Современный мир настолько изменился, что и язык памяти о прошлом трансформируется. Важно понять как. «Зачем создаются мемориалы?», «Зачем помнить события прошлого?», «Как быть с увековечением трагедий?». Привычные ответы - гордиться славными достижениями предков; помнить о событиях, чтобы это никогда не повторилось – вызывают скорее удивление и усталость. Проблема в том, что ужас происшедшего не стал панацеей – массовые убийства, имеющие признаки геноцида, не раз повторялись после Второй мировой. Ритуальные фразы «про мирное небо» в стране, пребывающей на протяжении четырех лет в вооруженном конфликте, могут вызвать скорее недоумение: о чем вы? у нас каждый день гибнут люди, какое мирное небо?…
Именно сегодня вопрос «Зачем помнить прошлое?» кажется актуальным как никогда. Ответ на этот вопрос повлечёт за собой и ответ на вопрос «Как помнить?».
Давайте остановимся на том, как изменились формы коммуникации в современном мире. Последние десятилетия становятся свидетелями появления такого, казалось бы, далекого от любых коммеморативных практик явления, как так называемая культура Web 2.0. Она строится на принципе «многие для многих». Я хочу обратить внимание не на техническую сторону явления, а на его социальный эффект: многие коммуницируют со многими, поднимают общие вопросы и осуществляют совместный поиск ответов на них. «Зачем необходимо знание о прошлом?» - один из таких вопросов. Появление культуры Web 2.0 влияет не только на общение в сети, но на самоопределение человека в современном мире.
Сказанное подводит нас к выводу, что хорошо знакомый постсоветскому пространству язык монументальной мемориализации уже не отвечает запросам современного человека, и уж тем более будущих поколений. Слишком много вопросов, чтобы позволить себе прямолинейную однозначность монументального языка в стиле «солдат, матрос, мать с ребенком»: в сегодняшнем мире места памяти должны становиться площадкой для диалога, а не только символом национального героизма.
Приведу несколько примеров работы с прошлым. С августа по ноябрь 2014 года, в год воспоминания о столетнем юбилее начала Первой мировой в Лондоне можно было увидеть временную инсталляцию «Blood Swept Lands and Seas of Red». Вокруг Тауера были размещены 888 246 керамических маков, по числу погибших в первую мировую войну солдат британской армии (как англичан, так и представителей британских колоний). При взгляде на инсталляцию возникало ощущение разлившегося вокруг замка моря крови. Язык этой инсталляции вызывает у зрителя ощущение внутреннего протеста против войны как явления – каждый из этих керамических цветов отсылает к нереализованной жизни человека, который вовсе не мечтал погибнуть на войне.
Смысловым центром инсталляции оказывается конкретная человеческая жизнь, перемолотая слепыми жерновами войны. Месседж здесь формируется не вокруг фигуры героя, а вокруг отдельной человеческой жизни, с которой мы можем себя ассоциировать. Пафос инсталляции – в скорби, а не в желании повторить подвиг предков. Инсталляция открыта для интерпретаций – в ней можно прочитать и обвинение государству, расплатившемуся за свои амбиции жизнями людей, ведь символическое маковое море обтекает символ английской государственности. Авторов композиции обвиняли и в том, что они играют на руку националистам-антиевропейцам, увековечивая память исключительно британцев и оставив вне поля своего внимания других жертв войны. В возможности диалога вокруг послания художника и заключается современный язык коммеморации. Здесь нет единственного, раз и навсегда данного ответа. Мы размышляем здесь и теперь, из сегодняшнего дня. Именно поэтому художник и не претендует на вечность – завтра мы можем задать прошлому совсем другие вопросы или на старые вопросы найти новые ответы. Это ни в коем случае не тождественно переписыванию истории – это фиксация того, что мы смотрим на прошлое из точки сегодня, а в этой точке мы видим именно так, в контексте сегодняшних проблем. Лондонская инсталляция вовлекает зрителя в разговор, а не сообщает готовый ответ – это главное, что важно понять.
Тот же импульс можно обнаружить в работах некоторых современных художников, обращавшихся к осмыслению проблематики прошлого. Взять, к примеру, работы Шимона Атти, использовавшего внешне очень простой приём – проекцию фотографий времен до Второй мировой войны на стены современных зданий. Проект Шимона Атти «The writing on theWall» («Письмо на стене») заключался в проектировании на стены берлинских домов подлинных изображений из жизни берлинских евреев. Проекции располагались таким образом, чтобы их было хорошо видно из общественного транспорта и с разных точек города. Проект не содержит некоей проговоренной морали, но фиксирует внимание на трагедии, которая произошла здесь много лет назад. «Письма на стенах» Шимона Атти вовлекают в разговор о способах памятования – насколько напоминание о трагедии Холокоста должно быть локализовано в специально зафиксированных местах памяти, или возможно проникновение в повседневную жизнь современного человека? Публичное пространство принадлежит современным жителям города – как им переживать трагическую историю своего города и своей страны?
Можно приводить в пример множество мемориальных композиций, мемориалов, произведений искусства, ориентированных на поиск истины в диалоге, на формирование собственного, индивидуального опыта переживания трагедий прошлого. Здесь нет универсального языка, для каждого человека такой опыт будет абсолютно индивидуальным, неповторимым.
Вернемся к вопросам, заданным в начале: зачем нам помнить прошлое? и как его помнить? Из сегодняшнего дня мы пытаемся задавать вопросы прошлому, пытаясь нащупать путь в будущее. Именно эта задача стоит перед Мемориальным центром Холокоста «Бабий Яр». Казалось бы, предельно ясно, зачем помнить трагедию Бабьего Яра. «Чтобы это больше не повторилось», - услужливо подсказывает нам социальная память. Что именно? Трагедия Бабьего Яра настолько многослойна, что не оставляет места для простого прямолинейного ответа. Многослойность эта создается не только множественностью жертв (это и евреи, и ромы, и рядовые киевляне – перечислять можно долго), но и драматичностью памяти о Бабьем Яре. Перед тем, кто решается задуматься о мемориализации этой трагедии, стоит очень сложная задача. Современные практики коммеморации подводят нас к возможному пути: мемориал должен быть не местом воспроизводства идеологии, а пространством поиска собственных ответов. Для нас самое важное – это создать возможность обрести собственный опыт переживания трагедии. Сложный конгломерат импульсов, исходящих от экспозиции, должен скорее дать каждому человеку возможность пропустить через себя знание о происходившем во время Холокоста. Причем, не в прямолинейно-информационном контексте.
Это рискованный путь – мы не имеем стопроцентной гарантии того, что человек прочитает именно то послание, которое мы предлагаем. Посетителю мемориала мы хотим предоставить очень широкое поле для общения с экспозицией, которая будет максимально интерактивна. Интерактивность – это не «парк развлечений» с мерцающими экранами и дополненной реальностью, это возможность пойти за собственным вопросом в направлении, которое имеет значение здесь и сейчас. Стационарная традиционная экспозиция такую задачу выполнить не может. Реакции и мысли посетителей благодаря использованию технических средств могут стать частью нашего проекта. Невозможно стремиться к созданию в Украине европейского пространства памяти, ставя посетителя «по стойке смирно» и не уважая его как нашего же соавтора. Язык современного искусства оказывается наиболее адекватным этим задачам – я неслучайно обратила внимание на новый язык мемориализации в лондонской инсталляции или работах Шимона Атти. Необходимо адаптировать средства так называемого New Media Art к поискам в рамках исследований исторической памяти, memory studies.
Перед Мемориальным центром Холокоста «Бабий Яр» стоит сложная задача: отзываться на жизненные запросы разных людей, разных поколений. Мы видим, что необходимо создать мультимедийное пространство, которое будет одновременно давать полную, взвешенную научную информацию, а также возможность эмоционального взаимодействия с разными смысловыми точками Мемориала. Это должно быть живое место, куда человек приходит за ответами на сложные вопросы сегодняшнего дня, которые без обращения к прошлому постичь нельзя. Место, где можно будет услышать голоса свидетелей - тех, кто хранил память о Холокосте, и даже тех, кто не приемлет идею подобного мемориала. Для нас важно не навязать своё видение, для нас важно создать возможность опыта выстраивания будущего.
Выстраивание проекта будущего — это выстраивание абсолютно новой линии поведения гражданского общества: не просто отказаться от повторения тех же ошибок – необходимо спуститься под поверхность событий и понять глубинные пружины формирования преступлений прошлого. Для меня в случае Холокоста в целом речь идет о понимании того, что любая система, которая на вершине иерархии приоритетов видит что угодно, кроме абсолютной ценности человеческой жизни, в итоге породит Бабий Яр.
Мы включаем возможность Холокоста в перспективу вероятного будущего, и задаем себе вопрос – что необходимо сделать сегодня, чтобы это никогда не повторилось? И пошагово исследуем формирование нацистского режима, чтобы не пропустить росток подобного в нашем современном мире. Осознав такие вещи, мы будем не просто выискивать признаки антисемитизма, мы будем задавать вопрос: а не оказались ли мы на пути преступления?
Именно так выстраивается проект будущего – на осмыслении прошлого, а не просто на отказе от внешних форм. Внешние формы в любом случае не повторятся. И мы себе успокоительно скажем — ну Аушвица ведь нет! Нет и проблем. Но может возникнуть нечто не менее страшное, при этом абсолютно другое. И у нас не будет инструмента, с которым мы сможем этому противостоять. Наша сверхзадача заключается в актуализации базовых смыслов проблемы прав человека.