А.П: Ваша мастерская документального кино не имеет отношения к государственной системе образования (мастерская основана в 2014 году – это своего рода высшие режиссерские курсы для людей, у которых уже есть высшее образование. Учеба в мастерской длится 7 месяцев – прим. авт). Но вы работали и в КНУТКиТ им. Карпенко-Карого, выпустили один курс. В чём разница?
Мы занимаемся исключительно профессией, смотрим много кино, пробуем писать, формулировать свои мысли. И я надеюсь, что скоро начнем вместе снимать. Но чем это отличается от гособразования? Для меня большая загадка, чем пять лет занимаются студенты в Карпенко-Карого. Сам не понимал, что там делал пять лет. Но когда тебе восемнадцать, время движется иначе. Помню свои ощущения, когда я окончил наш "замечательный" институт, пришёл на студию и не мог склеить два плана. Всему я научился у своих старших коллег. Мы учились на студии, но никак не в институте. Хотя там были очень хорошие педагоги.
Мне кажется, что модель высших курсов самая оптимальная и рабочая. Люди знают, для чего они туда приходят. В институт, в основном, идут дети после школы. Думаю, что режиссурой нужно заниматься во взрослом возрасте, когда есть житейский опыт. Нынешние наши студенты – взрослые, состоявшиеся личности.
Д.Б: Какие темы их интересуют?
Конечно же, свой внутренний, невероятно богатый мир (смеётся). Хотят объять необъятное – самая распространенная ошибка у многих. В десятиминутном фильме выразить всё, что знаешь. Но это проходит со временем. Они все идут от себя. В этом году, может, я им дал такую "установку", показав "Главную роль" сразу, как только мы познакомились.
А.П: Вы смотрели на фестивале DocudaysUA украинские конкурсные и внеконкурсные фильмы. Как вы их оцените?
Я многое видел до фестиваля, поскольку имел отношение к проекту "The Guardian goes to Ukraine". Две работы курировал.. Я очень рад, что у Светы Шимко получилась картина "Ленинопад". Она очень собранный, трудоспособный одаренный человек. С "Историей зимнего сада" было сложнее. Мы пытались работать над конструкцией, сделать её точнее, но Семен Мозговой всё делал по-своему. Никто условия не диктовал, руки не заламывал. Получилось, как получилось. Хотя, могло быть интереснее, мне так кажется.
Я видел картину "Dixieland" Романа Бондарчука, которая снималась семь лет. И с удовольствием признаюсь – я в восторге. В этом фильме есть такая светлая печаль. Картина не зарежиссирована, она свободна, как ощущение детства. Вообще говоря, кино такое, как и его автор – доброе, умное, талантливое и свободное.
Д.Б: Вы, наверное, смотрели новый фильм Михаэля Главоггера "Без названия". Вы верите, что можно сделать фильм ни о чём?
Ну почему ни о чём? Оно безфабульное, движется в "свободном полёте" – такая киномедитация. Но я, если честно, не поклонник этого фильма Главоггера.
Режиссер умер в Либерии от малярии во время съемок фильма. И монтажёра (Монику Вилли, – прим.ред) год друзья уговоривали закончить фильм. Не знаю, остался ли бы доволен режиссёр в итоге. Отдельными эпизодами, наверное, да.
А.П: Есть ли грань, которую документалист не имеет права переступать, как вы считаете?
У каждого режиссёра она своя. Смотря что ты считаешь этой границей. Все зависит, на мой взгляд, какую ответственность ты готов взвалить на себя. Превратишься ли ты в циника и ястреба, как герой Кшиштофа Кеслёвского из фильма "Кинолюбитель", – это уже дело твоей совести, снов и покоя.
Д.Б: Где ваша личная граница?
Не унизить достоинство человека. С мамой было непросто – мы близкие люди. Но у меня есть одно облегчающее обстоятельство – она актриса. Будь она учительницей или бухгалтером, возможно, я не пошел бы на такие откровенные сцены и не приставал бы к ней с такими вопросами. Даже позволял себе на нее прикрикнуть: "Мама, прекрати МХАТ". Наверное, я бы и фильм не стал делать, если бы не было такой возможности – говорить на пределе откровенности.
Мы с самого начала "договорились", что это не документальный, а игровой фильм. И в начале фильма предложили зрителю эту игру, дали камертон восприятия, "договорились" балансировать между игровым и документальным. Сегодня ведь эта граница в кино почти размыта.
А.П: Что подтолкнуло вас к съёмкам фильма о матери?
Накопленный опыт. Все наши проблемы и неудачи мы почему-то называем опытом.
Не обязательно быть режиссером, ведь у каждого в жизни возникают вопросы, на которые ты ищешь ответы. Я не скажу, что я их нашел, но отрефлексировать попробовал. Я долго ничего не снимал, скажу честно. Всё началось с ерунды, начали снимать с друзьями, появились какие-то эпизоды.
Д.Б: Было ли что-то, чего вы боялись в процессе съемок?
Два момента. Я боялся, что мама увидит фильм и наотрез откажется от всего того, что мы сделали. Первый раз мы ей показали в кинотеатре "Жовтень". Собрали друзей, коллег, реакция была очень хорошая.
На фестивале Docudays были обычные зрители и была очень яркая реакция, во много раз эмоциональней. Мама успокоилась, артистке понравился отклик зрителей – она была довольна. И даже сделала "политическое" заявление: "Это фестиваль о правах человека, а мои права здесь были нарушены. Мне не разрешали гримироваться, как я хотела, красиво причесаться… Когда будете снимать кино к моему 100-летию, я все уже сделаю по-своему". Зал ей аплодировал стоя.
А какой второй момент?
Иногда казалось, что фильм может остаться незавершенным. Снимали почти три года, как я уже сказал, с друзьями – моими коллегами Толей Химичем и Игорем Барбой.
Первый публичный показ меня не очень воодушевил. Мама приезжала в Лейпциг, где состоялась мировая премьера. Немецкие зрители восприняли фильм несколько сдержаннее. У нас публика доброжелательная и очень комплиментарная.
А DOK Leipzig немного меня огорчил. Он стал коммерческим. Коллег и журналистов в зале нет, только зрители. Режиссеров интересуют индустриальные площадки и питчинги. Все заняты поиском денег.
На наших кинофестивалях приоритетным остается то, что показывают на экране. И, слава Богу, что это не превратилось в кинорынок.
Фестиваль в Лейпциге – это в каком-то смысле второй Берлинский, только документальный. Он всегда был политизированным. Это фестиваль актуальной документалистики.
Я посмотрел там картин пять-шесть – ничего такого, что тронуло меня бы персонально.
А.П: Попадает ли украинское документальное кино сейчас в общемировые тренды или мы идём своим путем?
У нас очень мало документального кино, нет индустрии. Вся мировая документалистика, в основном, сосредоточена на телевидении. Оно его основной потребитель, инвестор и спонсор. У нас нет общественного телевидения. Нет и нет. Что тут обсуждать. Когда у нас будет гражданское общество – тогда и общественное телевидение появится.
Да, мы отличаемся, потому что наше кино часто контекстуальное, его нужно объяснять людям. А на Западе зритель смотрит универсальные темы, проще сделанные, чем у нас.
Д.Б: Что нового появилось в документалистике не на уровне тем, а на уровне поисков в кино?
На Docudays UA можно было увидеть раздел между фильмами высокой изобразительной культуры и фильмов а-ля выпускников Разбежкиной, когда взял мобильный телефон и пошёл снимать. Такое домашнее видео, которое становится знаком эстетики. От бедности ли? Наверное. Хорошая техника и оптика – дорогое удовольствие. А снимать-то хочется. Поэтому схватили маленькие камеры и побежали снимать.
Но я люблю, когда кадры осмыслены, как в картине Аудрюса Стониса "Женщина и ледник". Я всегда отличу прибалтийскую школу от какой бы то ни было. Изобразительная культура в ней очень высока. Не представляю, как мобильным телефоном можно было бы снять такой фильм.
А.П: Вы говорите об узнаваемости школы балтийских стран. Можно ли сейчас говорить об украинской школе документального кино?
А что, раньше можно было? Мне кажется, что нет.
А как же бум документального кино конца 80-х начала 90-х? Его очень часто называют "школой украинского социально-критического кино".
Я бы не называл это школой. Перестроечное кино и тот период, о котором говорите вы, – это было общее явление. Многие прошли через это. И польское кино имело черную серию, и венгерское. Это был абсолютно закономерный этап.
У поляков, наверное, была школа, потому что они очень быстро после ХХ съезда раскатали соцреализм и отказались от него. В Украине была сильная операторская школа. Очень хорошие операторы, чего не скажешь о драматургах и режиссерах. Очень их мало, особенно в игровом кино. Я, к сожалению, всё это недавно лицезрел в коротком списке.
Д.Б: Украинской киноакадемии?
Да. Это всё печально. Хотя документальные фильмы, попавшие в короткий лист, высокого уровня. Чего не скажешь об игровом. Но, тем не менее, вручение состоится 20 апреля. Киноакадемия родилась. Я член правления и отсмотрел около пятидесяти фильмов. Отдельные короткие игровые фильмы понравились.
Какие фильмы вам понравились?
"Кровянка" (режиссера Аркадия Непиталюка – прим.ред). Она победила в этом году в национальном конкурсе на "Молодости". "Гвоздь" Филиппа Сотниченко. Была ещё "Черная гора" (режиссера Тараса Дроня – прим.), но она почему-то не вошла в шорт-лист. За эти картины я и голосовал.
Если Киноакадемия каким-то образом поможет украинскому кинематографу, то дай боже. Но фундаментальная проблема – в образовании. Если оно не станет европейским, высокотехнологичным и современным, то ничего не будет. Вместо этого мы продолжаем предъявлять претензии нашему зрителю и упрекать его за то, что он не смотрит украинские фильмы.
Страшно заходить в киношколу Нью-Йорка или Лос-Анджелеса. Потом неделю в себя не можешь прийти. Ты понимаешь, что для нас это недостижимо. И даже близкая (по географическому расстоянию) Лодзинская, которую закончили многие известные польские режиссеры, вызывает отчаянное чувство зависти. Но она дорогая – обучение там стоит около 10 тысяч евро в год.
А.П: А какая основная проблема украинского кинообразования, как вы считаете?
Государство это мало интересует. А руководство вуза абсолютно ничего не делает для того, чтобы привлечь меценатов или воспитать таковых.
Д.Б: Каких украинских фильмов вы ждете в этом году?
Я надеюсь, что у Ромы Бондарчука будет всё хорошо с игровым кино "Вулкан". Уже видел промежуточный вариант фильма Марины Степанской "Стремглав". Жду "Дельту" Саши Течинского, автора "Сэры и сеньоры" и "Всё пылает". Я смотрел материалы фильма – блестяще. Надеюсь, получится серьёзная и хорошая картина. Может, что-то снимут мои студенты. Пару тем есть очень хороших.
А "Главная роль" будет в прокате?
Боюсь, что нет. Она, как оказалось, неформатная. Для того, чтобы фильм попал в кинотеатры, он должен быть не менее 70 минут. Я этого, честно говоря, не знал. Просветили профессионалы дистрибюторы. Но "удлинять" фильм не стал. "Главная роль" идёт 64 минуты. Но этим кто-то должен заниматься, я не продюсер и не дистрибьютор. Может быть, и покажут когда-нибудь.
А.П: Вы сейчас работаете над каким-то новым фильмом или проектом?
Нет. С Андреем Загданским мы долго мечтали сделать фильм о Чернобыле. Был готов проект, получен даже небольшой грант на его развитие. Собрали людей, провели серьёзную исследовательскую работу в зоне отчуждения. Приезжал на пару дней замечательный оператор из Германии Сорин Драгой. Съездили в Чернобыль, что-то сняли, даже смонтировали трейлер. Но если делать фильм прокатным, зрелищным, как, например, "Птицы" Жака Перрена, то для этого нужен миллионный бюджет. У нас его не было. И сейчас тоже нет.
Тема остаётся актуальной, хоть там уже побывали сотни киногрупп и снято сотни фильмов. Мы же хотели сделать нечто другое – созерцательное, медитативное. Как природа себя восстанавливает, когда мы – homo sapiens’ы ей не мешаем.
Словом, "поезд уже ушёл". Саркофаг накрыли – а это была одна из сюжетных линий. Многих людей, которые там жили, уже нет. А снимать лошадей Пржевальского из окна автомобиля я не хочу.