Фундаментом уходящего на наших глазах в прошлое миропорядка была система политических, духовных и нравственных координат, выработанных странами- победительницами антигитлеровской коалиции по итогам Второй мировой войны. Я не случайно ставлю здесь на одну доску с политическими нравственные и духовные принципы. Именно им суждено сыграть ведущую роль в перемене мировых геополитических декораций. Установленные в Ялте и Потсдаме на развалинах Германии, подновленные и реанимированные в Хельсинки в 1975 г., политические реалии хорошо известны. Это биполярный, основанный на равновесии противостоящих друг другу социально-политических систем мир. В качестве площадки для взаимодействия и разрешения возникающих противоречий и спорных вопросов была создана система коллективной международной безопасности с рядом разного рода учреждений, во главе которых авторитетно возвышался Совет Безопасности ООН. Он формировался как орган коллективного управления и арбитража – этакий клуб держав-победительниц, за каждой из которых стояло обладание ядерным оружием. Подобно канувшей к тому времени в Лету Лиге Наций и Священному Союзу, он должен был фиксировать господствующее положение победителей, предотвращать чрезмерное экономическое и тем более военное усиление тех, кто не был допущен в этот клуб.
Эта система подпитывавшаяся материальными ресурсами США и СССР – последним за счет природных ресурсов и низкого уровня жизни населения, а также за счет экспорта коммунистической идеологии, сохраняла стабильность на протяжении нескольких десятков лет.
Однако обе противостоящие друг другу системы подтачивал тот самый идеологический, духовно-нравственный кризис, которому в конечном счете было суждено одну из них разрушить. Еще в пору антисоветской юности автор этих строк пришел к убеждению, что если из под фундамента социалистической системы вытащить идеологический кирпич, всё здание неминуемо рухнет. Обстоятельства нравственно-идеологического краха советского общества достаточно хорошо известны и многократно описаны, поэтому останавливаться на них нет смысла. Правота общего тезиса подтвердилась: распад идеологического основания фундамента советского общества повлек за собой крах, как его государственности, так и коммунистической идеологии, прекратившей в мировом масштабе свое существование, по крайней мере в её традиционном виде.
Если от рассмотрения мира с пространств русских равнин, перейти к взгляду с точки зрения «прекрасного европейского далека», то выяснится, что и здесь всё обстояло далеко не так благополучно. В отличие от СССР, Запад демонстрировал весьма позитивную динамику экономического и, казалось, социального развития. Преодолев за полтора десятилетия послевоенную разруху, Западный мир устремился не только вперед и вверх по всем направлениям развития экономики и модернизации жизни. Он в очередной раз поставил перед собой задачу интеграции европейского, более того, трансатлантического единства, преодоления узких рамок бытия в национальных границах. Так из Союза угля и стали рождалась идея Европейского Союза.
Мы хорошо знаем, что вся история Запада (для автора понятия «западная цивилизаци» и цивилизация как таковая тождественны) есть диалектическоепротивостояние универсалистских и партикуляристских – национально-территориальных (государственных) начал. Каждый из этих противостоящих друг другу принципов базируется на своей ценностно-идеологической основе. Римская империя и Империя Карла Великого, ультрамонтанский универсализм Святого Престола и Священная империя Габсбургов, над которой никогда не заходило солнце, попытки объедить Европу под эгидой наполеоновской Франции и Третьего Рейха. В каждую из этих эпох универсализм сталкивался с сопротивлением той или иной формы государственного, национального, конфессионального партикуляризма.
Несмотря на остроту и кровавый характер конфликтов, все они не выходили за определенные культурные границы, это были конфликты «между своими», они носили внутрицивилизационный характер. Эту их черту, подмеченную Фруассаром еще в XIV в. эти конфликты сохраняли вплоть до середины века ХХ. Итоги Второй мировой войны закрепили за каждой из победивших сторон право на свой универсалистский проект. Позднее, с интервалом в четверть века об одном из них будут говорить как о полувековой советской оккупации, о другом – как о системе американского глобалистского доминирования.
В основу первого была положена коммунистическая идеология и абсолютно нерыночная бесчеловечная антипотребительская, а потому нежизнеспособная структура экономики. В основу второй – эффективная потребительская модель и демократия. Нет сомнений, что экономическая финансовая глобализация с ее абсолютизацией принципов свободной торговли, свободным движением капиталов, товаров, рабочей силы и услуг – объективный процесс, диктуемый всей системой мирового экономического развития. В этой своей части она неизбежна, как бы к ней ни относиться. Полагаю, что ограничься современный глобализационный проект указанными свободами, он встретил бы гораздо меньшее сопротивление, а его реализация могла бы происходить более гладко и менее болезненно. Коль скоро у автора этих строк, не являющегося профессиональным экономистом, западная хозяйственная модель в её чистом виде без разного рода социально-компенсационных обременений в пользу нищих, сирых, убогих и просто глупых и ленивых не вызывает никаких внутренних нареканий, остановимся на характеристике таких столпов западной цивилизации как демократия и либерализм.
В России эти слова стали ругательными, хотя ни о демократии, ни о либерализме в этой стране никто не имеет ни малейшего ни исторического, ни политического, ни личного представления. Демократия в том виде, в каком она пропагандировалась в эпоху постсталинского социализма, годилась только для борьбы с советским строем. Нынешний путинский режим настолько успешно освоил практику приспособления псевдодемократических и правовых, в том числе международно-правовых институций, к своим нуждам, что в конечном счете девальвировал и само понятие демократии. Между тем, демократия – это не только и не столько институт народоправства, система обеспечения поддержки тех или иных политических решений необразованным, некомпетентным и пошлым большинством, сколько механизм, позволяющий гарантировать стабильность, преемственность государственных, общественных институтов, в том числе международной политики в случае злонамеренного или несчастно-случайного прихода к власти личностей или политических сил, этой стабильности угрожающей.
Та же метаморфоза произошла с понятием «либерализм». Он гарантирует личности неприкосновенность, возможность самореализации в обмен и при условии осознания и исполнения ею своего нравственного долга. Это «в обмен и при условии» было практически полностью вытеснено из практики современной западной цивилизации. Понятие права личности на исполнение своего нравственного долга было заменено полной толерантностью по отношению к клокочущему внутри человечески-животной души подсознанию в ущерб и забвение того, что принято было обозначать словом Дух.
Второй, крайне важной чертой либерализма, является полная индивидуализация личности, ее совершенная эмансипация от от каких бы то ни было, в первую очередь архаически-групповых, влияний: клана, рода, землячества, общины и т.п. Без достижения такой эмансипации личность не может состояться, а значит не может быть речи о какой бы то ни было форме демократии. На память приходят строки: Вы хотите стать народом? – Станьте сначала людьми! Этот тезис в значительной мере объясняет тот факт, что в России подлинного либерализма нет и никогда не было. Все же, что существует под вывеской либерализма, чаще всего не выходит за рамки банальной правозащитной общественной деятельности.
Принципы поверхностной демократии и абстрактных прав абстрактного человека легли в основу духовно-нравственного фундамента послевоенного глобализационного проекта. Нюрнбергский трибунал подвел черту под тысячелетней историей европейского универсалисализма. Преступления, совершенные в отношении одного народа, его бедствия и страдания, его этика и жизненные принципы были возведены в абсолют и под именем общечеловеческих ценностей при экономической поддержке США и политической поддержке черчиллевской и постчерчиллевской Великобритании приобрели общеобязательный, вселенский характер. Всё, что так или иначе противостояло этим «общечеловеческим ценностям», было объявлено абсолютным злом.
Ведущие начало с антично-рыцарских аристократических времен духовные принципы – чести, доблести, верности уступили место не бидермейеровскому даже буржуазному уютно-филистерскому мировоззрению, а точке зрения полностью отчужденного от подлинного Духа Истории и Цивилизации «маленького человека», доминирующими чувствами которого являются похоть и страх. Граф Роланд и Карл Великий ушли в небытие. Повсюду воцарились Ф.Кафка и З.Фрейд. Героический дискурс сменился дискурсом жертвы, высшей доблестью стали не верность и честь, а сопереживание, эмпатия, рефлексия, раскаяние и прочий духовный мусор, который автор этих строк всегда презрительно именовал «достоевщиной», хотя духовно-литературное значение этого явления значительно шире и далеко выходит за рамки творчества классика русской литературы.
Пропустим в целях экономии объема статьи исторический очерк формирования этого типа массового сознания, берущего начало в США конца 50-х годов, скользнем поверхностным взором по «западным шестидесятникам» с их волнениями 1968 года во Франции и Германии, по всем этим «жертвам вьетнамского синдрома» разного рода хиппи с вечно замутненным взором с их «drugs, sex, rock`n roll & make love not war», этим последователям Маркузе, М.Л.Кинга и А.Девис. Я обозначил сейчас эту линию для тех, кто хочет понять, откуда взялась генерация нынешних европейских политиков, взявшихся осуществлять самый амбициозный в истории человечества глобалистский проект. Либо молодость этих людей, либо зрелость их учителей в основном своем большинстве родом из этой эпохи 60-х.
И эти люди, скажем шире – эти духовные принципы и идеологические постулаты - легли в основу Евросоюза! Стоит ли удивляться тому, что на наших глазах, практически менее, чем за три четверти века, европейский Дух, европейская фаустовская душа оказались не просто в состоянии глубокого кризиса, а на пороге аннигиляции, уничтожения? С легкой руки носителей и идеологов этих объявленных общечеловеческими принципов в самую глубину европейской культуры, общественного сознания и Духа были имплантированы широчайший мультикультурализм и толерантность ко всем, даже наиболее отвратительным и пошлым проявлениям животно-человеческих страстей подсознания, эмансипированного из под контроля личности, характера, разума и Духа.
Это подсознание с легкой руки З.Фрейда и его круга было объявлено подлинной сущностью абстрактного человека, неотъемлемо наделенного отныне всеми цивилизационными правами и не связанного при этом никакими обязанностями, всключая необходимость контролировать собственные инстинкты. Достаточно неуклюже под этот очевидный диссонанс подвёрстываются евангельские ценности. Да, сказано в Писании, что для Господа нет ни эллина, ни иудея. Но то ж, во-первых, для Господа, а во-вторых, нигде в Писании не сказано о желательности гадить на ступенях Кёльнского собора или насиловать женщин, имевших неосторожность появиться на улице в Рождественскую ночь!
Проект Европа
В самом конце прошлого - начале нынешнего века Евросоюз пополнился странами Восточной Европы, а Германия вновь обрела единство. Биполярный мир, а с ним и ялтинско-потсдамская система ушли в небытие. С точки зрения стран, полвека проведших под советским игом, внедренные в американской зоне оккупации Германии и странах, получивших помощь по плану Маршалла, принципы и нормы показались, как минимум, странными. Эти страны шли в Европу своей довоенной памяти и романтически-цивилизационной мечты. К тому, с чем они столкнулись, они не были готовы. Со своей стороны, глобализационный проект даже в масштабах Европы столкнулся с первым вызовом – экономическим неравенством и неравномерностью развития стран-членов. Появилось разделение на «старых» и «новых» членов ЕС. И это при том, что средств на выравнивание экономического уровня и скорости хозяйственного развития катастрофически не хватало. Да, новые члены ЕС стали жить значительно лучше, но и сравнение теперь шло не с нищим СССР, а с лидерами Союза. Между тем, пропасть между, например, Болгарией и Данией или Голландией весьма значительна. Уровень сплоченности на основе материального благосостояния внутри ЕС приходится признать недостаточным. Это трудноустранимое противоречие положило начало регионализации, в том числе политической, внутри Союза и наряду с идеологическим кризисом поставило глобализационный проект под угрозу. Попытка заместить выравнивание экономического уровня описанными выше нравственными постулатами, мягко говоря, не вызвали у новых членов ЕС сочувствия и понимания.
Сильнейший удар по глобализации нанес миграционный кризис. Автор склонен надеяться, вопреки происходящему ныне, что враждебно-иждивенческая агрессия социально, духовно, культурно, религиозно и расово чуждых элементов, осуществляющих своим поведением месть всякой цивилизации, прежде всего за то, что она есть цивилизация и в ее рамках не принято гадить на ступеньках Кёльнского собора и насиловать женщин, эта животно-разнузданная толпа, неспособная ни к какому образованию, созидательному систематическому труду, тем более к интеграции в европейские общественные структуры, всё-таки будет остановлена и вытеснена с европейского континента.
Но то, что для автора является надеждой, для политиков европейских государств является вызовом и задачей, которую необходимо решать. Смогут ли они, пораженные «достоевщиной», ставшей уже их генетической болезнью переступить рамки мультикультурализма и толерантности? Скорее всего грядет смена не просто поколения политиков – преемники нынешних президентов и премьеров должны будут быть свободны от «заблуждений и слабостей промотавшихся отцов», грядет смена духовной парадигмы. Эта смена является не просто фундаментальным вопросом европейской, а значит и мировой онтологии, но и вопросом физического выживания цивилизации как таковой. И германский лозунг времен войны: «Кто говорит о победе? Нам бы только выстоять!» уже становится недостаточным. Описанную смену духовной парадигмы я и обозначаю как «правый поворот» в политике Запада.
Ответом на миграционный кризис может быть либо сплочение европейских стран в рамках Союза на основе возрождения традиционного европейского «героического, фаустовского духа», и полного отказа от «достоевщины» во всех ее проявлениях – национальном, культурном, социальном, религиозно-конфессиональном, историческом, наконец, либо рост национально-государственного суверенитета, в рамках которого такая смена на основе подлинной незамутненной исторической памяти, крови и почвы может произойти. Несмотря на возможные издержки этого пути, именно он представляется наиболее вероятным при формировании нового мирового порядка. Часы на башне истории вновь отбивают время смены тотального глобализма национально-государственным партикуляризмом. Диалектика истории совершает свой очередной поворот. Не столько примером, сколько моделью этого процесса выступают сейчас Венгрия, отчасти страны Балтии, а в наиболее полном виде – Польша и Украина.
Проект России
Упоминание Украины обращает наш взор к третьему, после экономического и духовного, вызову, брошенному европейской цивилизации и ее универсалистскому проекту – России. После распада СССР, в период, который русские сейчас считают временем национального унижения, Запад, испытывавший эйфорию от крушения системного противника, питал иллюзию того, что «новая» Россия станет органической частью мирового сообщества, международных отношений. Эти иллюзии в значительной мере сохраняются и поныне, во всяком случае так было до 18 марта/7 мая 2018 г. Западу трудно понять, что Россия, вне зависимости от личности лидера и общественно-политического строя, в принципе не может быть новой. На каждом витке своего существования она будет лишь в разных формах воспроизводить агрессивно-имперские клише.Могут меняться лишь формы и методы её захватнической политики.
Та роль, в которой Запад видел Россию после распада СССР и которая, повторюсь, воспринимается русскими как период национального унижения, с моей точки зрения была вполне достойной. Речь шла о том, что Россия – единственная обладательница ядерного оружия на постсоветском пространстве, стала гарантом спокойствия, безопасности и стабильности этого пространства. Однако вместо этого Москва выступила прямым или косвенным источником нестабильности не только на постсоветском пространстве, но и за его пределами.
Я неоднократного говорил и писал об этом, начиная с января 2015 г. Приднестровье и Карабах, проект «Новороссия» и Донбасс, Южная Осетия и Абхазия, наконец, Крым, Сирия, линия на стратегический союз с Ираном и попытка госпереворота в Черногории, «странная» гибридная информационная война и негласная поддержка миграционных потоков на территорию Евросоюза из Африки, наконец, очевидные для Запада и огульно отрицаемые Москвой попытки вмешательства в выборы – все это в сочетании со «всенародной поддержкой» правящего режима на выборах 2018, заставило Запад пересмотреть свой взгляд, воспринять Россию в качестве угрожающей ему опасности. Противостояние Кремлю, также как и борьба с миграционными волнами и террористической угрозой, тесно связанной с двумя первыми вызовами, может осуществляться либо в рамках существующих объединений – ЕС и НАТО, либо силами отдельных государств.
С учетом всего, о чем сказано выше, на наших глазах формируется тренд в пользу более эффективных, мобильных, лишенных внутренних противоречий национальных государств и региональных объединений. Этому способствуют противоречивые высказывания Д.Трампа, его конфликт с «истеблишментом» и показательные заигрывания с низами американского электората, не осознающего тех угроз, которые исходят от условной «оси зла» в лице России, Ирана и Северной Кореи.
В течение последних лет Россия, посредством пропагандистских кампаний и путем неофициального гибридного вмешательства в политику европейских государств – Черногории, Греции, Болгарии, Италии, Франции – делала всё для того, чтобы расколоть ЕС, полагая, что в диалоге с отдельно взятыми государствами ей легче будет продвигать своим интересы. При этом с удивительной близорукостью Кремль делал ставку на право-национальные силы. Но такие силы всегда тесно связаны с исторической памятью, а с учетом того, что все европейские страны, как минимум до Эльбы, никогда не видели от России ничего хорошего, от такого поворота можно ожидать лишь подъема русофобских настроений.
Я уже когда-то говорил, что «добрые» отношения с Россией для западных стран возможны лишь на основе глобальной толерантности и полного исторического беспамятства. Не говоря о Германии, которой хотелось бы посвятить отдельное эссе, моделями такого развития выступают Польша и Украина. Для меня совершенно очевидно, что политика и правительство Украины в настоящее время может быть только националистическими.
Таким образом, наложение друг на друга трех плоскостей противоречий: недовольство мигрантами, культурно-историческая и эстетическая в одних и прямая политическая русофобия в других случаях, растущее недовольство крупными малоподвижными неэффективными международными структурами – Европарламентом, Еврокомиссиями, ООН с его отжившим Советом безопасности, раздражение неопределенностью и непредсказуемостью шагов американского президента – все это объективно толкает к тому, что мы выше назвали «правым поворотом» в политике стран, олицетворяющих собою коллективный Запад. Полагаю, что в число этих стран обоснованно можно включить и Японию.
Соответственно, можно предположить, что, наряду с глобальными структурами – ЕС и НАТО будут появляться структуры региональные, причем объединения будут носить не только торгово-экономический, но и военно-политический, а возможно и идеологический характер. Очень многое здесь будет зависеть от скорости изменений прежде всего в сфере общественного сознания, которые будут происходить в Германии, а также гибкости общеевропейских структур, их готовности приспособиться к новым вызовам и новым реалиям.
От такого приспособления будет зависеть судьба как самих этих структур, так и судьба очередного проекта европейского единства и интеграции, который будет осуществляться на иных, чем ныне, духовно-идеологических основаниях.
Окажется ли западная цивилизация способной к таким поворотам и переменам? Опыт ее истории вселяет осторожный оптимизм. Ибо другого выхода нет.