация с немецким брендом Acronym, дизайнеры которого явно вдохновлялись футуристической Гибсоновской утилитарностью городской моды. Так могли бы одеваться Молли и ниндзя Хидео.
И Гибсон не сапожник без сапог, сам же подобные вещи и носит. В одном из интервью у него спрашивали об одежде. Одежда для него ужасно важна, он старается одеваться круто.
Как Гибсон решил переписывать роман про женщину-президента, про мониторинг технологических трендов и о влиянии Гибсона на других авторов
Алексей: Я недавно новость читал о том, что уже изобрели татуировки, которые меняют цвет и форму. Сразу вспомнил про Гибсона, подумал, что по-любому в честь него должны назвать. У него же есть об этом. То есть изначально, конечно, татуировки хотят использовать в медицинских целях, чтобы, ну, как в компьютерных играх почти, они показывали уровень инсулина, например, давление. Представляете? Датчик давления в виде тату прямо на коже. Гибсону рассказать — он в восторге будет.
Ольга: Да, у него это есть в The Peripheral. Но вообще, я думаю, он в курсе. В одном из романов у него второстепенный персонаж очень по-плохому ломает бедро, и Гибсон пишет, что ему экспериментально вживили кость из ротанга, обогащенного кальцием. Я думала, он сочинил эту технологию, но оказалось, что нет: за два месяца до выхода Zero History были удачные эксперименты по вживлению таких искусственных костей телятам.
Алексей: У кого-то была подписка на журнал Science!
Ольга: Ну он живет в интернете просто. Если на частоту твитов и ретвитов посмотреть, то такое впечатление, будто он спит раз в два часа по 20 минут. Я не видела перерывов дольше чем на 6 часов, кажется. Я обычно раз в пару недель хожу читать, потому что он лупасит в твиттер не прекращая, следить за этим потоком в реальном времени невозможно.
Алексей: О господи! А хоть интересное?
Ольга: Местами интересное, местами мемасики про Трампа. Он очень хотел, чтобы Хиллари Клинтон победила. Не столько, причем, потому что Хиллари, сколько против Трампа. У него следующий роман должен был быть о женщине-президенте, в частности, и вот пришлось немного переписывать, потому что Трамп победил. Я очень просила его предисловие написать, а он такой: простите, руки не доходят, it's been a very distracting winter («очень часто приходилось отвлекаться этой зимой»).
Алексей: А я бы почитал у Гибсона про женщину-президента, не знаю, чего он вдруг начал перелицовывать.
Ольга: Надеюсь, он эту линию каким-то образом выведет. Самое забавное, что там у него в «Периферале» был кусок сюжета, что женщина-президент должна победить, потому что она экологически сознательная, а у кандидата-мужчины была какая-то варварская платформа, и он отрицал глобальное потепление. И что мы видим теперь.
Вообще в The Peripheral у Гибсона немножечко такой расклад, как в этой истории про форк в Ethereum. Там люди из будущего получили случайно на «китайском сервере» возможность связаться с одним из отростков реальности на 70 лет раньше, где пока что еще не все накрылось медным тазом. И там, кстати, обыграна тема работающих татуировок, которые действуют как боди-моды — усиливают нужные рефлексы для солдат, например.
В этом смысле роман очень крутой, там много по-настоящему странных штук, которые сейчас только зарождаются. Например, трехмерная печать всего на свете как вид малого бизнеса: можно локально печатать кроссовки по авторизованным выкройкам от известного бренда, телефоны себе печатать и такое прочее. Pattern Recognition я довольно давно читала, но там про современную моду очень круто написано.
Мне все время поразительно, что он вообще не технарь ни капли, профессиональный писатель. И вот если на его твиттер посмотреть, то он, будто кит, плывет против информационного течения, и всякие крутые штуки оседают у него во рту. Вот в этом интервью, примерно в середине, он очень подробно описывает свою первую реакцию на некоторые технические термины - что можно использовать interface как глагол, что существует такая штука, как вирусные программы. Эта реакция - чистый восторг! О компьютерных вирусах он случайно узнал в начале 80-х: подслушал разговор двух программисток из Пентагона, одна из них упомянула вирусы, и он, по его словам, чуть шею не свернул, так резко обернулся на это слово, переспросил, что такое эти вирусы, и бросился записывать, чтобы использовать поскорее, пока никто из других писателей-фантастов эту жилу не открыл. О компьютерных вирусах тогда никто и не слышал толком ничего, это было, по его словам, что-то из области хайтек-эзотерики. Вирусы - важный артефакт в «Нейроманте», без них и романа этого не было бы.
Алексей: Да-да! Меня это в нем и восхищает: писатели сегодня как-то старательно продолжают доить Оруэлла, и Гибсон один из немногих, кто действительно видит и умеет переплавлять техно-идеи в метафоры для романов. То есть у нас какой техно-роман не возьми — там зловещий интернет, который нарушает приватность.
Ольга: Еще Гибсон, кажется, единственный писатель-феминист среди этих всех ребят. Такой, в хорошем смысле, как Джосс Уидон. Главный герой “Нейроманта” у нас вроде как Кейс, но большую часть времени он смотрит на мир глазами Молли. Он пытается понять, что происходит в ее голове, но Молли его к себе в душу не очень-то пускает, Гибсон не позволяет Кейсу менсплейнить Молли, каким бы тесным ни было их партнерство. И в каждой книге Гибсона главный персонаж - это женщина, иногда и не одна.
Алексей: Еще Пинчон. У него героини крутые.
Ольга: Да, но я имею в виду весь этот мир хайтека.
Алексей: Ну, у Пинчона есть Bleeding Edge. Киберпанк же практически, про хакеров и интернет. Ну и The Crying of Lot 49 — это вообще ветхозаветный киберпанк. Там даже есть метафора такая — Эдипа смотрит на город, и он для нее похож на микросхему. Не говоря уже о теории о том, что первая строчка «Нейроманта» — это отсылка к Lot 49. Они вообще, очевидно, друг друга читают и уважают. А вы спрашивали, насколько глубоко Гибсон читал Пинчона? Потому что все знают, что они отсылки друг другу делают. См. первая строчка «Нейроманта». Но насколько глубоко это видит переводчик? Когда я Уоллеса переводил, увидел кучу следов Томаса Элиота. Три прямые цитаты и кучу скрытых. Вот и у Гибсона наверняка там какие-то композитные предложения, которые только переводчик видит.
Ольга: С Пинчоном неудобно получается, я совсем по нему не специалист и не смогла бы вот так с ходу отсылки поотлавливать. Хотя вот недавно прочла интервью старое и прихожу к выводу, что в «Нейроманте» это скорее стилистические кивки, не прямые заимствования или аллюзии. Те моменты, когда он описывает Линду Ли, например. Линда Ли очень Пинчоновский персонаж, мне кажется, чисто визуально. Не могу объяснить, почему. Может, потому что она квинтэссенция потерянных и депрессивных 80-х, олицетворение того, что потом в 90-х назовут «героиновым шиком». Особенно эта метафора о глазах животного, выхваченного светом фар на темной дороге. Еще Линда кажется мне продуктом влияния «Бегущего по лезвию» немного, как бы Гибсон ни хотел этого влияния избежать. Она подводит глаза, как Прис и Рейчел, носит пластиковый дождевик, как Зора. Может, правда, это только совпадение: мода в этом фильме очень опирается на моду начала 80-х.
У Гибсоновской Линды, кстати, глаза санпаку, как у Ридли-Скоттовской Рейчел.
О влиянии Пинчона есть и другое мнение: некоторые исследователи считают, что давление корпораций на жизнь простых людей и мировую политику, ну и общая атмосфера паранойи — это именно от Пинчона в тексты Гибсона пришло.
Еще в какой-то момент в «Нейроманте» упоминается «интерзона» в качестве метафоры для полупреступного теневого городского анклава — прямая отсылка к Берроузу, я так понимаю.
The room was large. He sat up. The room was empty, aside from the wide pink bedslab and two nylon bags, new and identical, that lay beside it. Blank walls, no windows, a single white-painted steel firedoor. The walls were coated with countless layers of white latex paint. Factory space. He knew this kind of room, this kind of building; the tenants would operate in the interzone where art wasn’t quite crime, crime not quite art.
He was home.
__
Кейс підвівся й сів. Кімната велика, і в ній цілком порожньо, якщо не рахувати широкого рожевого матраца й двох новеньких геть однакових нейлонових торб поряд із ним. На стінах нічого нема, навіть вікон. Вихід тільки один — крізь пожежні двері з пофарбованої набіло сталі. Стіни вкриті незліченними шарами білої латексної фарби. Промислова будівля. Він уже бував у таких місцях — їхні мешканці існували в своєрідній інтерзоні, де мистецтво було майже злочином, а злочин — майже мистецтвом.
Кейс був удома.
Как выглядела Молли и где есть визуальный оммаж Гибсону
Мария: Оля, а тебе как переводчику важно визуальное представление? Или еще какое-то, отличное от текстового? Экранизирован роман так и не был, но есть иллюстрации, фанарт, или вот аудиокниги. Ты обращалась к ним зачем-нибудь? Тебе лично нужны для работы какие-то дополнительные опоры, кроме оригинального текста?
Ольга: Нет, я стараюсь на чужие интерпретации не полагаться. Но я изучила, что есть, конечно. Смотрела комикс, был комикс. Он мне никак не помог вообще, кстати. Он довольно противный. Известно, как Гибсон отнесся к этой графической адаптации: расстроился, если коротко. Говорил, что эти художники как будто совсем женщин не умеют рисовать, прогуляли курс женской живой натуры полностью, и Молли из-за этого выглядит как парень. Если Гибсон недоволен такой репрезентацией, то и я на нее опираться не могу.
Вообще я представляю все это себе примерно на стыке нового «Судьи Дредда» (декорации) и анимационного “Призрака в доспехах” (дизайн персонажей). Майор Кусанаги очень Молли!
Еще, пожалуй, без Гибсона «Матрица» была бы совсем другой или даже не было бы ее. Я, кстати, довольно долго представляла себе Молли так, как Вачовски изобразили Тринити. Думаю, Тринити во многом списана с Молли визуально — ну кроме того, что очки у нее съемные, а не вживленные, как у Молли. Ну и на образ Тринити повлияла мода на готику в конце 90-х, конечно, - стрижка, форма очков, плащи эти с высокой шлицей, сапоги. Тесные кожаные штаны ей оставили, впрочем.
Недавно я зачем-то обеспокоилась, есть ли у Молли брови. Спросила других читателей. Им казалось, что брови у нее должны быть. Я решила перепроверить, так вот: во всем романе Молли ни разу не выражает эмоций чем-либо, кроме рта или жестов. Вся ее мимика ограничена движениями рта, а другие персонажи, у которых есть тела, хотя бы раз поднимают бровь или хмурятся. Сейчас я склоняюсь к тому, что Молли могла бы выглядеть, как Рэи Кавакубо, только очки вживленные и полностью закрывающие глазницы, но не заходящие под кости черепа, а скорее, накрывающие их. Думаю, не нужны Молли брови. Про Кавакубо я неслучайно столько говорю, она начинала с того, что делала “одежду для женщин, которым плевать, что думают их мужья”. Молли как раз такая женщина, она очень эмансипированный персонаж, у нее многому можно поучиться.
Алексей: Еще игра такая есть, Deus Ex, — там чистый Гибсон. Вплоть до линз очков, вживленных в глаза. Импланты, механические руки. Трансгуманизм, одним словом.
Ольга: Ой, да, я смотрела арт к ней, точно. И Стронговский, наш издатель и оформитель, как недавно выяснилось, тоже искал референсы в Deus Ex. Кстати, в новом «Призраке в доспехах» в баре, куда Майор с Бато заходят, был бармен с бионической рукой, и я еще подумала, о, норм, вставили оммаж Рацу, молодцы. И это не только я заметила, кто-то из зрителей даже писал об этом комментарий на IMDb.
Нужно ли отрывать персонажам ножки на глазах у читателя
Алексей: Я тут дочитал The Peripheral, и при том, что идея и стиль — восторг, все же понял, что меня смущает в них, и в Pattern Recognition. Гибсон очень бережет своих героев. Это прямо бросается в глаза, и это всегда (лично для меня) снижает уровень катарсиса в финале. Когда в конце никто не пострадал особо, и уж тем более не умер. «Нейромант» в этом смысле был большим откровением, потому что там персонажей калечили нещадно, и это создавало дополнительное напряжение. Потому что я читал «Нейроманта» и понимал, что никто из героев не защищен. Любого могут вскрыть. А в «Периферал» все в итоге загнулось в область хэппи-энда, и даже никого не покромсало особо, хотя ситуация была патовая. Не знаю, может, это мой бзик такой, но мне в юности Шекспир нравился как раз потому, что там везде, кроме «Бури» разве что, в конце почти все умирали, и в этом было много правды. Ну, потому что если в конце не все умерли, значит это еще не конец.
Ольга: Мне кажется, он просто бережет героев, как себя.
Алексей: Да-да, именно! Он как с детьми с ними. Ему их жалко. «Нейромант» более высоковольтная книга в этом смысле, потому что там постоянно кого-то бьют, и ты читаешь это и понимаешь: ну да, они тут опасными делами занимаются, никто не защищен и явно не все доживут до конца.
Ольга: Думаю, он начал просто работать в обратном направлении: вводит персонажей в сюжет в состоянии кромешного ада и выводит в состоянии «более-менее».
Алексей: Но это же снижает силу персонажа, если он целеньким выходит из кромешного ада. В жизни-то так не бывает.
Ольга: Нет, почему, тот ветеран так и остался без ноги и руки.
Алексей: Но это за кадром произошло. То есть он на какой-то там войне. Если б его подпалило в книге, эффект был бы гораздо сильнее.
Ольга: Ну вот кстати, я не очень переживала за Молли, когда ей ногу сломали, но зато когда она рассказывала, что с ней в борделе делали и как она стала такой, какой стала, — вот это же совсем ад вообще. Она довольно холодно об этом говорит, все это происходит с нею тоже как бы за кадром. И когда она рассказывает об этом, Гибсон нам не сообщает, что у нее с пульсом, что она чувствует, как ее ощущения воспринимает Кейс, который все время практически подключен к органам чувств Молли. Просто есть вот такая адская вводная в жизни Молли, мы узнаем о ней не сразу, а когда узнаем, это просто сухой факт.
Алексей: Да, но ведь она именно рассказала об этом. Мне бы помогло, если бы про Коннора пару слов рассказали, как он воевал.
Ольга: Про Молли пришлось рассказать, потому что она выглядит зарвавшейся бычкой без этой истории. Жизнь не оставила на Молли физических следов прошлого, поэтому мы не сталкиваемся с голым фактом травмы, она должна рано или поздно рассказать нам о нем, узнать косвенно об этом просто невозможно. А на Коннора в “Периферале” смотришь — и видишь, что у парня история непростая. То есть я не хочу знать, как он подорвался на мине или горел в танке, мне достаточно, что у него нет ног и рук. Вообще, я должна отметить, что Гибсон очень круто работает с травмами — и психическими, и физическими.
“Нейромант” - это прямо атлас посттравматических расстройств. Понятно, что если читатель относительно здоров и травматического опыта не имеет, ему сложно представить счастье ампутанта, которому дали поскакать в здоровом теле. Для меня этот мотив временного полного исцеления был катарсическим, потому что я ощутимо покалечилась в свое время и не могу многого из того, что могла до травм. Еще тема ампутантов-ветеранов после Ирака и Афганистана — это очень важная тема для всех натовских стран. Для Украины сейчас важная тоже, к сожалению. В Spook Country и Zero History есть такой персонаж второго плана, профессиональный бейсджампер. Он тоже травмируется в какой-то момент, и с этим связан ввод в сюжет довольно крутой технологии протезирования костей, о которой я выше уже упоминала. Гибсон вводит Коннора в The Peripheral ради технологии тоже, потому что сейчас, скажем, есть такая тема, терапия ветеранов-посттравматиков и ампутантов с помощью виртуальной реальности. И он просто берет героя, через которого эту тему про новое, но вполне физическое тело, можно развить. И важно, конечно, что Гибсон не без эмпатии это делает. Он любит своих персонажей, это очень чувствуется.
Алексей: У Кэмерона в «Аватаре» тоже эпизод такой был же. Когда Уортингтона впервые в аватара переселили. А вообще, я думаю, сама эта идея — переселения сознания в искусственное тело, впервые прозвучала в рассказе Джеймса Типтри (он же — Алиса Шелдон) «Девушка, которую подключили» — знаковая вещь для киберпанка, опубликованная за десять лет, считай, до «Нейроманта», в 73-м. Уверен, Гибсон читал его.
Ольга: Да, кстати. Надо будет у него и об этом спросить. Еще две книги нужно перевести как минимум, так что повод будет.
Как Гибсон в юности был дилером винтажной одежды и про вкладывание смыслов
Ольга: Для Гибсона очень важна тема распознавания паттернов и узловых точек — во всем, от политики до моды и технологий. Я долго искала, например, как привязать хакера Генри Дорсета Кейса к личности автора вообще, почему и зачем он написал именно такого главного героя. Мне кажется, что в Кейсе, в его биографии и характере, есть две важных штуки, лично Гибсоновских. Первая, что он мог достать что угодно, когда дилером работал. Гибсон выискивал винтажную одежду по комиссионкам, барахолкам и распродажам имущества покойных стариков для богатых заказчиков-модников, и так выживал в юности.
И второе — как Кейс умеет видеть паттерны в информации, вот цитата:
His tail was back. He was sure of it. He felt a stab of elation, the octagons and adrenaline mingling with something else. You’re enjoying this, he thought; you’re crazy. Because, in some weird and very approximate way, it was like a run in the matrix. Get just wasted enough, find yourself in some desperate but strangely arbitrary kind of trouble, and it was possible to see Ninsei as a field of data, the way the matrix had once reminded him of proteins linking to distinguish cell specialties. Then you could throw yourself into a highspeed drift and skid, totally engaged but set apart from it all, and all around you the dance of biz, information interacting, data made flesh in the mazes of the black market. . . .
Do it, Case, he told himself. Suck ’em in. Last thing they’ll expect.
__
Хвіст нікуди не зник. Кейс був певен. Його ніби підняло ейфоричною хвилею й понесло. До коктейлю з дексу й адреналіну додалося щось третє. Він подумки казав собі: «Тобі це подобається. Ти здурів».
Адже все це — нехай приблизно і якось збочено — нагадувало йому набіги в матриці. Варто лише щедро закинутися, вляпатися в якусь непролазну й на диво випадкову халепу, як Нінсей поставала перед очима яскравим полем даних. Так матриця колись нагадувала йому послідовності білків, що визначають спеціалізацію клітин. Можна було розігнатися, увійти в занос, віддатися інерції, перетворитися на рух і відсторонитися від усього посеред вихору вуличного бізнесу, обміну інформацією, натовпу людських тіл, що насправді були лише скупченнями даних у мережі чорного ринку...
«Ну ж бо, Кейсе, вбери їх у себе. Вони ж бо цього не чекають».
Алексей: С ума сойти! Про одежду и комиссионки я не знал. И правда многое говорит о его книгах.
Ольга: Да, про поиск одежды и антиквариата он говорил в каком-то интервью, по-моему, там же, где рассказывал, как вышло, что он заинтересовался производителями вроде Buzz Rickson’s или Acronym. В Pattern Recognition он решил, мне кажется, подробно раскрыть тему искателя, для него это, видимо, важный личный мотив.
Алексей: Интересная тема, у Боланьо тоже главные романы о том, как персонаж ищет писателя или поэта, в общем, человека, создающего смыслы.
Ольга: Гибсон в этом смысле совсем минималист: у него персонаж ищет вещи очень незначительные. То картинки эти в «Распознавании паттернов», то джинсовые куртки и штаны, то вот шкатулки а-ля Корнелл. Предметы, в общем, не имеющие ценности без кого-то, кто вложит в них ценность.
Алексей: Ну вот да, я в Pattern Recognition уже понял, что главная тема Гибсона — это вкладывание смыслов. Типа: сами по себе вещи — пустышки. Как один из персонажей говорит, что в рекламу вещей мы вкладываем больше ресурсов, чем в сами вещи.
Ольга: Ага, да. Мне кажется, тексты Гибсона по своей природе тоже примерно таковы: если читатель захочет видеть в них культурные слои и захочет в них копаться — увидит и покопается. Если нет — получит нажористый цветастый экшн-триллер про хакеров, вроде “Мистера Робота”. Гибсон в этом смысле безусловный постмодернист, у него эти слои плотные настолько, что как-то даже стираешься, сквозь них падая. Я старалась переводить так, чтобы у читателя перевода был тот же выбор, что и у читателя оригинала, старалась не схлопывать слои, не выводить читателя из суперпозиции. Это одна из причин, кстати, почему примечаний в моем переводе нет: я не хочу лишать читателя исследовательской радости, которую сама пережила. Гибсон не делает примечаний — и я не делаю.
Алексей: Спасибо. Я теперь, кажется, стал лучше его понимать.