Мой портрет развешан по всей тюрьме на специальных досках почёта. На моём личном деле широкая красная полоса. Склонен к побегу и нападению на администрацию. Дверь отмечена красно-белым знаком, обозначающим опасность для сотрудников. Каждый мой шаг за пределами камеры только в наручниках. Каждый час, даже ночью, вертухай проверяет, на месте ли я. Спецконвой и персональный воронок - мои постоянные спутники.
За что такие "почести"? В первый же день после прибытия в СИЗО неизвестный опер, видимо, телепат, установил, ни разу меня не видев, что я замыслил недоброе. Целью тюремной системы тогда было, в лучших сталинских традициях, помочь следствию. Спецучёт позволял легально лишать меня сна, обосновывать применение силы и почаще проводить обыски, на которых в камеру подбрасывались запрещённые предметы и я водворялся в карцер.
С начала 2011 года уровень пресса потихоньку начал спадать - следствие было окончено. Хотя перед заседаниями меня ещё бывало бросали в карцер и требовали не менять показания, но бить дубинками перестали. Новым вызовом было переносить по 5 судебных заседаний в неделю, когда тебя выводят из камеры в 7 утра, а возвращают в 8 вечера и весь день проходит в душных, прокуренных, переполненых боксах, а дорогу до суда - в раскалённом летом и ледяном зимой воронке. К июню судьи ушли в отпуск, темп процесса спал и я даже несколько расслабился. Тем неожиданнее стал голос из кормушки, назвавший мою фамилию и потребовавший срочно собраться: без вещей, на выход.
Пунктом назначения оказались следственные кабинеты. Комната в конце коридора была на удивление многолюдна. Пока выводной по обыкновению приковывал меня к вмурованному в пол стулу, я успел осмотреться. За столом напротив сидело двое, на вид - около сорока лет. Первый - крупный, восточной внешности, второй - круглолицый и раскрасневшийся. Справа, как контраст им, находился худощавый мужчина с лёгкой проседью и ледяными глазами. Чуть дальше, под окном, стоял начальник оперчасти СИЗО подполковник Малюк.
- Здравствуй, Артём, - сказал худощавый, раскладывая на столе множество фотографий, - мы хотели бы, чтоб ты ответил на несколько вопросов.
- Кто вы? Откуда меня знаете?
- Мы из Москвы. Федеральная Служба Безопасности и - указывая рукой на азиата, - Центр Противодействия Экстремизму МВД. Ты должен опознать этих людей на фото и дать на них показания. Особенно нас интересует вот этот, - произнёс чекист приподнимая одну из фотографий, темноволосого коротко стриженного человека подписаного "Алексей Коршунов", - Скажи нам, где он прячется?
Повисло напряжённое молчание. Я всматривался в лица, но никого не узнавал. Фамилия "Коршунов" мне на тот момент ничего не говорила. Гости были серьёзно настроены, ожидая получить от меня информацию, но у меня, конечно, всякое желание с ними общаться отсутствовало, да и в случае наличия оного, оказать им содействие я не смог бы по той простой причине, что ничего не знал.
- Я их не знаю и не буду отвечать на ваши вопросы без адвоката.
- Артём, подумай, - продолжал свои увещевания чекист, - ты же не дурак, понимаешь, что мы можем очень многое. Можем повлиять на исход твоего дела в нужную нам сторону. Ты же хочешь ещё в Россию съездить? Будешь делать как мы говорим - получишь сделку со следствием, срок меньше. Не будешь - поедешь на красную зону.
- Вы похоже не знаете, что в украинском законодательстве, по которому меня сейчас судят, нет процедуры сделки со следствием. А СИЗО, где я сейчас нахожусь и так красное, как пожарная машина.
Тут в дискуссию вмешался прежде молчавший азиат. Его лицо исказилось жутким недовольством, он резко встал, шагнул ко мне и, прошипев "Умничаешь, с*ка?", нанёс удар кулаком. Слететь со стула мне помешало только прикованное наручником запястье. Рука неестественно вывернулась и этим привлекла внимание его узких глаз. Казалось, он прикидывает, что бы еще такого сделать, чтоб мне было побольнее.
- Остынь, здесь так нельзя, - спокойно, как ни в чём не бывало, произнёс чекист.
Борец с экстремизмом вернулся на место, весь его вид выражал явное недовольство, но ослушаться он не смел. Из разбитого носа на белую футболку падали ярко-красные капли крови. В голове мелькнула мысль о крови, которая вот так же, только в большем количестве растекалась по футболке из простреленной груди год назад. И тогда, и сейчас поражало, что кровь, как будто вопреки законам физики, не просто стекала вниз, но впитываясь в ткань расходилась в стороны и даже вверх. Я, как завороженный, смотрел на разрастающиеся пятна, а мой собеседник видимо уяснил, что разговора не будет.
- Ты всё же подумай. Мы ещё завтра в Харькове будем. Подумай и напиши вечером заявление Юрию Андреевичу, изложи в нём всё подробно, а он нам его передаст и мы ещё прийдём побеседуем.
- Конечно передам, обязательно. - услужливо подтвердил начальник оперчасти СИЗО, - Ты главное, не забудь написать и вечером по проверке отдай.
На зов начальства явился прапорщик, перестегнул наручник со стула на мою вторую руку и мы отправились в камеру. По дороге, как и после возвращения, я встречал любопытные взгляды зеков. В те времена открытый пресс был редкостью и всех интересовало - кто и за что меня избил?
В 2013, после первого пожизненного приговора, каким-то чудом мне удалось соскочить со спецучёта, однако, не надолго. 20 февраля 2014 года полоса вернулась на своё прежнее место.
День этот выбран был администрацией не случайно. Эхо событий в Киеве докатилось и до наших стен. Искренние сторонники Януковича в тюремном начальстве давили всякое инакомыслие. Билецкого отправили в 12 колонию, его подельников раскидали по новым хатам. Иных неугодных сажали в карцера. Меня же перевели на другой корпус, и из 4 новых сокамерников 3 оказались членами Партии Регионов, а один - бывшим охранником Кернеса. Начальник оперчасти подговаривал их избить меня, упирал на разность политических позиций. К их чести, они отказались стать марионетками и отнеслись ко мне вполне нормально, хотя мы, бывало, и спорили.
Мне, как и многим другим, тогда казалось, что в стране победила революция и всё скоро изменится к лучшему. Мы думали, что проворовавшихся чиновников и преступников в погонах всех посадят, или хотя бы уволят. Мы ошибались. Майдан не был революцией. И он проиграл.