«Смотри в корень!»
Скажу сразу, я не знаю, когда умрет Путин. У меня нет никаких содержательных ответов на интересующие вас вопросы.
Если говорить о соотношении Путина и, как вы говорите, рашизма [русского фашизма – прим. ред.], то, конечно, есть некая правда в том, что дело не в Путине. В смысле, что его существование – это симптоматика. С другой стороны, мысль о том, что русским имманентно присущ фашизм, что русские вообще такие, и, стало быть, к этому надо относиться, как к должному – очень лукавая и опасная. Лукавая оттого, что все движется. Надо помнить, какие традиции авторитаризма, цензуры, отсечения голов были в Англии или Японии. Но ведь сегодня, спустя тысячи лет попыток ограничения самовластия, в Англии уже можно жить. Ответ на вопрос – эволюционный.
Постоянно слышу, что я русофоб. Но ведь самые настоящие русофобы – те люди, которые говорят, что нам не показана демократия, что русский народ в принципе, генетически, не в состоянии освоить тот механизм, который освоил норвежский, новозеландский, чилийский или японский. Неправда, русский народ и русский этнос в том числе, если мы говорим об этносе, попадая на свободу, хорошо осваивается.
Мы это видим и знаем имена – Зворыкин, Звягинцев, Рахманинов. Я приезжаю в Силиконовую долину и там полным-полно уже не только еврейских, но и вполне русских эмигрантов. Как и по всей Америке и Канаде. Люди прекрасно вписываются, реализуют себя на свободе. Там начинается остров Крым – идея о некой русской территории без авторитаризма.
То есть Путин, с одной стороны, – это некая симптоматика, но, с другой стороны, 15 лет – это больше гитлеровского строка уже – они обрабатывают мозги совершенно позорной ксенофобией и возбуждают народ какой-то его особой миссией и историей. Сначала 15 лет закачивали это дерьмо в головы, а потом макают туда пальчик и говорят: «Не, ну дерьмо. Что вы хотите? Такой народ». Этот народ сделан рукотворно. Это то, о чем говорил Козьма Прутков: «Многие люди подобны колбасам – чем их начинят, то в себе и носят». Мы имеем дело с такой вот останкинской колбасой.
О менталитете
Другой Владимир Владимирович, Набоков, говорил о своих политических предпочтениях так: «Портрет главы государства не должен превышать размеров почтовой марки».
Совершеннейший блеск! Совсем не важно, что на знамени, как официально называется идеология, скажите мне, какого размера портрет главы вашего государства, и, в общем, довольно много можно будет сказать об этом государстве. Чем больше портрет, чем чаще он встречается, тем опаснее жить в этой стране.
Сколько всяких фантастических формулировок существует о нашем менталитете. Историк Натан Эйдельман когда-то сказал: «Свободы в России длятся десять-двенадцать лет». Эйдельман умер в 1990 году, но он абсолютно точно описал срок новой русской свободы – десять-двенадцать лет на полвека привычных ежовых рукавиц.
Александр Башутский, провинциальный издатель и публицист николаевского времени, сказал: «Добродетель нашего народа состоит в том, что он не шевелится». По-моему это формулировка, которой мог бы позавидовать Салтыков-Щедрин.
Скабичевский, историк русской литературы, замечательный литератор писал о своем времени: «Доносы оседлали конька горячего патриотизма». Доносы не слезли с этого конька до сих пор. Как не доносчик – так патриот. Как не патриот – так почти обязательно доносчик.
Лесков в свою очередь писал об этом: «Мы, русские, друг друга едим и тем сыты бываем».
Наша власть также регулярно сама себя проявляет – на воре шапка горит. Несколько лет назад газета «Московские новости», возобновляя свой выход, придумала замечательную рекламную кампанию, которая основывалась на цитатах из классиков. Например, поперек Московской улицы повесили такое: «Честность неотделима от свободы, как коррупция от деспотизма. Анатоль Франс». Через два дня перетяжку сняли. Потом «Русская история до Петра Великого – одна панихида, а после Петра Великого – одно уголовное дело. Федор Тютчев». Также сняли. И это же цитаты из мировой классики! И, наконец, вершина жанра, сняли фразу из Крылова: «Услужливый дурак опаснее врага». Оказалась антипутинской, антиправительственной правдой.
Юморная политика
Шутка – это заостренная разновидность правды. «Смешно то, что правда,» – говорил мне мой учитель, блистательный советский юморист Леонид Лиходеев. Если вы рассмеялись – значит, похоже, иначе вы бы не рассмеялись. Все очень просто.
В анекдотах отображается наша история. Новейшие времена, четверть века, от раннего Ельцина до позднего Путина можно довольно коротко описать чередой анекдотов.
Весь политический путь Бориса Николаевича Ельцина находится между двумя анекдотами. Анекдот 1990 года: «Съезд народных депутатов еще Советского Союза. Входит группа автоматчиков в масках и спрашивает: “Так, Ельцин где?” Им отвечают: “Вот! Вот он! Вот там!” Они говорят: “Борис Николаевич, пригнитесь”». Вот народное мнение образца того года: всех покрошить, а этого оставить. Появился кто-то, на кого есть надежда. Анекдот 1998 года: «Ельцин выходит с церкви, какая-то старушка говорит: “Подай, Борис Николаевич”. Он отвечает: “Как я тебе подам, бабка? У меня ни мяча, ни ракетки”». Вот собственно и все – весь путь от очарования к разочарованию: неадекватный, безнадежный, полный обрыв.
Уже тогда, в 1998, можно было предположить, что придет кто-то вроде Путина. Ясно было, что воздух кончился, будет что-то другое. Появился Путин. Сначала народ еще присматривался к нему. Первые путинские анекдоты были ремейками: «Водка “Путинка” вяжет не только рот, но и руки». Когда я его услышал, то вспомнил анекдот андроповских времен. Тогда это были «Яблоки “Андроповка”, которые вяжут не только рот, но и руки». Народ, еще ничего толком не поняв о Путине, сформулировал главное – он почувствовал, в какую сторону движемся. Он срифмовал его с очень точным персонажем. Конечно же, это Андропов.
Потом народ присмотрелся к Путину и пошли персональные анекдоты. Первый цикл – о вернувшемся страхе, нарастающем убожестве и коррупции. Сначала появились о страхе: "Путин ночью встает, идет к холодильнику, открывает его. Там студень дрожит. Путин ему: “Не ссы, я за кефиром”. Вот этого возвратившегося страха не было в ельцинские годы. Следующая тема – нарастающего убожества. При раннем Ельцине были люди умнее, выше, лучше его. Он был хорош тем, что рядом были люди образованнее – рядом с ним был Сахаров, Афанасьев и Рыжов. А при Путине сразу началась игра на понижение. Он и сам-то не Бельмондо, а возле себя держал еще меньше и невзрачней. Был такой анекдот: «Путин с челядью приходит в ресторан. Официант спрашивает: “Что вам, рыбу или мясо?” Путин: “Мясо”. Официант: “А овощи?” Путин: “Овощи тоже будут мясо”». И наконец, анекдот про коррупцию, которого тоже при Ельцине не было. Ведь не может быть анекдота о том, чего не существует в природе. Он обязательно о болевой точке. «Путин тестирует преемника – еще не было фамилии Медведев, просто преемника. - Спрашивает: “Сколько будет дважды два?” Тот отвечает: “Как всегда, Владимир Владимирович. Один – мне, три – вам”».
Россия и ее колени
Несколько позже народ мастерски отрефлексировал главную идеологему путинской эпохи: «Россия встает с колен». Гениальная, совершенно очевидная шутка: «Запад пытался поставить Россию на колени, но она продолжала лежать».
Анекдот надо заслужить. И главные, самые яркие персонажи новой эпохи заслужили свой персональный анекдот. Например, Никита Сергеевич Михалков: «Никита Михалков пошел в церковь, и его пять часов не могли найти – затерялся среди икон».
Также совсем недавно, после вежливых человечков, Крыма и Донбасса в виде ремейка возвратился анекдот времен Афганской войны: «На герб России надо повесить Купидона. Почему Купидона? Потому что с голой задницей, хорошо вооружен и ко всем лезет со своей любовью».
В 2010 году, еще до демонстраций на Болотной площади, до свиста в Олимпийском, я услышал такой: «Ходит мужик в автомобильной пробке где-то в Москве и стучится в окна. Говорит: ”Террористы захватили Владимира Владимировича, требуют 10 000 000 выкупа, иначе грозятся облить бензином и поджечь. Вот ходим, собираем, кто сколько даст”. Шофер отвечает: ”Литров пять дам”». Совершенно новый анекдот, который донес к нам впервые людское «Надоело». Еще не ожесточенно, но уже: «Все. Все, хватит. Хватит. Уходи».
Эта нота была в воздухе и потом вылилась в массовые митинги 2011 года на Болотной площади, на проспекте Сахарова. Надо сказать, что эти митинги были источником невероятного взрыва очень легкого юмора, без какой либо агрессии. В те времена казалось, что время необратимо изменилось. Все не может быть, как раньше. Сейчас придет что-то другое. И все было по-доброму, даже к Путину не было агрессии. Только «Все, уходи. Даже не будем гнаться за тобой, просто уходи». Было очень много смешных шуток, но первое место с большим отрывом заняла милая молодая девушка на проспекте Сахарова с плакатиком: «Мы знаем, что вы хотите в третий раз, но у нас голова болит». Совершеннейший восторг! Никакой агрессии, просто «Извини, дорогой, не могу больше. Надоело».
Но Путин сломал эту легкую атмосферу митингов на Болотной и Сахарова. Он переломал через колено этот протест и пошел на третий срок. Он объявил фактически гражданскую войну в России, сказав, что он – это и есть Россия, а все кто против него, – предатели, изменники родины. И моментально интонация стала другой.
Еще во время предвыборной кампании, когда Чулпан Хаматову, которая возглавляет фонд помощи детям с онкологическими заболеваниями, заставили шантажом поддержать Путина, кто-то среагировал гениально: «Утром Путин без затей скушал четырех детей, а пятого, помятого, спасла Чулпан Хаматова». Обратите внимание на изменение интонации – какая жесткая пришла на смену той веселой. И снова ремейк поздних брежневских времен, причем мне его рассказали молодые люди, которые и не знают, что это ремейк: «Мужик ходит к киоску Союзпечати и ворошит газеты, заглядывает. “Что вы ищете?” – “Я ищу некролог.” – “Ну, вы знаете, некрологи на последних полосах публикуют.” – “Нет, тот, который мне нужен, будет на первой”». Это вот из свежих.
Напоследок из Ежи Леца: «Трагизм эпохи выражен в ее смехе». Лаконично, кратко. От неуважения к царству до его обрушения проходит некое количество лет, иногда десятилетий – истории торопиться некуда – но, конечно, это неизбежная симптоматика.