Плотина - край мой родной. Жизнь здесь прекрасна, друзей здесь полно и жить здесь удовольствие одно.
Лора делает инструктаж перед поездкой: мы ничего не поднимаем с земли, не трогаем, не двигаем; мы никогда не ходим по одному и только по асфальтированной местности, мы никогда не заходим в траву; в случае обстрела падаем на землю или же при возможности находим укрытие, в случае плена не паникуем и выполняем все приказы захватчика, на случай смерти у Лоры есть блокнот, куда мы вписали все свои изъяны и шрамы на теле – нас точно опознают; мы не фотографируем на блокпостах и вообще не пользуемся фотокамерой без разрешения; паспорт держим всегда при себе; мы не говорим про Майдан, войну и на политические темы, мы снимаем с себя всю символику, блокируем доступ к своим аккаунтам в социальных сетях и берем с собой дополнительный телефон, который Лора называет тревожным. Мы едем в Станично-Луганский район Луганской области восстанавливать школы. Когда эти меры предосторожности будут сняты?
- Nicto iz vas ne v pleny?- Нет.
Алекс говорит о своем лучшем друге из Барселоны, который является одним из лидеров новой левой партии в Испании. Алекс не поддерживает идеи своего лучшего друга - Алекс путешествует. Он рассказывает, как израильские солдаты обстреливали машину, в которой он ехал с палестинцами, как его задерживали иракские военные, приняв за сторонника ИГИЛа, как мужчины в Сенегале хватали за руки белых женщин. И теперь Алекс в Донбассе и хочет понять, что здесь происходит, потому что Алекс не верит мировым СМИ. Журналисты молчат о войне в Руанде и Пакистане, все мировые агенции три дня не сообщали о том, что Россия ввела войска в Грузию в 2008-м - Алекс не верит СМИ. Я говорю, что мой лучший друг тоже левый и всё, больше ничего не говорю ему.
Мы заболеваем. Мы чихаем и кашляем. У нас поднимается температура. Мы пробуем свои лбы, касаемся чужих – где-то здесь уже возникает любовь. Вадим пьет антибиотики, я пью что-то против горла, многие пьют что-то против горла. Мне кажется, мы не могли не заболеть. Как будто организм реагирует на пребывание на войне: уж лучше сопли будут течь из моего носа, чем кровь, уж лучше высокая температура тела, чем никакой, уж лучше боль в горле, чем неболь. Шутки о смерти временами прорываются в нашей столовой речи.
Мы сидим на траве во дворе школы в Нижнетеплом – я отмечаю это. Шестиклассник Родион рассказывает: есть Нижнетеплое, Среднетеплое и Верхнетеплое – все три поселка соединяет река Теплая, которая никогда не замерзает. «А где ты прошлой зимой на коньках катался, дурень?!», - негодует старшеклассница, что сидит рядом. Но Родион невозмутим: как-то раз, когда была война, он три месяца прожил у бабушки, а она живет где-то на севере Луганской области на хуторе, так у них язык такой смешной! Например, слово «прикурень» что означает? – спрашивает Родион. Мы не знаем, а это оказывается колышек. А «кожух» знаете? Нет, не знаем. А кожух это мешок. Мы улыбаемся.
Каждый вечер наша группа собирается и обсуждает прошедший день, мы называем это рефлексией. Настя говорит, что нацгвардейцы, которых местные жители обозвали нацики, бухают и захаживают на местную дискотеку. Об этом ей рассказали старшеклассники в Кондрашовской школе. Иногда подростки по приколу раздевают пьяных нациков. Я пытаюсь представить себе эту картину и у меня выходит.
Наши отношения внутри группы настолько неоформлены, что мы постоянно путаемся в именах друг друга. Настя, ой извини Ксюша, Влад, ой извини Вадим. Кристина! А где Кристина?
Каждый день мы ездим по трем школам Станично-Луганского района и занимаемся волонтерской деятельностью. Меня не устраивает это название - «волонтерская деятельность». Но как можно назвать то, чем мы занимаемся? Я пробую назвать это «разговором». Мы продолжаем болеть.
Нас охраняют военные, охраняют от похитителей. Ночуют с нами, кушают с нами, поют песни и смеются. Мы влюбляемся в них, они, наверное, тоже. Я отмечаю, что называю про себя их волкодавами или головорезами, но это не так – они не волкодавы и не головорезы. Я пытаюсь вспомнить их позывные: Чикаго, Док, Липа, Батя, Тренер, Отче, Водяной, Саймон. Отче говорит, что вначале его называли Онуфрием, а если Онуфрий, так туда же и отец Онуфрий, а ели отец, так значит и Отче. Отче говорит, что Тренер выбрал себе плохой позывной, потому что он похож на тренера – ведь у него накачанное тело. Я отмечаю, что Отче тоже похож на отче – такого робингудовского пошива. Чикаго – парамедик, он рассказывает, как они работают. Первое что нужно сделать, это разграничить тех, кто после ранения нуждается в медицинской помощи и тех, кто уже не нуждается. Есть красная зона – это когда парамедику приходится работать под пулями в горизонтальном положении, есть желтая зона – опасность обстрела сохраняется, но ты уже можешь стать на колени, в зеленой зоне жизни парамедику ничего не угрожает, но только парамедику. Шестьдесят процентов всех ран связаны с потерей крови, говорит Чикаго, тридцать три процента с проблемами дыхательных путей и оставшиеся проценты – разное. Что скрывается за этим разным? Чикаго никогда не улыбается, но постоянно шутит. Тем не менее, я не могу передать его юмор. По-моему, он называл Аню тефтелькой, а Людку – женщину, которая помогает нам на кухне, предлагал пустить в обиход.
Мы живем в доме Лесника под Станицей-Луганской. Часть людей разместилась в доме и спят на лавках, еще одна часть спит в бане, оставшиеся спят во флигеле. Каждое утро к нам в дом Лесника приходит местная женщина Людка и готовит кушать. На удивление, она готовит вкусно. Вместе с Людкой вбегает во двор ошалелая собака Кнопка – она трясется от страха, прыгает от радости и бегает как мышь. Если бы собаки принимали наркотики, то выглядело это приблизительно так, как ведет себя Кнопка. Людка рассказывает историю: мол, она похвасталась своему мужу Юрке, что Кнопку киевские волонтеры кормят колбасой, сыром, говядину дают. Так Юрка сказал Людке, чтобы в следующий раз вместо Кнопки она брала его – Юрку к киевским волонтерам. Он тоже будет скакать, прыгать и бегать за колбасу и сыр. Ксюше эта история очень нравится.
К нам в дом Лесника начинает захаживать соседский кот – серый, упитанный и наглый. В это же время Липа предупреждает нас не выходить за пределы двора, потому что его люди расставили растяжки по периметру. Я задаю вопрос: а что делать Кнопке и наглому коту, если они зацепят растяжку? И тогда я вписываю в свой блокнот чуть ли не единственную запись за все десять дней нашей поездки. Запись приблизительно такая: написать рассказ о животных, которые подрывались на минах и растяжках, тем самым спасая жизни людей. Я думаю, получился бы отличный рассказ.
В автобусе мы поем песни, несмотря на пыль и тряску, несмотря на разрушенные дома и блокпосты через каждый километр, несмотря на зеленку и треск рации в руках у Лоры. Лора сидит всегда спереди возле водителя и общается по рации с военными, которые сопровождают нас в школы. Мы поем песни – самые популярные, самые избитые и испитые.
Я хочу сделать несколько портретов.
Портрет первый – Валера. Валера встречает нас в Рубежном, помогает загрузить сумки в свой небольшой автобус и говорит, что мы попали в хорошие руки – он наш водитель первые три дня поездки. Валера сам из Северодонецка, волонтер, помогает украинским военным. У Валеры есть большой гараж, в котором он планировал до войны сделать бассейн и баню. Сейчас гараж оборудован под склад для волонтерства. Валера достает из своих запасов свечи, рис, макароны, перчатки – все отдает нам. Мы не успеваем засветло доехать до Станицы, поэтому ночуем на базе в Счастье. Военный с позывным Лесник говорит нам, что одна из сторон, куда выходят окна, простреливается снайпером. На базе мы не включаем свет, задергиваем шторами окна. В комнате на базе я ночую вместе с Валерой. Его храп меня успокаивает. В дальнейшем среди группы, Валера станет предметом смеха и любви. Он называет нас «родненькими». В школах мы часто делаем групповые фотографии: становимся на ступеньки перед входом и вместе с учениками и учителями делаем фото. Когда есть Валера, всегда просим его сфотографировать. Он становится в стойку, как будто доит корову на высоте своего лица, выглядит довольно смешно, мы улыбаемся с Валеры.
Портрет второй – директор школы.
Директора школы назначили за неделю до нашего приезда. Директор школы выполняет разнарядки сверху и чистит школы от якобы сепаратистов. Директор говорит про Нато и психологию, он называет себя государственником и транслятором идеологии. Он лезет ко всем с разговорами, пытается вставить свое мнение, прокомментировать вопросы страны. Он увольняет сотрудников и у учителей школы. Его не любят в школе: ни школьники, ни учителя. Из-за него у нас в группе возникает спор: правильно ли он делает, увольняя учителей, проработавших по пятнадцать-двадцать лет в школе, о которых говорят, что они якобы поддерживали ЛНР и не поддерживали Украину. Ну, и еще много чего говорят. Я вспоминаю, как Лора говорила, что в одной из школы военных просили сфотографировать вместе с учителями и школьниками, потому как пришло указание сверху поддерживать патриотическое воспитание школьников в виде ежемесячного отчета с фотографиями военных. Лора замечает, что на самом-то деле военным нельзя фотографироваться, но Кириленко ведь похуй. Лора не любит Кириленко, я его тоже не люблю. Он порождает таких директоров школ.
Мы едем в автобусе. Закрываем рты от пыли. Иногда поем песни. Смотрим на несобранную на полях кукурузу и подсолнух. У нас болят горла. Лора говорит по рации с Липой. Мы обнимаемся. Смотрим на соседа, есть ли он в автобусе. Обсуждаем школьников и даем оценки. Это безумно теплый сентябрь две тысячи пятнадцатого года в Станично-Луганском районе Луганской области.
Женщина, представитель местной власти, которой снайпер выстрелил в плечо и у которой пропал муж, рассказывает об истории Станицы. Оказывается это единственный населенный пункт в Украине, который был заселен донскими казаками, поэтому и название – Станица. Я смеюсь с ее колготок, обтягивающие грузные ноги. Они ступает по разрушенной школе и рассказывает, как было до войны.
Каждый день мы проезжаем перекресток возле Станицы, на котором стоят в основном старики и женщины с сумками и тележками. Они ждут, пока их кто-нибудь подберет в Луганск, который совсем рядом. Кто подбирает их?
В один из последних дней Тарас рассказывает о своей истории. Оказывается, его семья до войны жила в Луганске, но потом дом их национализировали военные ЛНР. Тарас шутит над этим и я вместе с ним смеюсь: армия ЛНР пришла и национализировала дом семьи Тараса, окружала квартал и брала штурмом уже давно пустой дом. Потом соседи звонили родителям Тараса и укоряли, что они своим соседством жить не дают. Очень смешно.
В одной из школ ко мне подходит учительница и шепотом говорит, чтобы я никому не верил, потому как здесь все меня хотят обмануть. Я киваю головой и записываю какие-то фамилии, которые она мне диктует, и которые непременно дадут мне настоящую картину луганской области. Я киваю головой и записываю, не сдерживая улыбки. Вообще, эта форма общения – подойти и шепнуть – как-то распространена здесь. Я это отмечаю. Уж лучше б не подходили и не шептали, ну да ладно.
Ночью, когда мы обнявшись сидим во флигеле в доме Лесника, Галя показывает альманах СУК – сучасне українське кіно. Между просмотром короткометражного кино, Галя спрашивает, кто не помыл ноги, воняет ведь. Я пытаюсь незаметно понюхают свои – нет, вроде не мои. Все это настолько невероятно: Галя спрашивает во время просмотра украинского короткого метра у кого воняют ноги в доме лесника, который расположен за два километра от границы с ЛНР! Да мы радио Победа слушаем, в котором призывают приходить в ДК Ленина вступать добровольцем в армию ЛНР! Мы в окружении и, возможно, в окружении чего-то, что связано с любовью, простым очень образом связано.
Дети любят держать автоматы в руках. Я отмечаю это.