Фильм "Сэры и сеньоры"
Интервью с Александром Течинским
Марина Степанская: Расскажи, как ты решил снять “Сэров и сеньоров”. Получается, что с этим фильмом ты перешел в новую категорию – из фоторепортеров в документалисты.
Да, это первое кино, которое мы (с Алексеем Солодуновым – прим.) сняли. Это было такое веселье – мол, давайте поедем, поснимаем кино. Никто к этому гиперсерьезно не относился. Это был эксперимент. Мы снимали, пользуясь теми же принципами, что и в журналистской работе.
Дарья Бадьёр: Это какими?
Хороший вопрос. Ну вот ты приезжаешь на место, где что-то происходит, прикидываешь, как все будет и как будешь снимать, а потом как будешь собирать все в одно целое.
Чем тогда короткометражный фильм отличается от видеорепортажа?
Репортаж у нас – зачастую штука легкомысленная. Журналисты приезжают на место с уже сложившейся картинкой в голове. Они думают, что знают, что происходит. И действуют какому-то тупому шаблону, берут комментарии у бабушек, сидящих на скамейках, например. А потом двадцатилетняя журналистка говорит пятидесятилетнему уставшему от жизни оператору: “А теперь, Сережа, перебивочки”. Поэтому, в основном, репортажи состоят из перебивочек.
А нам хочется, чтобы в нашем кино перебивочек было меньше, а сути больше. Чтобы не было закадрового текста, титров. Хочется рассказать историю, которую зритель сам увидит и сам поймет.
Расскажи про героев “Сэров и сеньоров” – они так легко чувствуют себя перед камерой. Вы вообще много времени с ними провели, чтобы они к вам привыкли?
За год до съемок я уже был в Умани, снимал фоторепортаж для немецкой газеты. Увидел этих ребят, подумал, что они мне интересны. Через год мы вернулись с Лешей Солодуновым и Олегом Головешкиным, начали снимать. Сначала люди дергались, через какое-то время стали дергаться меньше, а потом совсем перестали. Но, по большому счету, им было не до нас – у них было свое дело, было, чем заниматься.
М.С.: Твой способ исследования мира поменялся после опыта в кино?
Я уверенней себя чувствую.
Почему?
Потому что появился опыт. Чтобы смонтировать “Сэров”, мне понадобился год. Мы наснимали 70 часов, который я посмотрел за неделю – и когда со мной кто-то об этом фильме заговаривал, мне становилось физически тошно. Годик материал полежал, я подумал, не торопясь, о нем. А через год мы его сложили в фильм.
С “Все пылает” было иначе. Когда Майдан закончился, я четко понимал, что у нас все есть для фильма, и что мне просто нужна неделя для того, чтобы расслабиться и подумать. Через неделю я понял, как надо его монтировать.
Я хочу знаешь, про что спросить – про странный монтаж в твоей собственной жизни. Ты ведь работал когда-то на “скорой помощи”, а потом хоп, и ты – на Майдане, с камерой, делаешь кино. У тебя в голове какая-то арка складывается в этот момент?
Так 15 лет прошло между этими событиями! Просто так получилось в свое время: 90-е годы, колбаса, папа-шахтер со своим видением моего будущего. Так получилось, что я закончил медицинское училище и работал на “скорой помощи”. Но я всегда хотел быть фоторепортером, с самого детства. Страсть взяла свое, я уволился и через три месяца работал фоторепортером в местной газете.
Сначала ты просто снимал события?
Начал с этого, да. Но когда переехал в Киев, увидел, что здесь есть тусовка фотографов, которые занимаются документальной фотографией. Я понял, что есть вещи поглубже, чем просто моментальная событийная фотография.
Почему ты решил уйти в кино тогда?
Я не знаю. Так получилось.
Ты сейчас много ездишь на Восток?
Я год не ездил, потому что год назад мы попали в неприятную ситуацию в Широкино. Но недавно ездил, да. Пора уже, да и заказ был для голландской газеты. Зарабатывать же надо тоже как-то.
Почему документалисты все сфокусированы на регионе, где тему найти не так сложно? Здесь ничего не происходит? Почему надо ехать куда-то за темой?
Кому как. Я думаю, что можно и не ехать. Можно и дома снять кино. Почему другие едут? Там, конечно, темы бросаются в глаза, экзотическая картинка, все развалено. Адреналин, опять-таки. Модная тема.
А с каким намерением вы пошли Майдан снимать?
Мы же долгие годы были фоторепортерами – сработала привычка. После увольнения из газеты у меня заняло два года, чтобы отучить себя от того, чтобы читать новости сразу же, как просыпаюсь.
Когда начался Майдан, стало понятно, что это событие, ну мы там и появились. Опять-таки, была работа для немецкой газеты – мы снимали короткие видеорепортажи.
Когда вы поняли, что будете делать из этого отдельный фильм?
Где-то в середине зимы, в районе событий на Грушевского, стало ясно, что это может быть кино.
Как ты пережил эти события вообще?
Пережил, наверное, чуть позже, а тогда это было просто “бей-беги”. Я не очень думал о происходящем во время событий. Я думал, как снять.
Я помню, что Сергей Михальчук рассказывал, как ездил на Южный полюс. Что там у тебя нет ощущения, что ты на Полюсе, тебя это ощущение догоняет только дома. У тебя есть такое?
Но ведь на на Южном полюсе ничего не происходит. Нет никакого подтверждения, что ты там находишься. А когда тебе кирпич в морду летит, то осознание, где ты, очень быстро приходит.
Ну вот после этого, ты на каком-нибудь DOK Leipzig, в большом зале с кучей людей, стоишь после показа. Какое тогда ощущение?
Ощущение, что сейчас будут задавать стремные вопросы и надо как-то подготовиться, чтобы на них ответить.
Почему?
Ну это же ответственность твоя. Ты сложил кино, теперь придется за него ответить.
Были вопросы, к которым ты не был готов?
Ну всегда, в случае чего, можно включить юмор и “съехать”.
Вопросы бывают очень странные. Последний наш показ “Все пылает” за границей был в Брюсселе. После фильма в зале встала девушка и говорит: “Что, вы думаете, о нашей стране должны думать после просмотра вашего фильма?” Ну почему я должен думать, что о нашей стране будут думать после просмотра моего фильма?
Когда ваш фильм вышел, высказывались предложения показывать его в паре с “Майданом” Лозницы, чтобы сравнить два разных способа рассказа об одном и том же. Что ты думаешь об этом?
Ну не знаю. Тут и одно кино посмотреть тяжело, а два сразу. Кто ж их смотреть-то будет? Можно вообще чудесно сделать: взять все большие фильмы о Майдане и показывать их вместе.
Ты видел “Зиму в огне”?
Видел. Это иллюстрация официальной версии.
А у нас уже есть официальная версия?
Версия, которая бытует, скажем так. Короче, это не кино. Это телепередача.
С говорящими головами?
Говорящие головы, да, какие-то схемы. Фильм состоит из того, что сюда приехал какой-то чувак и рассказывает, что здесь произошло. Ты знаешь, что здесь произошло? Я понятия не имею.
Наше кино, например, именно об этом. Просто случилось огромное несчастье. Погибли люди. А чувак объясняет, что произошло. Я не знаю, откуда он знает. Не знаю, какие его источники.
У тебя нет ощущения, которое приходит из журналистики, что ты обязательно должен подать объективную картину происходящего?
Объективную – да, но я не думаю, что это возможно. Можно просто попытаться сделать ее объективнее.
Каким образом?
Четко понимая, что ты не занимаешь ни одну сторону, ни другую. Ты человек со стороны.
Ты никогда не вмешиваешься в то, что ты снимаешь?
Я часто бываю в таких местах часто, что не очень-то и вмешаешься.
А если есть выбор?
Когда будет выбор, я приму решение, в зависимости от ситуации.
Когда ты ездил на Восток, были ситуации, что у тебя был выбор – снимать или участвовать?
Однажды я отказался снимать.
Мы были в Артемовске, когда наши солдаты выходили из Дебальцево. И мы поехали в военную часть, где их собирали. Я увидел этих людей там, посмотрел, как они выглядят, и понял, что лучшее, что я могу для них сделать – это их не снимать. Я журналисту сказал: сегодня я работаю переводчиком, окей? Он ответил: Окей.
Второй момент – я был очень рад, когда мне не довелось снимать на месте падения Боинга. Я был там в качестве фиксера, работал для итальянской газеты Corriere della Sera. Впервые в жизни был счастлив, что не я снимаю.
Д.Б: Почему? Чувствуешь большую ответственность за то, что именно ты сейчас –линза, через которую люди на это посмотрят?
Можно поломаться умом потому что. Чтобы сделать фотографии, надо близко подходить к людям, лежащим в поле, смотреть на них, танцевать вокруг них странные танцы, выбирать ракурс. Без твоей собственной реакции все равно ведь не обойдется – она догонит тебя позже.
В принципе журналистика дает хорошую эмоциональную броню. Из-за требования объективности ты разрешаешь себе не становиться на сторону конфликта и не вовлекаться эмоционально. А есть побочные эффекты от журналистики, на твой взгляд? Когда этот взгляд журналиста тебе мешает?
Жизнь вообще мешает. Но такого ничего не вспомню.
Наверное, это зависит от человека и от того, какие выводы он делает из своей работы, как относится к историям, которые наблюдает.
М.С: Как появилась история для твоего следующего фильма – про Вилково (фильм “Дельта” – прим.)?
Я поехал в Вилково сделать фоторепортаж – просто так. Были новогодние праздники – ванная холодца, ты жрешь бесконечно и думаешь, когда это все закончится. Как правило, к третьему января я впадаю в истерику и мне хочется куда-то сбежать. Такая же штука была в январе 2007 года.
Я решил: поеду к черту на кулички, лишь бы подальше отсюда. И уехал в Вилково, там познакомился с ребятами. Косили вместе камыши.
Было здорово. Мы возвращались туда периодически. Собственно, кино про дельту должно было появиться еще до Майдана, но все отодвинулось. Кино в дельте мы снимаем сейчас.
Твое отношение к месту изменилось в течение этих лет?
Отношение не изменилось. Чудесное место, чудесные люди. Мне очень все нравится.
Когда ты поймешь, что все, фильм готов?
Тут уже даже не в “поймешь” вопрос: надо просто следующей зимой снять и все.
Ты для себя уже сформулировал, о чем будет это кино?
Формулировать очень трудно. Ты примерно можешь сформулировать направление: куда я буду двигаться, как я хочу. Но по факту потом, когда мы будем снимать, все может измениться тысячу раз. Бежать за своим первоначальным планом и загонять историю туда, куда мне надо – это не тот метод, который мне близок. Мне интересно смотреть, как история развивается сама по себе.
Как тогда понять, что уже стоп и можно собирать фильм?
Не знаю. Почувствовать.
По твоему наблюдению, в таких изолированных местах, как Вилково, жизнь меняется от того, что она меняется в стране глобально?
А она меняется в стране глобально?
Ну вот я хочу узнать.
Д.Б: Ну вот Майдан поменял там что-то?
Ничего Майдан не поменял. Он поменял что-то только для тех, кто умер. Ну может быть, нас это толкнуло куда-то. А, может, и нет. Хочется верить в какие-то вещи, и ты не понимаешь, тебе хочется в них верить или они реально происходят.
М.С: Как ты думаешь, можно понять человека, если просто следовать за ним с камерой?
Это лишь вопрос времени и желания. Штука в том, что все зависит от того, с какой стороны сегодня дует ветер, в каком настроении человек, что конкретно он выпил в 10 утра. Очень много факторов.
Я просто всегда думаю, что ты можешь придумать способ, как рассказать о ком-то историю, а начинаешь снимать – и он тебе не дается, хоть ты тресни. У тебя был такой опыт, когда тебе не дался материал?
Я думаю, что были такие случаи. Но вообще если для тебя важно что-то сделать, ты сделаешь. Со временем с любым человеком можно найти контакт.
Поэтому ты “Дельту” долго снимаешь?
Да нет, я ее снимаю долго, потому что так получается.
Потому что тебе нравится косить камыши.
Потому что мне нравится косить камыши. Потому что там хорошо. Не хочется заканчивать это мероприятие.
А тебе хотелось бы вернуться и побыть еще с персонажами “Сэров и сеньоров”?
Я потом возвращался. В Умани вообще приятно во время этого праздника.
Это все приключение. Люди приехали повеселиться. Ты можешь стоять на обочине с постной рожей, как делают многие местные, задавать себе вопрос “какого хера они приперлись” и возмущаться “они все не такие, другие”, или ты можешь попытаться, как наши герои, договориться с ними, помочь им и заработать немножко. Или третий вариант – ты можешь повеселиться вместе с ними – тебе вообще ничего не мешает.
Д.Б: Что, кстати, в коробках этих бесконечных?
Я думаю, еда. Надо же что-то есть неделю, а где ж в Умани найти столько кошерной еды?
Местные могли бы подсуетиться.
Там есть магазины, но их недостаточно, наверное. Люди приезжают со своим.
Тут опять вопрос в том, какую сторону ты хочешь выбрать. Хочешь быть журналистом – будь. Хочешь стоять на обочине – стой. Хочешь потанцевать со всеми – танцуй.
Это же так просто понять. Хочешь кинуть камни – брось. Хочешь быть волонтером-медиком – будь. Хочешь снимать кино – снимай. Не думай только, что можно одновременно все делать. Мне кажется, так не получится. Но каждый может подобрать себе занятие по душе.
М.С: Ты относишься к кино как к серьезной профессии? Вот люди считают, сколько в прокате фильм должен заработать, и все такое.
“Должен заработать” – это хороший показатель. Если фильм хорошо заработал, то это хороший фильм. А если не заработал, то это не фильм вообще. Хорошая картина – большая картина (смеется).
Я отношусь к этому легко и непринужденно. Вот мне интересно, я делаю.
У меня есть занятия для заработка. Не скажу, что я прямо в эпицентре успеха, но мне не так много и надо.
Д.Б: А успех в документалистике – это что вообще такое?
Очень интересно, да. Ну вот не знаю, показывали “Все пылает” в Доме кино – сидел полный зал. Круто, я доволен.
Какое кино ты сам смотришь?
Смотрю все подряд. Как когда.
То есть, сегодня сходишь на “Варкрафт”, а завтра Лозницу посмотришь?
“Варкрафт” я вряд ли буду смотреть, там все понятно, по-моему.
М.С: Смотришь что-то, чтобы учиться?
Конечно. Перед тем, как смонтировать “Все пылает”, я много думал, а тут в “Жовтне” крутили “Великую красоту”. Я сходил посмотрел, вышел – и абсолютно ясно себе представлял, как смонтировать кино. Никак эти фильмы не пересекаются, но есть вещи, которые вдохновляют. Их сложно найти, но надо пробовать. Я думаю, с “Варкрафтом” можно не пробовать.
Д.Б: Ты бы хотел снять игровое кино?
У меня есть идеи, но пока не знаю. Есть мечты, но, в конце концов, здесь я тоже оказался благодаря мечтам. Может, и там окажусь со временем, а может, нет.
М.С: Ты уже думаешь, что будет после “Дельты”?
После “Дельты” пока не думаю. Есть все в виде мечт, но пока надо сконцентрироваться на ней. Все силы брошены на нее.
Это же, в принципе, маленькое, неиндустриальное кино. Съемочная группа – ты, звукорежиссер, продюсер. И несколько лет труда. Ты дальше планируешь в таком ключе работать или пробовать индустриальный подход, который дает другие возможности?
А какие другие возможности? Для такого кино, мне кажется, больше и не надо. Ты, камера, хороший друг – что еще нужно, чтоб снять кино?
А монтирует его кто?
А монтирует Марина Майковская. Мы лежим на диване и монтируем на ноутбуке кино. Нам удобно вместе работать. И все это делается очень просто.
Удивляет то, что можно сделать все за небольшие деньги и не нужно много дорогущей техники, нужно только твое время и желание.
Просто кусок твоей жизни. А больше ничего не надо.
Ну да, но ты же не тратишь. Ты же наоборот, приобретаешь.
Сейчас все кинутся снимать документальное кино. И так уже бум (смеется).
Похожая ситуация с “бумом” была в фотографии. У всех появились цифровые фотоаппараты и все решили, что они фотографы. А все равно на страну в – сколько там? – 50 миллионов – 10 человек вменяемых людей-фотографов. У остальных просто есть фотоаппараты.
Точно так же и с бумом документального кино. Всем кажется, что можно взять фотоаппарат и сделать кино.
Видишь, ты все-таки говоришь о способности тебя как режиссера проникнуть в суть и ее передать. Потому что в остальном, мне кажется, ты лукавишь – особенно когда говоришь про “монтируем на диване”, “мы просто были на месте и снимали”. Ты как будто пытаешься придать съемкам кино ауру легкого пути.
Может, это мое отношение так влияет. Конечно, снимать нелегко.
“Сэры и сеньоры” – это же вообще первый опыт. Вроде как ты режиссер. Выходишь утром, закуриваешь сигарету, а перед тобой стоит пять человек –все тоже курят и смотрят на тебя. А у тебя по нулям, ты не знаешь, что делать вообще. Это довольно трудный момент. У тебя, оказывается, что-то должно быть в голове, чтобы дать людям точку отсчета.
Были тяжелые моменты, конечно. Но тяжелое ведь забывается, а хорошее остается. Легко сейчас сидеть, улыбаться и интервью раздавать (смеется).
А есть у тебя какое-то документальное кино, которое для тебя стало событием в жизни?
Когда я работал в газете, вошел в конфликт со всеми – с собой, с руководством, понял, что ухожу, и не знал, чем буду заниматься. Тогда я посмотрел фильм “Смерть рабочего” Михаэля Главоггера и все сложилось, не было никаких сомнений в том, что я хочу делать. Все это случилось вот так (щелкает пальцами).