Передмова
Александр Ройтбурд был хулиганом и мудрецом, художником и поэтом, евреем и украинцем, потребителем огромного количества информации, человеком, который обладал колоссальной способностью к анализу и прогнозу, человеком, умевшим получать удовольствие от жизни, и который наверняка распланировал многое не только в своей жизни, но и после своей смерти.
Это издание — его отражение в памяти некоторых друзей, тех людей, которые его окружали в жизни и посчитали нужным об этом написать.
Некоторые тексты в это издание не вошли по причинам, не зависящим от составителя. Возможно, мы сможем это исправить во втором издании книги.
Много кому Саша раздал задания разной степени сложности, которые мы будем ещё долго выполнять.
Во время нашей встречи, которая, как оказалось, стала последней, под коктейль из двух видов кваса, приготовленный им, мы обсуждали его идею по сшиванию страны через проект портретов «100 знаменитых украинцев», нарисованных молодыми художниками, которые есть смысл в течение года размещать в разных регионах страны на бигбордах и лайтбоксах и в котором не должно быть исторических деятелей, мнение о которых поляризовано. Мы обсудили список художников, писателей, учёных, спортсменов, религиозных и культурных деятелей, независимо от их вероисповедания, гражданства, национальности, сегодняшней затертости в прессе и продолжительности жизни. Считаю этот проект полученным мной заданием.
Через несколько дней мы получили от Саши иллюстрации к подарочному изданию Данте в Украине, которое обсуждали почти год.
Его щедрость по раздаче идей и проектов будет ещё долгое время определять культурную жизнь нашей страны.
Книга о весёлом Человеке получилась весёлой.
Соня Кошкина, журналист
Дорогой Саша
[ ▪ ]
Дорогой Саша, Александр Ройтбурд.
Тебя знает вся страна.
У тебя много ипостасей.
Один из величайших украинских художников.
Новатор и отец-воссоздатель ОХМ.
Инициатор Клуба Маразли.
Лидер мнений.
Патриот Украины.
Депутат облсовета, Господи прости (ты сам всегда над этим иронизировал).
У многих есть твои картины. У очень многих — фоточки с тобой.
А у меня была наша дружба. То есть она у меня есть. Всегда будет. Прошлое время над ней не властно.
[ ▪ ]
Когда мы познакомились? Я не помню. По-моему, ты был всегда.
Помнишь, как во времена Майдана мы бегали греться «на глинтвейн» в «Арбекину»?
Обсуждали происходящее за чаем в редакции, записывали интервью вместе с Владом Троицким.
«О важности правильного месседжа для Юго-Востока я говорю еще с предыдущего Майдана. На Юго-Востоке не поддерживают нынешний режим столь уж однозначно. Это нужно понимать.
Сформулировать месседж для этого региона должен именно Киев, потому что Одесса не будет слушать Днепропетровск, а Запорожье не услышит Донецк», — говорил ты и параллельно делал карандашные наброски на простых листах А4.
Ты все время, всегда что-то рисовал. Не удивлюсь, если где-то обнаружатся твои сюжеты на сигаретных пачках, ресторанных салфетках.
— Привет, Саша. Как дела? — дежурный вопрос при встрече/созвоне.
— Картинки рисую, — равнодушно отвечал ты.
«Картинки». Так, как будто речь о чем-то совершенно малозначимом, неважном.
Те наброски я сохранила — выставлены у меня под стеклом в кабинете.
Потом я подарила Владу «Сунь Цзы», а они с Алексем Ботвиновым возьми да поставь по ней оперу.
Помнишь, как было душно в зале Одесской филармонии (июнь 2015-го, первый фестиваль «Одесса-классикс»), но мы сидели с открытыми ртами — впитывали.
А потом зачем-то пошли в Горсад есть тюльку. Вечером, в такую жару, да. Идиоты).
Потом купили вино и двинули к тебе на Елисаветинскую (бывшая Щепкина).
Аня Маколкина спала на диване в зале, и мы ее разбудили, конечно, но под вино нашлись синенькие, брынза и мы втроём весело сидели до утра.
В тот приезд я почти все время у вас пропадала.
Какие же хорошие были дни.
Еще потом выпытывала у тебя рецепт синеньких, но ты честно признался, что готовила их твоя домработница и «одолжить» мне ее в Киев ты никак не можешь.
[ ▪ ]
А помнишь холодный февральский вечер. 2018-й.
Я прилетала в Одессу писать первое большое интервью Геннадия Труханова.
Очень-очень устала с дороги, нужно было готовиться на завтра, но ты сказал, что нужно встретиться.
Тебя как раз травил Одесский облсовет.
— Представляешь, они утверждают, что я пишу картины говном.
— Серьезно?!
— Да. И от них воняет якобы. Ещё меня обвиняют в том, что я пишу порнографию.
За пару часов и всего два бокала красного мы быстро придумали, что с этим делать. Ты остался очень доволен — ушёл куда-то вверх по Пушкинской (такси не могло подъехать), помахивая своей фирменной тростью.
Потом снова июнь, «Одесса классикс», мы с Аней пьём брют на Бульваре («Запомни, Соня, Бульвар в Одессе всего один. И если говорят: «встречаемся на Бульваре», то не вздумай уточнять на каком именно, а просто иди на Приморский», — наставлял ты), хихикаем, ты нас забираешь и мы все вместе идём к Воронцовской колоннаде — слушать Рахманинова в исполнении Леши.
Утром — первая экскурсия в музей.
В двух больших залах течёт крыша.
Мы набрасываем план действий.
Потом ты долго куришь во дворе, а я кормлю музейных котов.
Сеник и Финик, по-моему, да?
[ ▪ ]
— Саш, ты говорил, тебя обвиняли, что ты пишешь порнографию.
— Ага.
— Слушай, а где та картина?
— Да в Киеве где-то, — отвечаешь ты совсем невесело.
Это мы пишем большое интервью для моего ютьюб-проекта KishkiNa.
— Слушай, давай ее продадим!
— Продадим? — у тебя моментально загораются глаза.
— Да, я все беру на себя.
— Ох, ну если получится, — смотришь недоверчиво.
Разумеется, все получилось.
Очень скоро картину купил Алексей Давиденко и стал членом Клуба Маразли.
Ты позвонил вечером:
— Сонь, я тебе должен. Давай поделим деньги.
— Ты с ума сошёл? Какие деньги! Саш, я просто продала твою картину. С удовольствием для себя. Все, забудь.
— Нет, я так не могу. Я тебе должен.
— Ладно. Если ты уж так хочешь… Мне тут скоро рожать, и если вот ты прям так хочешь меня поблагодарить, то напиши что-то небольшое моей дочке. Только, я прошу тебя — небольшое. И не трать много времени.
— Как назовёте?
— Эстер.
— О, Фира!
— Саша, она не Фира, а Эстер. Она не еврейка, просто имя библейское.
— Я же и говорю, Фира!
Через два месяца:
— Твой «Обморок» готов. Сохнет.
— Какой обморок? — спросонья я не сразу сообразила.
— «Обморок Эстер». Картина так называется. На библейский сюжет. Ты же сама сказала. Приезжайте забирать.
И мы приехали.
Майские 2019-го прошли под знаком Бессарабии и Одессы. Я была на 36 неделе, и на меня многие шикали. Но не ты.
Помнишь, как, возвращаясь с винодельни Шабо, мы с тобой хором пели Окуджаву?)))
Присутствовавшие в машине готовы были нас убить). Но нам было легко и весело.
Потом всей ватагой завалились к тебе — забрать картину.
Ты вынес «Обморок», и я ахнула:
— Саша, зачем ты такое полотно большое? Это же куча времени!! Ты же мог его на что-то другое потратить.
— Соня, не нуди. Это не тебе, это Фирочке. Она родится, и ей понравится.
— Она Эстер.
— Я же говорю: Фира.
Эсе понравилось. Очень. Я присылала тебе ее фотку на фоне. И ты снова сказал: «Фира»! Помнишь?
[ ▪ ]
А помнишь, как в прошлом году я заскочила к вам буквально на полчаса — проездом из точки А в точку Б?
Просто чтоб увидеть моих любимых друзей.
Аня сварила кофе, мы сидели в зале на диване, но меня валило с ног от усталости.
— Тебе надо поспать. Пойдём, — с Аней спорить бесполезно, да и сил спорить у меня не было.
Она уложила меня прямо на вашей кровати, поверх какого-то невероятного тонкого покрывала. За ширмой в больших ящиках — нагромождение твоих красок. Тут же — мольберт.
Я вырубилась моментально. И не помню, сколько проспала.
Помню только тёплое чувство: я дома.
У друзей.
У тебя и Ани.
Мне всегда было с вами очень хорошо, мои родные.
[ ▪ ]
Начало июня 2021 года в Одессе выдалось не просто холодным — ледяным.
Хуже ноября какого-нибудь.
Я увидела тебя впервые за несколько месяцев.
Увидев — обмерла. До дрожи. Так мне стало страшно.
Ведь я сразу все поняла.
Я ещё в июне все поняла, Саша.
Гнала от себя дурные мысли. Молилась за тебя по своей православной традиции. Верила в лучшее. Радовалась каждому твоему активному дню.
Ты держался бодряком.
Готовил совершенно невероятную экспозицию на втором зале ОХМ: «От 20-х до 20-х».
— Приходите завтра. Думаю, я после обеда соберусь с силами и смогу провести вам экскурсию. Там ещё не все готово — свет не везде выставлен, не все экспонаты по местам, но я лично все расскажу, — сказал нам с Андреем Лозовым.
— Слушай, тебе точно норм? Может, лучше отдохнёшь?
— Сонь, ты ж не каждый день приезжаешь. Это же для друзей.
На следующий день мы долго бродили по залам. Ты увлечённо рассказывал об одном полотне, о другом, о третьем. Музей давал тебе жизнь, ты буквально заряжался от него.
Официально выставку открывали 25-го, кажется, а для членов Клуба Маразли был предпоказ 23 числа.
И камерная вечеринка во дворике Музея.
Я не планировала ехать, но поменяла свои планы и примчалась.
Это было важно для меня.
Ведь я, повторяю, все чувствовала.
Тот вечер я запомню волшебством.
Настоящим волшебством.
Ты не собирался оставаться надолго, но Музей вновь напитал тебя силами.
Мы сидели под платанами до темноты. Ушли, кажется, последние.
[ ▪ ]
Последний раз мы виделись в Киеве — ты открывал именную выставку.
Первую после ковида.
На вечер у меня было назначено тройное интервью по теме Нефтегаза. Перенести не получалось.
Я не представляла, как все разрулить так, чтоб и интервью провести, и на выставку успеть.
— Не обещаю, что дождусь. Мне как-то не очень того, — сказал ты.
— Саш, я постараюсь. Правда.
Мы оба знали, что я вырвусь. А ты дождёшься.
Так и вышло.
Я пришла последней.
Вы с Аней сидели на лавочке у входа в галерею, курили.
— Имей ввиду, я хоть и болею, но умирать не собираюсь. Я проживу ещё долго, — вдруг сказал ты ни с того, ни с сего. Вот просто на ровном месте.
— Саш, ну, разумеется! Ещё столько всего впереди.
Мы обнялись.
Как оказалось, в последний раз.
Борис Херсонский, поэт, врач
Александр Ройтбурд, что потом?
[ ▪ ]
Я не выступал на траурном митинге памяти Александра Ройтбурда Не выступал, потому что знал, что не смогу говорить, что буду плакать навзрыд и тело мое будет содрогаться.
Возраст делает человека сентиментальным, и эмоции трудно удержать. В психиатрии этот симптом называется слабодушием. Что же, приходится признать, что моя душа ослабла, не только от прожитых лет, но и от пережитых потерь. И преждевременная смерть Саши невосполнима, а потому невыносима.
[ ▪ ]
Мы познакомились в Пале Рояле (нет, уже были знакомы!), где художники тогда выставляли свои картины, там мы разговорились впервые, там я приобрел маленький рисунок тушью за пять рублей. Меня поразили его ранние работы. То есть в наших отношениях с моей стороны всегда было некоторое восхищение. Было ли оно взаимным? Думаю, что нет. Но Саша всегда позволял использовать свои работы для оформления моих книг и иногда рисовал специально для этих изданий. С другой стороны — Саша явно чемпион по количеству написанных мною эссе о художниках, выступлений в защиту и стихов, посвященных живописцам.
[ ▪ ]
Мы пели, как умели, выпив вина, как умели. В репертуаре были больше идиотские советские песни. Я лучше знал мотив, Саша лучше помнил слова. То есть дуэт был еще тот. Читали свои и чужие стихи. Саша готовил к изданию антологию неофициальной поэзии Одессы, этот проект так и не осуществился, хотя сделано было много. Ему удалось издать книгу Ефима Ярошевского (это было первое издание в Одессе).
Говорили о постмодернизме, «дедушкой» которого окрестили Сашу. Он, впрочем, говорил, что термин «дедушка» имел отношение к «внучкам», которых он любил нежно. Творчество Саши было весьма эротично, думаю, что его жизнь была наполнена земной любовью.
[ ▪ ]
Нарушение границ и запретов было существенной частью его эстетики. Когда-то я говорил ему о «эстетике отвращения». Он отвечал, что омерзение — сильная эмоция, и трудно удержаться от того, чтобы не дразнить гусей.
О, как мы дразнили гусей, как они шипели, вытягивая шеи! Какое извращенное удовольствие испытывали мы, наблюдая гнев эти тварей!
Иногда мне казалось, что мы соревнуемся в том, кого из нас больше ненавидят арбитры изящества нашего города. Помню, как после совместного с Сергеем Жаданом выступления в терминале 42 (он закрыт сейчас) в вареничной, Саша сказал, что в «В Одессе Херсонского ненавидят даже больше, чем меня», и в этих словах чувствовалось нечто вроде зависти. Выиграв конкурс на должность директора ОХМ, Саша уверенно вырвался вперед. Но число сторонников явно перекрыло число ненавистников.
[ ▪ ]
О том, что происходило вокруг конкурса на должность директора Одесского Художественного Музея, и о деятельности Александра в этой должности, блистательной и, увы, недолгой, расскажут в своих воспоминаниях его сотрудники. Я поделюсь тем, о чем мы говорили перед тем, как Саша сделал решительный шаг и подал на конкурс.
Саша не был чужд администрирования. Ну, к примеру, был директором галереи Марата Гельмана в Киеве. Но свое участие в конкурсе он расценивал как временную акцию. По крайней мере, так он говорил. Акцию протестную и провокативную. Он собирался провести в должности директора 100 дней и переломить застойную ситуацию, а затем — уступить директорское кресло молодежи.
Думаю, так он бы и поступил, кабы не волна «народного гнева», которая, по словам нашего бывшего друга, должна была смыть нас с лица земли. Но эта волна ненависти и клеветы была волной нечистот.
[ ▪ ]
Важное значение имело и то, что основное время, которое Саша провел в директорском кресле, он был нелегитимен. Сессия облсовета сначала не подтверждала результаты конкурса. А затем уволила Ройтбурда. Александр не подчинился этому решению, оно стало предметом судебных разбирательств. Суды принимали и отменяли решения. И борьба против клеветы и несправедливых решений стала значительной частью его жизни в последние годы и отняла силы, которые могли бы быть потрачены лучшим образом.
В этой ситуации добровольно уйти через сто дней было совершенно невозможно.
[ ▪ ]
Что было причиной этой канцелярской возни? Причиной митингов — «против» и (куда более многолюдных) «за» Ройтбурда? Первое — общий уровень напряжения в нашем обществе, готовность взорваться по любому поводу. Второе — это резкое сопротивление «культурной общественности» каким-либо переменам в удушливой атмосфере жемчужины у Черного Моря. Слово, уместное в данном случае — болото.
Болото трудно, но можно осушить. Это называется — мелиорацией. Необходимо прорывать каналы, отводить удушливую влагу в надежде, что когда-нибудь эта почва станет плодородной. В болото нельзя бросать камень — все будут в грязи, прежде всего тот, кто бросил камень, ведь он потревожил покой болота.
Вот этот камень и бросил Александр Ройтбурд, один из крупнейших художников Украины.
[ ▪ ]
Бросил хотя бы самим фактом своего существования. Фактом возвращения в Одессу. И, конечно, тем, что занял пост директора Одесского Художественного Музея.
Это было просто недопустимо! «У нас всюду свои». А этот — чужой. Не хочет продолжать импрессионистические традиции южно-русской школы живописи. Не любит одесского фольклора.
Обозвал жемчужину у моря Поселком городского типа Одессочка. И приклеилось!
Работая в ОХМ, этот «чужак» должен был бы ступать осторожно, чтобы не провалиться в грязь. Один неосторожный шаг и… Есть такое слово триггеринг — нажимание на спусковой крючок.
[ ▪ ]
У меня вопрос: а почему Александр был — чужак? Он — одессит. Он — еврей. Он преимущественно русскоязычен, хотя хорошо говорит по-украински. Он — знаток истории и топографии Одессы. Он любит архитектуру города и переживает ее разрушение. Он — свой!!!!
Нет. Вот краткий список «интеллектуальных обвинений».
Он не видит одесских реалий. Он не понимает, что в интересах Одессы оставаться такой, как есть, держать ключевых людей как можно ближе к кормящей руке и — как можно дольше. Одесса была во многом «ватной» и настороженно относилась к сторонникам Майдана. А Ройтбурд — был сторонником обоих Майданов. Одесса не любила «хунту». А многие фигуры в нынешней власти Украины — личные друзья Александра.
Как это так — генпрокурор пришел в музей не для того, чтобы возбудить уголовное дело? Позор! А мы, одесский облсовет, — возбудили и допросили!
Навлекая на себя гнев, Ройтбурд показывает нам слабые места Одессы, ее болевые точки. Он вызывает у массы патологические рефлексы, как это делает невролог, обследуя пациента.
К сожалению, диагноз — вполне определенный….
[ ▪ ]
Знаменитый «натюрморт», изображающий анальный секс (секс существует, в том числе и анальный, а вы не знали и стеснялись спросить?) вызвал к жизни термин «художник-порнограф».
Я тогда сказал, что порнография призвана вызывать сексуальное возбуждение, и предложил тем, у кого такое возникает при разглядывании полотен Саши, свою профессиональную психиатрическую помощь. Идиотам, травившим Сашу и сочинявших клеветнические сюжеты о нем, помощь не предлагал. На мой взгляд, они неизлечимы.
Продуктивность художника Александра Ройтбурда почти немыслима. В последние годы бывало, когда я предлагал ему пройтись, он отвечал, что хочет поработать дома. И как он работал! У него был двойной или тройной запас энергии.
[ ▪ ]
Каждый Новый год Саша рисовал автопортрет. Среди этих автопортретов был повешенный Ройтбурд и отрубленная голова Саши на блюде. Тема смерти. А иногда — смерти и разложения: цикл «Повседневният живот на Помпеи» (название болгарского альбома фресок из Помпеи), использующий цветовую гамму этих фресок, был апофеозом анатомии, немыслимой, но измышленной.
[ ▪ ]
Издевательский цикл «кругом одни евреи». Тарас Шевченко с пейсами и Талмудом в руках. И Достоевский там же. И опять Достоевский — на сей раз в инвалидном кресле.
Месть великому писателю за черный антисемитизм?
[ ▪ ]
Ройтбурд-собеседник был неистощим и неповторим. Остались десятки его интервью. Когда-нибудь книга его интервью будет издана. Но мне милее наши беседы на кухне, при этом кухня — это жанр, а не место встречи. С ним можно было говорить о современной французской философии, о модернизме и постмодернизме, концептуализме. Можно было читать наизусть любимые стихи. Он знал их очень много, и я немало. И поочередные чтения в пустом пространстве доставляли нам удовольствие большее, чем публичные выступления. Были и такие — в Киеве и Одессе. Мы дискутировали, читали свои стихи. Вечер в Музее Шустова (коньячное место!) был одним из самых многолюдных в городе.
Но в Зеленом Театре на нашем вечере Ройтбурд не стал читать своих стихов — он сорок минут читал авангардные и провокативные стихи своего друга Чацкина, умершего в этот день…
[ ▪ ]
Нашей последней совместной работой была «Одесская интеллигенция» — мои тексты и цикл картин Саши. И мое эссе об одесских картинах Ройтбурда, и его эссе о моих «одесских» заметках и стихах.. Сейчас в типографию уходят две книги, иллюстрированные графикой Александра. Этих книг и своей книги, иллюстрированной Сергеем Жаданом, Александр уже не увидит.
Я вижу огромную черную дыру во Вселенной. Эту дыру можно назвать «Ройтбурд».
Вот несколько моих стихотворений, посвященных Александру Ройтбурду в разные годы:
* * *
Живет ребе на небе, под ним золоченый трон.
На левом плече сидит Моисей,
на правом плече — Аарон,
шепчут в уши ему премудрость с обеих сторон,
это — устная Тора, нерушимый закон.
Кошерная рыба плывет в медовой реке.
Пасется молочное облако
от тучи мясной вдалеке.
Никто не дерзнет сварить козленка
опять-таки в молоке
козы-дерезы за три гроша купленной
на ярмарке в городке.
А была хорошая ярмарка,
и совсем не плох городок,
и коза хорошая, дойная, слабая на передок,
и синагога просторная обращена на восток,
и полицейский усатый, в корявых зубах свисток.
Но все это тут, на небе, где хала лежит на столе,
и все-таки интересно, что осталось там, на земле,
как там соседские дети,
в достатке небось и в тепле,
находят ли до сих пор золотые коронки в золе.
Наверно, если находят, думают, повезло!
Вместо кладбища — парк: там девушка
опирается на весло.
В синагоге клуб,
там танцы или церковь — Христос Воскрес.
Жаль, такие подробности не различишь с небес.
2013
* * *
Художник Александр Ройтбурд
говорит мне: ты обо всем написал.
О Православии и Даосизме,
Иудаизме и психоанализе,
об унии и о схизме,
о допустимости русского мата,
о диктатуре пролетариата,
о клавиатуре старенького рояля,
о Психее с Амуром
на лужайке Пале-Рояля,
о золотой иконе, о товарном вагоне,
о колхозном скоте на выгоне и в загоне,
о красном лампасе на зеленой штанине,
о товарище Кирове,
о государыне Екатерине,
о том, что чувствуют звери,
о том, что думают люди.
Написал бы ты что ли,
о фаянсовом блюде.
*
Дело в том, что художник Ройтбурд собирает фаянсовую посуду,
и я собираю такую посуду, но, наверное, больше не буду:
места мало на стенке, а Ройтбурд стопкой ставит на полку.
Но ставить на полку, по-моему, это без толку:
должны же быть видны картинки, к примеру, с охотою на жирафа.
Такое не стоит хранить за дверцей старого шкафа.
*
Короче, я прав, а Ройтбурд неправ, так часто бывает,
сидит, коньячок в граненую рюмочку подливает.
*
Напишу-ка я о советском блюдце с красивым видом
послевоенного Харькова, каким-то странным гибридом
итальянского Ренессанса и сталинского ампира,
с машиной ЗИМ и плакатом о деле мира.
Я несу на этом блюдце яблоко для прекрасной Люды.
Должна же быть польза от советской посуды.
*
Катись, катись, яблочко, по советскому блюдечку,
покажи мне виды послевоенного Харькова.
2013
* * *
обнаженная женщина блюющая световым лучом
как будто китайский фонарик ей вставлен в рот
два аида хасида к плечу плечом
с птицей и ящерицей или наоборот
игуаны и птицы с евреями заодно
смотрят в стаканы пока не увидят дно
секс и насилие сладкая парочка им вдвоем
хорошо на листе бумаги и на холсте
в картину глядишь как в водоем или дверной проем
привет тебе брат в Моисее от старшего во Христе
привет жЫдобандере от бандерожЫда
кюнстгеноссе Ройтбурд красная борода
носят пейсы и талесы александр и тарас
повешен как колокол человек разрубленный пополам
русский с китайцем единство народов и рас
еврей с евреем это геволт и бедлам
так и сяк косяк травка вместо махры
хАхлы и жЫды это вам не хухры-мухры
ленин и сталин это великий почин
марксизм и языкознание история вкп(б)
армия это дело настоящих мужчин
бритва с ван гогом ухом окрепнем в борьбе
майнкампф и майдан в русском глазу слились
равлик павлик ползет по щеке вместо слезы слизь
привет тебе рыжий когда-то теперь седой
хасид по канату на велике дави стопой на педаль
я помню тебя с настоящею красною бородой
я помню картины что ты выносил в пале рояль
я помню тебя в нью йорке и вот теперь
стучу из поселка одессочка в твою столичную дверь
2017
* * *
Ни обморока сирени, ни сумрачного развала,
ни прочей хрени, вроде черного нала,
скройся, Муза, с глаз — не на того напала,
впрочем, каким огромным ни было полотно,
с известного расстояния оно лишь пятно
на фоне планеты, куда нога ангела не ступала.
Ни книги, ни черепа, ни шляпы переводчика-кардинала,
ни убитого зайца или фазана, но девы без покрывала,
Муза, вернись, негодная, куда ты пропала?
Взгляни на хасидов, мочащихся у стены,
у них все волосы в бородах сочтены,
а их седина мощнее девятого вала.
Наша жизнь — реконструкция, вернее, попытка ее,
все катится в бездну, бесполезно нытье,
бессознательное определяет небытие,
как сказал бы Ленин, пройти терапию — не поле,
есть разгуляться художнику где на воле,
были мы люди — писал Мандельштам, а стали — людье.
Мы найдем свое место среди экспонатов музейных,
среди барышень, скорее отчаянных, чем кисейных,
среди юношей равнодушных и безыдейных,
можно сесть в углу охранником на табурет,
и вечно глядеть на висящий напротив портрет,
престарелого завсегдатая заведений питейных.
2018
* * *
в каждом зале старушки пенсионные стражи
не разберешь где восьмой где девятый вал
если в местном музее сплошь морские пейзажи
значит тут жил айвазовский или часто бывал
его умоляли напишите нам что-то морское
не отказывайте пожалуйста просим в последний раз
айвазовский вспыхивал суки оставьте меня в покое
но потом успокаивался и выполнял заказ
я бывал в феодосии боже какая нелепость
на древней армянской церкви надстроить купол и шпиль
православные братья старались генуэская рушилась крепость
на море назло айвазовскому неколебимый штиль
* * *
через душу поэта можно провести книгу — одну и только одну
за спиной художника на подрамнике картина мира одна и только одна
то что я доверяю бумаге доверяешь ты полотну
но все будет смыто и не оставит пятна
на пространстве и времени и кто вам считает холсты
а нам число страниц и общие затраты труда
какой искусствовед-бухгалтер глядит на нас с высоты
тарелка над головой огромная борода
одежды белые их покрой непонятен лишь
тонкий крест тайный путь менора рядом давидов щит
там стихов не прочтешь никого на выставку не пригласишь
композиторам повезло ибо музыка там звучит
2018
* * *
Муза, скажи, кто целует матрону в присутствии мужа?
Кто в ох...нной футболке является перед народом?
Муза смеется: ведь это твой друг, знаменитый директор музея,
пламенный Ройтбурд бесстыдно целует прекрасную даму,
кажется, муж не в обиде, и женщина не возражает,
полная чаша вина веселит их сердца молодые,
что же смущаешься ты, о, поэт, вакханалией мирной,
или зависть тебя, престарелого, поедом гложет,
иль опьянение чужое тебя почему-то смущает?
Или значение слова «ох....нный» тебе незнакомо?
Знай же, поэт, «ох...нный» то значит прекрасный,
ни с чем не сравнимый, чтоб лучше понять — «невъеб...ный».
Муза, не смейся! Нет, зависть меня не тревожит,
сам целовался взасос, и, помнится, нежные жены
свой озорной язычок между губ моих юных вставляли,
и опьянение часто морочило мозг головной и мутило,
нет! Я завидую лишь ох..нной прекрасной футболке,
сам бы такую надел, но не видел такой в магазинах,
видно такие футболки хранятся в старинных музеях
в темных подвалах запасников и под надзором охраны.
Муза, ответь не тая, где такую футболку достану,
чтобы, напившись в дымину, пред трезвым народом явиться?
2019
IN MEMORIAM
Всюду все то же, сколько вокруг ни глазей.
Всем все равно, что на тебя надето.
Встречая на старой улице тени ушедших друзей,
вдруг понимаешь, что сам затерялся где-то.
Как зверь за оградой стоит осиротевший музей.
Не обращайте внимания. Это кончается лето.
Белые облака вроде причудливых льдин
плывут в синеве. Провожаю их долгим взглядом.
Так бывает всегда. Вот доживешь до седин,
втянешь воздух ноздрями и дело пахнет разладом.
Не спрашивайте меня: что ты делаешь здесь один?
Вы просто не замечаете тех, кто со мною рядом.
Когда-то это считалось последними днями в году.
Теперь — календарь иной. Я бы сказал — средизимный.
Всем почти все равно, куда я, горбясь, иду,
озабочен внутренним холодом и ненавистью взаимной.
Интересно, когда отмечают новогодний праздник в аду,
в подземной поварне, душной, грязной и дымной.
Как все сложно! Деньги — в общак, руки вместе, а ноги — врозь.
Ушедших никто не встретит, а повстречав — не заметит.
Все, что к тебе привязалось, не жди — оторви и брось
туда, где небо беззвездно, и месяц уже не светит.
Тот, кто шел рядом — молча проходит сквозь.
Наши архивы — в бездне. Никто их не рассекретит.
2021
* * *
А.Р.
И где те песни, которые пели вдвоем?
Кто громче, а кто фальшивей, кто на гитаре играл —.
В параллельной вселенной мы и сейчас поем,
слаженно, в терцию позднесовковый хорал.
В этой смертной ночи, как ни странно, светло, как днем,
и ты по-прежнему молод, как будто не умирал.
И юной страсти огонь вместо дантова нам огня,
и что нам великий Дант — он тот еще фантазёр.
Все то, что он сочинил, по сути — такая фигня,
вроде бесовских полчищ и смоляных озёр.
И если что-то за гробом интересует меня,
так это — какой простор твой наполняет взор.
Быть может тебя пожалуют крыльями с ангельских плеч.
А может и поскупятся — ангелам крылья нужней.
Им нельзя приземлиться, вздремнуть, на диван прилечь.
А мы не ангелы, зато мы бываем нежней.
Нас разогревает страсть. Нас наполняет речь.
Нас поглощает земля и ясное небо над ней.
Сберечь нельзя — не хватит сберегательных касс.
В темную воду не стоит забрасывать невода.
То, что неизбежно, почти не касается нас,
что неизбывно — с нами живет всегда.
Есть поговорка — жизни — время, а смерти — час.
Попадешь туда, а там — ни следствия, ни суда.
* * *
В истории живописи все — на своих местах.
Монтажники-высотники на строящихся мостах.
Пушкин у моря. Мишки в сосновом бору.
Вожди на трибунах. Спасители на крестах.
Шляйся по галерее, суши мозговую кору.
Галереи те же галеры — прикован к скамье гребец.
Пастырь Добрый пасет стада, не считает овец.
Парад библейских сюжетов. Парадных портретов ряд.
Блудного сына с ножом в руках встречает отец.
На портретах царей и псарей — тот же начальственный взгляд.
Бурное море. Кораблики на зеленых волнах.
Кто получше плывет на фрегатах, кто победне\'й — на челнах.
Кто побе\'дней — над тем гордо реет андреевский флаг.
Адмирал посылает отчет. Его посылают нах.
Евреи в пустыне пьют теплую воду из фляг.
Но вот отекают ноги и пристальный взгляд устал.
Броненосец, что котик, трется спиною о пьедестал.
Ильич приспускает плавки. Тарас изучает Талмуд.
С вентилятором на макушке дева уходит в астрал.
Тайный советник демонстрирует тайный уд.
Цензор чешет висок пистолетом. Обойма — русский рулет.
В театре оперы и балета — опера и балет.
По потемкинской лестнице входишь в мир потемкинских деревень.
У входа в рай толпятся люди — просят лишний билет.
Мертвые не воскресают, поскольку проснуться лень.
2021