Я сохранил синюю тетрадь с перечнем книжных заказов, посланных мною из зоны в книготорги и издательства различных городов. Так, в зоне строгого режима я познакомился с ярким Сергеем Аверинцевым, мудрым Ароном Гуревичем, проницательным и глубоким профессором права Львом Явичем. Однажды Волгоградский книготорг поразил меня присылкой свежеизданной в Москве с грифом «для научных библиотек» книги знаменитого философа и врача из африканского Ламбарене Альберта Швейцера… Это был неконтролируемый КГБ и МВД побег из зоны! Общение с мудрыми и яркими помогало продолжить скудную и серую жизнь советского зэка.
А еще каждый год я заново перечитывал Германа Гессе. Его «Степной волк», временно позаимствованный у Ивана Алексеевича Свитлычного, уводил меня в совершенно иной мир, далекий и от лагеря, и от так называемой советской воли. Красивый, инкрустированный тонкой восточной мудростью мир «Степного волка» был для меня своеобразным средством защиты от пошлости и грубости империи Брежневых и Андроповых.
Вероятно, некоторые мои книжные заказы выполнялись незнакомыми мне людьми осознанно. Многие, очень многие советские граждане поздним вечером слушали «Свободу» и прочие враждебные голоса. Мое имя упоминалось там часто. Однажды, не смея поверить в свершившееся чудо, я получил из рук мерзкой и злобной Гальки Коваленко, нашего лагерного цензора, бандероль с тремя сборниками из Тартуского университета, острова культурного свободомыслия в СССР: «Труды по знаковым системам». Увидев это чудо в моих руках в бараке, Толя Альтман нежно и долго упрашивал меня подарить это сокровище ему. Но я не уступил… И сегодня эти потрепанные книги со мною в Киеве. Кстати, цензор Галька не обратила внимание, что книги эти уже тогда не были свежими, кто-то явно поделился со мною своим не раз читаным чудом.
Там же, в заточении, я начал писать стихи. Никогда не называя себя поэтом, я заполнял этим потребность, пустоту отсутствия музыки. Где-то сверху открывалась маленькая, незаметная глазу дверь, и я, не знающий правил стихосложения (на это однажды обратил внимание мой лагерный друг поэт Игорь Калинец), заполнял листок бумаги какими-то странными словами. Сегодня все эти слова вошли в мой сборник «Псалмы и скорби». Стихи давно не пишу, дверка не открывается. Так я и не стал поэтом.
Я пытался читать даже во время долгих голодовок протеста. Однажды я осознал, что читаю подолгу один и тот же абзац. Тогда, в последнюю мою лагерную голодовку я держал в камере увесистый том «Мифологии Древнего мира». В дни после принудительных кормлений через зонд, погруженный в мой пищевод, благодатное тепло разливалось в моем всегда мерзнущем теле. И несколько часов я мог читать, заполняя свое уже привычное одиночество историей.
Сегодня, к сожалению, мой мир заполнен событиями. Чужими, не моими событиями. Я так и не научился мудрости созерцания и невмешательства. Я, многое переживший и понимающий их, событий, тщету, участвую в них. Лишь иногда, забывшись, я захожу в павильоны и развалы книжного рынка в надежде встретить там мудрость предшественников, запечатленную печатным станком. Но она прячется от меня. По-видимому, я ей уже не интересен. Так приближается старость.