Однако, «весомости» персонажу это не добавляет. Внешнего лоска – возможно. Содержания – точно нет. Не личность - единица в штатном расписании, скажем, Кабмина или Госкомзема.
А есть люди, которых не нужно отрекомендовывать. Созданные ими произведения, сконцентрированные ими смыслы, порожденные образы становятся символами эпохи. Символами, не имеющими географических, национальных, политических барьеров.
Да…, те, кого не нужно отрекомендовывать. Как Гидона Кремера.
Великий скрипач прибыл в украинскую столицу по приглашению своего друга, маэстро Кофмана – по случаю первого его именного фестиваля. Открывшегося, собственно, спектаклем-концертом «Все о Гидоне». Киев стал вторым городом, где знаковую постановку давали на русском языке.
Отчего знаковую? Ведь «Все о Гидоне» - вещь глубоко личная. Только что людям до чужих воспоминаний-рефлексий, пусть даже воспоминаний-рефлексий самого Кремера - каждого из нас своя гормональная история?
«Для меня важно то, о чем я говорю. А не то, что в основе рассказа – моя личная история», - поясняет господин Кремер.
За каких-то полтора часа, ограничивающих действо, он успевает сказать о многом: о трагедии внутренней несвободы тоталитарного общества, о доминировании формы над сутью в обществе западном, о подмене искусства ширпотребом – «гламуром и глянцем». Музыканты из его оркестра «Кремерата Балтика» - насыщают слова звуками. Звуками, которые все расставляют по местам, отделяют от наносного, чутко утешают, дают надежду и утверждают торжество жизни. Звуками, гармонией которых дирижирует Гидон Маркусович.
За сорок с хвостиком минут, что удалось выкроить для интервью Lb.ua, нам удалось обсудить еще и постсоветский менталитет, поговорить о Пушкине и Путине, страсбургском концерте-посвящении Ходорковскому, даже об отцовских заветах.
И хотя «программной» беседу не назовешь – слишком многие вопросы так и не были заданы – уже имеющиеся ответы восполняют многие наши с вами пробелы. Именно наши с вами. Пробелы, к которым привыкли настолько, что не замечаем, как они превращаются в трещины, затем – в расселины, потом – пропасти.
«Часто хочется выразить, передать что-либо не только музыкой, но и словами»
Фестиваль «Неделя высокой классики с Романом Кофманом» открылся концертом-спектаклем «Все о Гидоне», вы задали тон фестивалю в целом.
С Романом Исааковичем мы дружны более 35 лет. Я высоко ценю его как художника, писателя, поэта, настоящего артиста.
Когда я и сам инициировал проведение в австрийском Локкенхаусе фестиваля камерной музыки, Кофман меня поддержал, откликнулся. Теперь тоже самое – причем с большим удовольствием – сделал я. Мое присутствие здесь вполне закономерно. Хотя, признаться, найти время для визита в Киев было достаточно непросто.
То, что зародилось в эти дни в украинской столице – прекрасное начинание, которое имеет, я уверен, большое будущее.
Что может заинтересовать публику? Не только громкие имена - важны настоящие музыканты, насыщенная программа… Хотелось бы, чтоб в ней находилось место произведениям и современных композиторов.
Многие талантливые современники именно вам обязаны вниманием к своей работе.
В одном из монологов спектакля «Все о Гидоне», я говорю приблизительно так: классической музыкой мы называем то, что было написано каких-нибудь триста-четыреста лет тому назад. Но какова разница – с точки зрения вечности – между этими сотнями лет и тысячами – если отмерять со времен возведения египетских пирамид? Никакой. Значит, современная музыка – тоже классическая; значит – Шуберт и Чайковский – тоже наши современники.
Кстати, Роман Кофман достаточно много внимания уделяет творчеству Валентина Сильвестрова – одного из столпов, как я считаю, классической музыки нашей эпохи.
«Все о Гидоне» - спектакль новый, в украинской столице демонстрировался и вовсе впервые.
Да, новый и мы сами еще должны перейти с ним на «ты». Поскольку премьера, как вы отметили, уже состоялась, в Киеве мы рассчитывали выступить без неувязок и сложностей, характерных, обычно, для дебюта.
Что-то помешало?
Единственное, что огорчило - облако шума над залом. Причем днем, на репетициях, оно не проявлялось, но к вечеру помехи усилились – работать стало сложно. Думаю, причина была в системе вентиляции.
Зал галереи «Лавра» не слишком приспособлен для подобных концертов.
Конечно, этот зал не располагает замечательными акустическими качествами киевской филармонии, однако в нем есть свое натуральное звучание, которому нельзя мешать. То, о чем я сейчас говорил – технические задачи, их все можно решить. Ну, а с задачами творческими, Роман Исаакович, я уверен, справился. Он организовал праздник, пригласил своих друзей, которые – каждый по своему – обогатили фестивальную палитру.
«Все о Гидоне» идет не только на русском языке.
Первые несколько раз мы давали его для немецкоязычной аудитории. Для русскоязычной – всего раз, на недавнем Платоновском фестивале в Воронеже.
Интересно, как его воспринимала иностранная публика? Постановку, особенно первую ее часть, сложно, как мне кажется, понять и принять, если сам не жил в «совке», не знаешь что это такое.
Ни один наш спектакль – на каком бы языке он не шел – не будет точь-в-точь таким, как предыдущий. Каждый раз что-то дополняем, улучшаем. Такой уж я человек: не могу сегодня удовлетвориться тем, что было вчера.
Да, для русскоязычной публики «Все о Гидоне» несколько корректировался. Однако, я до сих пор не совсем понимаю, чего нам от нее ожидать.
А какие варианты?
Предвидеть реакцию зала вообще довольно сложно. Каждая аудитория – особенная. Особенности зависят от места, времени проведения спектакля, от понимания публикой языка и сути постановки.
С одной стороны, западная публика очень отзывчива. В том смысле, что воспринимает происходящее на сцене легко, без предубеждений; охотно «погружается» в спектакль с самого начала. Даже если люди пришли на серьезное, статусное мероприятие – готовы посмеяться. Отсюда – больше возможностей для экспериментов. А вот с русскоязычной публикой – в плане экспериментов – сложнее. Наши люди часто выступают для самих себя цензорами и это обидно. Так размышляют: можно ли здесь смеяться или лучше не стоит, реагировать ли искренне или сдерживать эмоции. В таких случаях, у тех, кто на сцене, возникает ощущение: зал подозревает подвох. Чего, конечно, быть не должно.
Как это объяснить?
Наши люди помнят времена, когда все необычное, нешаблонное запрещалось, а смеяться, задавать определенные вопросы можно было только на кухнях. И эта память закрепилась где-то на ментальном уровне.
Что, впрочем, вовсе не значит, что западная публика лучше русскоязычной. Отнюдь. Более того, русскоязычная аудитория, на мой взгляд, бывает более благодарной.
Подача, содержательная часть, интерпретации спектакля действительно необычны…
Границы жанра очень условны, хорошо, если по ходу спектакля, публику удается хоть немного расшевелить. Когда люди понимают: находятся в таком особом музыкально-театральном пространстве, где им можно и посмеяться, и подумать, и помечтать и т.д. Как мне показалось, на первом фестивальном концерте, времени для этого понадобилось несколько больше, чем я ожидал. Хотя, может, это связано с нашим волнением – очень уж не хотелось отвлекаться на шум.
Вернемся к спектаклю.
«Все о Гидоне» - история артиста, его жизни, судьбы. История, базирующаяся на реальных фактах, на моей собственной биографии.
Рассказ довольно откровенен…
Да, но это не попытка эксгибиционизма. Для меня важно то, о чем я говорю. А не то, что в основе рассказа – моя личная история.
Также мне важно задавать аудитории вопросы, а ответы она должна давать сама. Когда я говорю что-то со сцены – не жду однозначного согласия зала, но - той или иной реакции. Я провоцирую, заставляю вспоминать, даю возможность сопоставить с происходящим сегодня.
Взять, например, сцену, парадирующую засилье гламура и глянца. Музыканты из «Кремерата Балтика» на разные лады произносят скороговоркой: «Граммофон. Граммофон. Ты готов быть раскручен?» и далее – перечень известных фамилий. Скажите, он случаен? Поразило «соседство» Башмета, Тимати, Леди Гага, Нетребко, Баскова…
Нет, не случаен. Музыкальная основа сцены – знаменитая «географическая фуга» Тоха.
Написана в 30-е годы, немецким композитором, эмигрировавшим из нацистской Германии в США, работавшим в Голливуде. Ее легко найти в интернете – в исполнении многих хоров.
Фуга предназначена именно для исполнения хором, ритм текста выписан по всем правилам высокого искусства. А мы – не хор, мы – оркестр. Адаптируя фугу для нашего спектакля, я просто заменил географические названия известными в музыкальном мире именами. В том числе, именами, достойными упоминания в самых лучших контекстах: Шостаковича, Ростроповича. Но акцент мы делаем на том, что современная публика крайне пристрастна, что внешние факторы оказываются, порою, важнее содержания. Поэтому имена Баскова, Кобзона, Абрамовича, Ланг Ланга звучат неслучайно.
Кстати, эта сцена – ступенька к следующему номеру, являющемуся некой «антикульминацией», то есть пиком намеренного «одурачивания».
Этакая пародия на коллектив, совершающий массовый «чес» по городам и весям: «один билет покупаете, десять – в подарок».
Да. Тут говорится о спонсорах, рекламе, прочих подобных вещах… Общая картина – ширпотреб, на который многие падки.
Я сам писал и этот текст. Часто хочется выразить, передать что-либо не только музыкой, но и словами. Правда, написать – полдела; куда сложнее – поставить. На бумаге - одно, на сцене – получается по-другому. Приходится учитывать множество нюансов: свет, звук, ритм и т.д. Выстроить необходимо так, чтоб не превратить в варьете, чтоб все – от начала до конца – было осмысленным, содержательным. Любая театральная труппа репетировала бы подобный номер неделями и я горжусь своими ребятами из «Кремераты Балтика», которые справляются со столь сложными задачами.
«Когда нам говорили, что где-то в других странах, все есть и все можно, мы думали, что именно там хорошо, туда нам хотелось»
«Все о Гидоне» - не просто судьба артиста, композиция, как мне кажется, куда более глобальна. Целостная картина мира. Причем первая часть спектакля - мира, которого уже нет. Вторая – мира современного.
Верно, ведь первая часть посвящена детству, юности – годам, проведенным в Союзе. Тут использовалось много литературного материала – фрагменты моей книги «Осколки детства». Плюс – дневники. Ну, а вторая часть – наши дни.
Кстати, вы дневники до сих пор ведете?
Сегодня я пишу столько имэйлов, что до дневников руки не доходят. Однако, во многих из этих имэйлов, содержание такое же, как было некогда в дневниках.
Просто перешли в электронный формат.
Да. Хотя, электронный формат – довольно обременительная штука. Сегодня все мы стали заложниками мобильных телефонов, интернета. Чему, кстати, в спектакле посвящена отдельная сцена.
С одной стороны, это открывает доступ к невероятно интересным источникам информации. С другой – увлекаясь, часто мы не замечаем того важного, что происходит здесь и сейчас, рядом с нами. От чего страдают самые наши близкие люди – на них, подчас, не хватает ни времени, ни внимания.
Что вы фиксировали в дневниках в первый год эмиграции? Постарайтесь вспомнить.
Понимаете, раньше мы жили в стране, в которой многого и многое было «нельзя». И когда нам говорили, что где-то в других странах, все есть и все можно, мы думали, что именно там хорошо, туда нам хотелось. А когда мы там оказывались, выяснялось, что действительность, она более реалистичная… Что везде – свои нюансы, ну и т.д. Что именно тогда писал – точно не вспомню. Вообще, основной свой литературный труд я создал за семь недель, в 1990-м. Вернулся из экспедиции с Северного полюса и семь недель кряду писал – весь отпуск использовал. В день - страниц по 20 мелким почерком от руки. С тех пор пишу лишь урывками, к сожалению. Зачастую – небольшие эссе.
Вот в этом году начал писать текст о предназначении, миссии артиста. Все намереваюсь его доработать, да времени не хватает. Существует расхожее мнение: чем сложнее времена, тем плодовитее настоящие творцы. Вы-то можете сравнивать, в том числе – на личном примере. Известно много случаев, когда артисты, художники, композиторы, находясь под жесточайшим прессом действительности, совершали настоящие творческие подвиги. Возьмем исторические примеры. Шостакович жил в трагической раздвоенности, но оставил гениальное наследие. Или, вот, Оскар Уайльд. Не попал бы он на два года в тюрьму, не думаю, что написал бы «De Profundis». А ведь «De Profundis» - это не просто литература, это – слово, в самом высшем его понимании и слово это выстрадано.
Конечно, судьбы у всех разные, нельзя утверждать, что все великие страдали, но тем не менее… Есть такая байка: будто великий Россини плакал три раза в жизни. Первый – когда слушал Паганини, второй - когда закончил одну из своих опер, третий – когда им самим приготовленная фаршированная утка упала в озеро. То есть, Россини был счастлив.
Бетховен жил с ним в одно время - несчастный, неустроенный. Россини же тогда был более популярен, а Бетховен писал сложную, часто – трагическую музыку. К счастью для всех нас, Бетховена тоже поддерживали. Что интересно: его покровители, в том числе – русские спонсоры, заказывали ему создание не «популярной музыки, как Россини», а сложной. И вот он творил страдал, мучился и это, конечно, сказывалось на его работе. Был бы он просто «счастливым» - многих из его гениальных опусов попросту не существовало бы.
Что касается дня сегодняшнего, то вот что меня беспокоит. Талантливых композиторов, исполнителей, актеров, писателей много, но все они демонстрируют такую стремительность успеха, карьеры, продвижения; они настолько доступны и открыты, что моменты поиска, дерзания, остаются за скобками. Как будто их вовсе нет. В результате часто - по заказу или без - получаем не искусство, а ширпотреб.
«Сейчас почему-то все сами у себя спрашивают: что можно говорить, что – не следует»
В июле вы выступаете в Страсбурге с концертом, посвященным Михаилу Ходорковскому.
Да, он называется «Музыка освобождает» и посвящен Ходорковскому и Лебедеву. В концерте примут участие многие выдающиеся музыканты: Марта Аргерих, Миша Майский, Евгений Кисин, Роман Кофман, Анатолий Кочерга.
Недавно я даже написал на эту тему небольшое эссе. Я не политик и политикой заниматься не хочу, но важно, чтобы все мы не были равнодушны к происходящему вокруг…
На ваш взгляд, в периоды общественно-политической смуты, выдающиеся люди искусства должны занимать какую-то определенную гражданскую позицию?
Каждый, кто чувствует в себе потребность защитить другого человека; как-то сформулировать, выразить свою симпатию или антипатию к властям, не должен запрещать себе это делать. Самоцензура, которую прививала нам советская власть, крайне опасна!
Конечно, важно не впадать в крайности. Точно: не делать из заключенных этаких Робин Гудов. Но мы должны иметь право сказать вслух, что думаем!
Еще раз: я не занимаюсь политикой, поэтому вникать в детали дела Ходорковского не стану. Но, я инстинктивно чувствую: в этом деле изрядная доля несправедливости. И вот мимо это несправедливости нельзя просто так проходить; нельзя надеяться на то, что «где-то там разберутся». Безусловно, если вы не хотите слышать музыку – вы ее не услышите. Если вы предпочитаете не замечать несправедливость – вы отвернетесь. Если вы глупы – вас это вовсе не касается. А если вы, как премьер РФ Путин, утверждаете, что такой «вор должен сидеть в тюрьме»… Ну, да ладно.
Я не геройствую – говорю абсолютно нормальные вещи. В 30-е за такое сажали; в 60-е – люди шептались по кухням; в 80-е это вышло на полосы западных СМИ, а сейчас почему-то все сами у себя спрашивают: что можно говорить, что – не следует. Половинчатый такой компромисс: с властями лучше не пререкаться, лучше быть в стороне… Уверен: это очень опасно, причем для всего народа. Где тогда сострадание, гуманность?
Вышеприведенной цитате противопоставляю слова великого Александра Пушкина: «И долго буду тем любезен я народу,/ Что чувства добрые я лирой пробуждал,/ Что в мой жестокий век восславил я свободу/ И милость к падшим призывал». Милость к падшим!
Мне-то русская судьба, культура, история, язык очень близки. И я не могу не реагировать на происходящее в этой стране. Но, какой может быть моя реакция? Исключительно творческого характера – в рамках того, чем я занимаюсь изо дня в день. С транспарантами я на улицу точно не пойду, да и не думаю, что это принесло бы пользу.
Напоследок. В начале спектакля «Все о Гидоне», вы вспоминаете завет отца: чтобы жить, а не выживать, вы должны быть не просто лучше – в десять раз лучше остальных…
Известная, на самом деле, фраза. Недавно я даже видел ее в фотоальбоме, посвященном шестидесятилетию Владимира Спивакова. Не мне одному приходилось исполнять родительские заветы…Сегодня уже можете сказать: я выполнил его сполна?
Покорить высоты, быть увиденным и услышанным всеми – амбиции юноши. Их у меня давно нет. Как нет и этого юношеского запала. Не то, чтоб я вовсе успокоился, просто это новое качество. Что мною движет? Желание сделать то, что не успел. Быть полезным чему-то и кому-то. Я много думаю о будущем «Кремераты Балтики»: хочу, чтоб этот творческий коллектив мог сохраниться и без меня.
…Когда-то прежде речь шла о несыгранных произведениях, но сегодня я уже перед композиторами не в долгу – исполнил многое, очень многое. Тут, к слову, не могу не упомянуть авторов, которых очень ценю и с которыми сотрудничаю: Леонид Десятников, Виктор Киссине, Виктория Полевая, Арво Пярт, Гия Канчели. Их творческий мир и почерк меня всегда вдохновляет и я рад быть у них "на службе".
Если перед кем и в долгу, то пред фантазией, заново рождающейся изо дня в день. Сегодня меня не может удовлетворять то, что было вчера.
Еще я в долгу перед своими детьми и близкими. Даже если они радуются тому, что я делаю, на наше с ними общение остается слишком мало времени и пространства.
Тут вспоминаются слова из нобелевской речи Йосифа Бродского: «… задача /человека/ состоит в том, чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предписанную извне, даже самым благородным образом выглядящую жизнь, ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чем все это кончается». Эта же цитата звучит и в одной из сцен спектакля.