Пролог
О том, что его собираются убить, президент России узнал в четверг, в 20.12 по Гринвичу, во время прощального ужина с британским премьер-министром в лондонском Мэншнхаус. Перед первым тостом президенту подложили тонкую пачку бумаги — с текстом заранее приготовленного короткого спича (всё же он недостаточно свободно владел английским, чтобы импровизировать). Он машинально перелистал бумажки и вдруг в самом низу обнаружил еще один лист, отличавшийся от других по фактуре и по оттенку белого. На нем бледным шрифтом было набрано: «На Вас готовят покушение. Оно должно произойти в ближайшие три-четыре недели. Отмените все зарубежные поездки».
Он не верил, что странную бумагу подсунули ему его собственные помощники. Листы достаточно долго лежали без присмотра, и кто угодно мог иметь к ним доступ. Дипломатический протокол всё осложнял, прервать обмен любезностями и в лоб, при всех, спросить хозяина, кто подсунул под нос гостю эту странную записку, казалось делом невозможным, скандальным. Единственное, что он решился сделать, так это поднять записку со стола, сложить ее вчетверо и демонстративно спрятать в карман у всех на виду, при этом внимательно следя за выражением лиц присутствующих. Но в глазах премьера и других министров отразилось лишь легкое мимолетное удивление: что это за бумагу прячет русский гость? Выглядело это так, что никто из них не имел понятия о содержании странного послания.
Президент надеялся, что в конце мероприятия, при прощании, они смогут оказаться наедине с премьером хоть на несколько секунд и тогда можно будет задать некий наводящий осторожный вопрос, чтобы убедиться, что сам глава британского кабинета тут ни при чем. Но ничего из этого не вышло.
А ведь всё шло так хорошо! Настроение было отличное: премьер ясно давал понять, что теперь, при новом раскладе сил в британской политике, всякие там литвиненки и скрипали будут забыты, равно как и обвинения во вмешательстве в выборы и референдумы. «Новая страница будет перевернута, — сказал Найджел во время доверительной беседы один на один. — Только проявите терпение: не так легко радикально изменить общественное мнение, придется это делать постепенно, но неуклонно. Экономические связи будем в первую очередь развивать. Поможем вам с кое-какими технологиями (премьер подмигнул при этом), с Украиной тоже поддержим, постараемся закрыть никому не нужные обсуждения в ООН. На наших щелкоперов надавим, чтобы они уменьшили количество критических по отношению к вам материалов. У нас, — сказал он, — всё больше возможностей воздействия на СМИ. Но громких заявлений пока от меня не ждите, придет время и для них, но только не сразу».
По дороге в аэропорт, а потом и в самолете президент колебался: показать бумагу начальнику охраны Теркунову или нет? Если кому-нибудь вообще доверял он в этом мире — так это ему. Но проблема была не в доверии. Всё же любимый охранник был вовсе не интеллектуал и не хитрый политик, а человек простой и естественный. Как он поведет себя, узнав о таком? Не увидят ли люди вокруг по его напряженному поведению, что происходит нечто чрезвычайное, не начнутся ли нездоровые пересуды, не поползут ли по Кремлю слухи? А ведь всё это могло оказаться зловредным, провокационным розыгрышем. «Скорее всего, так оно и есть, — думал президент, — всё надо тщательно взвесить, прежде чем хоть как-то реагировать».
В самолете он удивил охрану, заявив, что по пути в Москву работать не будет, шуганул в спальне напуганную горничную, погасил свет, залег в кровать и залез под одеяло.
Он всегда презирал рефлексирующих слабаков. Приучил себя заполнять решением конкретных задач каждую секунду своего времени, не давать мозгу заниматься разрушительным самокопанием. Сделал себя железной машиной, не знающей сомнений и колебаний, а не каким-то жалким трусливым человечишкой.
И вот в кои-то веки — расклеился. Мысли полезли странные, формулировочки подлые. Например: «космическое одиночество». Ни жены не осталось, ни любовницы постоянной. Сыновья? А что сыновья? Они выросли тупыми бездельниками, все в мать. Видеть и слышать их совершенно не интересно. Нисколько. Друзей уже тоже нет, всех растерял. Да и какие, к черту, могут быть друзья у президента? Ну и хорошо, что «космическое». Иначе не бывает, власть пугает и завораживает, людишки смотрят подобострастно, поджилки у них трясутся, они неискренне поддакивают и лыбятся. Какой от них толк? Никто ему не нужен. Только величие Державы имеет значение, только ради него и стоит жить и всю гадость терпеть. Всё остальное значения не имеет.
Надо взять себя в руки. Для начала спросить: что это ты так? Это что еще за минута слабости? Испугался смерти? Вот уж нет, никогда он ничего не боялся, да и жить, если быть до конца честным, уже несколько поднадоело. Но погибнуть в результате какого-то там заговора, дать себя победить, обыграть — это было бы невыносимо обидно. Он даже зубами скрипнул от злой досады. Да так громко, что, может быть, и охрана за дверью услыхала.
Но нельзя спешить с выводами, надо спокойно, хладнокровно во всём разобраться, всё взвесить. С чего начать? Понятное дело — с Англии. Именно здесь искать информатора и уже через него определить, реальная эта угроза или нет. Но даже если это просто попытка его запугать, ее тоже надо пресечь в корне. И авторов примерно наказать. Чтобы был урок другим. Никто не смеет запугивать президента великой страны.
Вдруг вспомнил о «кроте», который якобы обнаружился чуть ли не в самом Кремле. Может, тут есть какая-то связь? Он не поверил Мельнику в свое время, когда тот прибежал с выпученными глазами — всегда норовит раздуть из мухи слона. И заодно уесть конкурентов с Лубянки. Его мотивы были настолько очевидны, что президент даже слегка разозлился на него в тот момент. Говорил с ним сухо и даже не захотел вдаваться в детали. Главное, никаких нормальных доказательств — ни агентурных сообщений, ни хотя бы перехвата — расшифрованной телеграммы какой-нибудь вшивенькой. Ничегошеньки! Big data какая-то, большие данные, видите ли. Бред сивой кобылы. Некие алгоритмы вырывают из потока вроде бы не связанных друг с другом событий, из тонн сырой статистики скрытые тренды, которые якобы показывают, что есть предатель. Заумь сплошная. Скорее всего, чушь собачья. Теркунов так и говорит. Попытка выслужиться на пустом месте. А устами человека из народа, простого и бесхитростного, как известно, глаголет истина. А вдруг нет или не всегда? Может, действительно наступил новый загадочный век — виртуальный, цифровой, мир соцсетей? У Теркунова, правда, есть какой-то примитивный, устаревший мобильный (считается, что смартфоны гораздо уязвимее для хакеров) да еще и профессиональное уоки-токи. Еще есть такая тяжеленная штуковина, которую издали можно принять за толстый телефон и которую за президентом везде таскает прикрепленный офицер ФСО. Но это спецустройство для кодированной связи, скремблированной, по-научному. Но уж фейсбуки да какие-то грамы и твиттеры-шмиттеры... Это точно не для него.
Минута слабости была преодолена. Президент снова стал властителем, а не жалким рефлексирующим субъектом. Спать совсем не хотелось. Он вскочил, пошел в душ. Стоя под струей ледяной воды, понял, что ему теперь хочется поверить в то, что заговор против него на самом деле существует. Эта вера снова придавала жизни какой-то смысл. Он вошел в подзабытое уже состояние азарта. А ведь когда-то он больше всего любил это острое ощущение. Обтираясь потом огромным мохнатым полотенцем, он думал: «Что предпринимают в таких случаях? По логике, согласно прецедентам, надо бы создать рабочую группу из руководителей ФСО, ФСБ, СВР и, может, Разведупра. А они должны будут мобилизовать все возможности своих лондонских резидентур. Но после массовой высылки из-за дела Скрипалей возможности эти всё еще ограничены. И главное: как избежать утечки? Увеличивая число вовлеченных и осведомленных, в разы увеличиваешь и шансы на то, что информация утечет.
Нет, это не годится! Однако есть некоторая вероятность того, что «крот» действительно существует. Проверяли и ничего подозрительного не накопали, но разве в этой профессии можно быть хоть в чем-нибудь когда-нибудь уверенным? Нет, надо пойти другим путем. Если затеваться с операцией, то нужно, чтобы о ней знало минимальное число людей. Трое или четверо, ну, может быть, пять человек. И чтобы члены этой группы понимали: если произойдет утечка, легко можно будет определить виновника. А внутри нее иметь пару доверенных лиц, с кем можно быть более откровенным. Какой-то мотор группе требуется, один, но особенный оперативник. Помощник Мельника серьезное впечатление производит, несуетное, надежное. Это он, кажется, гребаного перевертыша Гамдуллина на чистую воду вывел. А Мельник пытался себе эту заслугу присвоить, как всегда. Как зовут этого мельниковского зама или помощника? Птичья фамилия какая-то.
28 дней до покушения
Щеглов любил не только щеглов, но и скворцов, зябликов, коноплянок и многих других очаровательных птиц. Только чаек он не выносил. Не выносил настолько, что даже пожалел, что назначил встречу агенту в небольшом приморском городке, казалось бы, уютном и милом. Но город был совершенно испоганен этими высокомерными, наглыми созданиями.
С чайками в последнее время случилась невероятная эволюция: они бросили ловить рыбу и стали кормиться на помойках, вырывать еду у более слабых и даже воровать ее с тарелок у людей, рискнувших подкрепиться на свежем воздухе. Стали совершенно всеядными, поглощали всё подряд, даже хлеб, жареную картошку — всё что попало. Они загадили всю набережную, скамейки, припаркованные машины и окна домов своим едким, жирным, трудно оттирающимся гуано. Эх, знал бы Антон Павлович, каким кошмарным существом станет воспетая им птица! Послушал бы он, как омерзительно и истошно орут чайки по ночам, лишая сна приморских жителей. А Вознесенский? Взглянул бы поэт, как они копаются в мусоре вместо того, чтобы парить над морем. Раздумал бы называть чайку «белыми плавками бога»...
Приехав в город из Хитроу, Щеглов погулял по красивой старинной набережной, пока «няньки» окончательно не убедились в отсутствии наружного наблюдения, в том числе и с дронов — для этого их снабдили новейшими израильскими приборами. Во время этой чудесной прогулки он повстречался с одной белой жирной наглой птицей. «Что же ты делаешь? — спросил он ее строго. — Посмотри, какой тебя создал Бог: для чего он дал тебе такой мощный клюв, такую невероятную зоркость, поразительную скорость реакции? Для чего это всё — для того, чтобы попрошайничать, еду воровать да мусорные мешки деребанить? Какой позор! Вон оно — море, рядом совсем, лети, лови рыбу, черт бы тебя побрал!»
Чайка устыдилась, бросила разорванный черный мешок и улетела — но, увы, не в сторону моря, а в глубь жилого квартала.
«Но вообще-то это лицемерие — винить птиц, — думал Щеглов. — Кто превратил их в летающих крыс, как не мы сами? Еще одно отрицательное, гадкое последствие нашего небрежного отношения к природе, к еде, неожиданного изобилия, которое мы не способны ценить и беречь».
Щеглов сидел в номере гостиницы «Карлтон», пытался любоваться видом на сияющий синим блеском Ла-Манш, на изрезанный холмами французский берег на другой стороне пролива, на яркие цветочные клумбы набережной. Но что-то не выходило расслабиться и получать удовольствие. Чайки мешали своим ором за окном, да и предстоящая встреча с Хануриком не вдохновляла. Хотя это было непрофессионально: позволять себе эмоционально окрашенное отношение к агенту. Ну противный тип, и что с того? Какое это имеет значение?
До встречи оставалось еще семнадцать минут — Щеглов решил посмотреть, не пришло ли срочных сообщений по мессенджеру спецсвязи. Аппарат был замаскирован под небольшой планшет не слишком новой модели, даже его интерфейс выглядел вполне стандартно для айпада. При включении на экране среди нескольких обычных иконок пряталась одна неприметная, с мультипликационным рисунком. Ткнешь в нее пальцем — и явится толстое дурацки веселое лицо с высунутым языком, а также виртуальная клавиатура. Если в течение пяти секунд не нажать определенную комбинацию (три тройки подряд и тут же два нижних подчеркивания), иконка вернется в исходное положение. Если всё сделать правильно, то появится интерфейс, требующий ввода пароля. Но его надо проигнорировать, иначе при попытке вставить в окошко любую цифру или букву планшет замерзнет на пятнадцать минут, а потом всё опять придется начинать заново. Чтобы сделать skip — пропуск, — надо нажать на другую иконку, с черным кругом, тогда на экран выползет новое окошко с надписью «выбор игры», в которое нужно очень быстро вставить пароль — комбинацию из одиннадцати больших и маленьких букв, цифр и подчеркиваний, причем компьютер менял пароль в среднем каждые семь дней. Записывать его правилами запрещено — надо запоминать. Для профессионала, владеющего мнемотехникой, это не проблема. Обмен сигналами мессенджера шел через 5G, избегая вайфая, маскируясь под текстовые файлы одного из телеграм-каналов: это был тройной уровень шифрования. Появляющиеся на экране месседжи оставались там около тридцати секунд, если вы не задерживали их там трехкратным нажатием клавиши skip — пробел. Но максимальная задержка составляла лишь три минуты, после чего весь текст в любом случае бесследно исчезал навсегда.
Щеглов работал с Михаилом Векслером — оператором-айтишником высшей квалификации. Он его сам и притащил в отдел: Миша был старый друг, надежный, проверенный в разных ситуациях товарищ. К тому же он сумел его материально заинтересовать в работе над некоторыми совместными проектами — небольшой нюанс, помогавший Щеглову спать спокойно по ночам и не сомневаться в сохранности своих секретов. Хотя главный секрет, думал он, нельзя доверить никому.
Сначала на экране появились три девятки — код, означавший высокую степень важности, равно как и то, что информация передается эксклюзивно ему, Щеглову, без посторонних глаз.
«Этого еще не хватало, — подумал он, — что там опять стряслось?»
После кода появился и текст. «На вашу личку получено следующее шифрованное сообщение. Шифр мне неизвестен».
И дальше — четыре колонки цифр на восемь строк, по пять знаков в каждой строке.
Под личкой в данном случае имелся в виду вовсе не частный фильтр аккаунта в Фейсбуке, а щегловский адрес в служебной отдельской сети, которой заведовало Федеральное агентство правительственной связи и информации (ФАПСИ). Якобы надежный канал для секретных и даже совершенно секретных коммуникаций. Некоторые всерьез в это верили. Но Щеглов прекрасно понимал, что, во-первых, он контролируется сотрудниками ФАПСИ, которые наверняка всё читают и докладывают наверх (а может, и хаму Ягодкину из Отдела собственной безопасности), а во-вторых, как его уверил Михаил, канал вполне мог оказаться проницаем для хакеров.
«Кто отправитель?» — написал в ответ Щеглов.
«Отправитель скрыт, но я пробил следы — получается, что пришло с лички Смотряева».
Комендант Кремля Алексей Смотряев, великовозрастный адмирал, заслуженный ветеран Военно-морского флота, был совершенно номинальной фигурой, призванной служить арбитром и хранителем служебной этики. Но на практике он ни во что не вмешивался и тем более ни в каких интригах не участвовал. Представить себе, что Смотряев с какого-то перепугу вдруг будет посылать шифрованные сообщения, да еще заметая при этом следы, было совершенно невозможно. Значит, кто-то влез в его личку. Но кто и зачем?
Щеглов вдруг ощутил неприятный холодок в желудке: он начал догадываться, от кого могло прийти странное сообщение.
В любом случае необходимо было успеть прочитать и запомнить весь шифрованный текст, прежде чем компьютер его сотрет. Это требовало максимальной, «злобной» (как называл про себя это состояние Щеглов) концентрации. Чайки за окном должны были исчезнуть, свет божий померкнуть, тело свое он должен был перестать ощущать. Не было ни прошлого, ни будущего — только четыре колонки цифр.
Как только сообщение исчезло, Щеглов написал:
«Миша, расшифровать сможете?»
«Попробую. Но гарантии нет. Хитрая штука, без ключа, может быть, и не получится».
«Так, может быть, это пустышка? Случайный набор цифр?»
«Всё может быть. На этот вопрос смогу скоро ответить, есть программа, проверяющая наличие смысловой структуры».
«Хорошо. Но, боюсь, времени нет ждать. Давайте сделаем так: войдите в мою личку и оттуда пере-правьте это всё Мельнику. С таким сопровождающим текстом: «Вот что я сегодня получил якобы от Команданте. Расшифровке пока не поддается. Специалисты работают. Но можно с высокой степенью вероятности утверждать, что это наезд. Цель, очевидно, в том, чтобы заставить Отдел собственной безопасности подозревать, что я состою в конспиративной связи непонятно с кем. Примитив, но может сработать. Счел необходимым вас предупредить. Щеглов».
«Конец текста».
«Принято, всё будет сделано», — ответил Миша.
«И срочно».
«Принято: срочно».
«Держите меня в курсе, если удастся из шифра хоть что-
нибудь извлечь. И поработайте над определением источника, вдруг что-то прояснится».
«Принято: поработать над определением источника».
«Спасибо, Миша».
Щеглов имел все основания надеяться, что рас-шифровать текст не удастся ни компьютерному гению, ни кому бы то ни было другому. И тем более трудно, да что там, совершенно невозможно было представить себе, чтобы эксперты-айтишники смогли хотя бы приблизительно определить источник поступления. Даже сама попытка вообразить такое показалась Щеглову смешной. Он улыбнулся этой мысли, хотя ему впору было разозлиться. Беззвучно шевеля губами, он бормотал, непонятно к кому обращаясь: «Вы что творите вообще — через ФАПСИ, через личку Смотряева — это же безумие! Просто черт знает что такое! А может, и вправду у них чувство юмора такое... и, если посмотреть со стороны, действительно смешно». Но надо было сосредоточиться, и срочно. У Щеглова оставалось еще восемь минут до назна-ченного времени встречи с агентом.
Он опустил жалюзи, сел в кресло в углу номера, закрыл глаза. Колонки цифр поплыли перед глазами — как будто он нажал кнопку play у себя в мозгу. Из-влечение информации и «чтение» тоже требовали концентрации, хотя и другого рода.
Ханурик опаздывал почти на сорок минут. «Няньки» с обеих сторон входа в гостиницу нервничали, их прикрытие могло быть скомпрометировано. К тому же администратор отеля мог заметить, что гостиничные камеры наблюдения, находящиеся под воздействием специальной аппаратуры, показывают что-то не то, какие-то неподвижные картинки, даже вызвать инженера мог бы. Конечно, «няньки» заметили бы такое развитие событий и подали сигнал тревоги, да и «починить» камеры до поры до времени никому не удалось бы, но зачем лишний раз привлекать внимание?
Наконец Ханурик появился. Щеглов рассматривал его с холодным интересом, как энтомолог глядит на очередной, ничем не выдающийся экземпляр в своей обширной коллекции.
Высокий, нескладный, болезненно худой, с какой-то заплетающейся походкой и недобрым взглядом исподлобья, с выпяченным вперед агрессивно подбородком — ханурик он ханурик и есть. Конечно, в шифровках и отчетах у него было другое обозначение — бессмысленная шестизначная комбинация букв и цифр. А для того чтобы подписывать отчеты и доносы-сообщения, агент выбрал себе идиотский псевдоним Львович. Хотя про себя Щеглов звал его исключительно Хануриком. Очень уж ему подходило.
Но денек вообще-то выдался еще тот. Всегда та-кой безобидный, услужливый и робкий Ханурик пришел в странном, взвинченном настроении. Долго и как-то неискренне, не глядя в глаза, извинялся за опоздание:
— Вы не представляете, что творится. Давно в Лондоне не были? Так приезжайте, вы его не узнаете. Как пошло с этого чертова брекзита, так никак не успокоится. Демонстрации, контрдемонстрации, стычки с полицией. Ни пройти, ни проехать. Анархисты лютуют — витрины бьют, машины жгут. А новое правительство и радо: есть предлог ввести чрезвычайное положение, принять закон, запрещающий якобы временно любые протесты, кроме одиночных пикетов.
— Да я слышал, — сказал на это вежливо Щеглов, делая вид, что не замечает угрюмости Ханурика. — У нас это в прессе довольно широко освещают. Получается, англичане у нас как бы учатся.
— Именно! И полиция тоже стала жуткую лютость проявлять, такое несколько лет назад и представить себе нельзя было. Вернее, это не полиция, а национальная гвардия, они ее тоже у нас содрали. Людей хватают за здорово живешь, просто даже прохожих, у меня приятеля ни за что ни про что недавно замели. Тот просто у выхода из метро стоял, по мобильнику разговаривал, а к нему сзади подошли, дубинками отмолотили, он с тех пор лечится. Суды, правда, еще сопротивляются, хорохорятся, отказываются приговоры штамповать, так правительство протолкнуло закон, разрешающий за участие в беспорядках сажать на тридцать дней без суда. Столько народу наарестовывали, что пришлось специальные лагеря создавать. И, говорят, там людей держат неопределенное время и некоторые потом исчезают, непонятно куда. Так что извините за опоздание, приходится теперь в объезд передвигаться, а районов, где крутилово, избегать. Ну и весь общественный транспорт из-за этого всего работает из рук вон.
— Ладно, понимаю. Но раз такое дело, может быть, лучше было бы пораньше, с запасом выезжать, а то ведь вся конспирация может к черту пойти. И давайте, раз так, скорее к делу. Скажите, Павел, удалось ли вам...
Но тут Ханурик довольно резко оборвал Щеглова и неприятным тоном заявил:
— Подождите, прежде чем к делам переходить, я хочу один вопрос вам задать.
— Вопрос? Это что, срочно? Ну хорошо. Задавайте.
Глядя снова куда-то в сторону, Ханурик сказал:
— Я хочу знать, на кого я работаю.
И насупился, изображая решительность.
Это было на него совсем непохоже. «Ни с того ни с сего ему бы такое спрашивать в голову не пришло. Что-то случилось, похоже», — думал Щеглов. А вслух сказал вроде бы равнодушно, с намеком на снисходительную усмешку:
— Как это — на кого? На меня, на кого же еще?
— Это я понимаю. Но вы-то сами — кто ваш работодатель? — Ханурик нервно улыбнулся и добавил: — Или их несколько?
Щеглов придал лицу грустно-серьезное выражение и сказал:
— Ах, Павел, Павел, ну что с вами, в самом деле? Нервы сдают? Вы что, не догадываетесь, где я служу?
— В ФСБ, а может, и в СВР, кто вас знает...
— Павел, вы меня удивляете...
— Извините, а вы не можете показать мне какой-нибудь документ? Чтобы я больше уже никогда и ни в чем не сомневался?
— Хорошо, но только из моих рук. Никому отдавать не имею права ни на секунду. Таковы правила.
Щеглов такое развитие ситуации предвидел, а потому, пользуясь тем, что поездка его была хорошо залегендирована (он даже прикрылся диппаспортом), рискнул захватить c собой служебное удостоверение. Конечно, это было вопиющее нарушение всех мыслимых правил — тащить за бугор важнейший служебный документ. Он не сомневался, что коллеги поразились бы его легкомыслию, презрительно объявили бы такое поведение сугубо непрофессиональным. Но, во-первых, шанс, что его могут обыскать, несмотря на защиту зеленого паспорта, стремился к нулю. А, во-вторых, ему доставляло тайное удовольствие сознавать, что он хоть чем-то непохож на обычных шпионов, что он — особый, что он — Щеглов. Теперь он изобразил легкую досаду — чего только не сделаешь для докучливого собеседника, вздохнул, достал из внутреннего (за молнией) кармана куртки красные корочки. Открыл их так, чтобы фамилия, имя и отчество оставались закрыты пальцами, а должность, звание и, конечно, фотография были видны. Ну и последнее слово в названии выдавшей удостоверение организации ему тоже удалось будто случайно закрыть. Недаром он долго и упорно тренировался. И вот тренировка дала свои плоды. Получилось: Федеральная служба...
Ханурик ни на секунду не сомневался, что в конце идет: «безопасности». То есть ФСБ!
— О, генерал-майор! — почтительно ойкнул Ханурик. — Начальник отдела, хоть и непонятно какого. А вашего имени мне знать не полагается?
— Нет, — отрезал Щеглов. — Таковы правила.
— Вы, наверно, никакой не Андрей Валентинович...
— Я пользуюсь разными именами в разных обстоятельствах. Но все они — мои... Уж стал забывать, как меня мама с папой назвали.
— Да, тяжелая жизнь...
— Зря иронизируете. Действительно нелегко, — сказал Щеглов, аккуратно пряча корочки в карман. И подумал: «Хорошо бы всё-таки подвигнуть наших технарей изготовить эфэсбэшную ксиву. Это, конечно, противозаконно. Но для оперативных же нужд!» Пора было добавить ложку меда.
— Кстати, Павел, у меня для вас хорошая новость. Мы увеличили с сегодняшнего дня ставку вашего го-норара.
И Щеглов протянул агенту толстый конверт.
Тот оживился, стал тут же пересчитывать 20-фунтовые купюры. (Щеглов поморщился: неинтеллигентный всё-та-ки тип!)
Но искомый результат был достигнут мгновенно. Ханурик был явно впечатлен суммой. Всю его ершистость как ветром сдуло. На плохо выбритом лице тайного алкоголика появилось сладко-угодливое выражение, глазки заблестели.
— Я скажу вам, почему я в таком испуганном настроении сегодня пришел, — словно изливая душу сокровенному другу, говорил он. — Две недели назад меня позвал на обед один сотрудник российского посольства. Сказал, что он офицер ФСБ. Сулил деньги и угрожал, шантажировал. Знает кое-какие мои грешки... ну, вы в курсе, сами их использовали, чтобы меня заставить сотрудничать. Сказал, что если я откажусь, то сдаст меня англичанам и те меня вышлют. А на родине потом мной займется следственный комитет... Вы всё-таки так грубо не действовали. Я, честно говоря, даже удивился. Что, думаю, правая рука не знает, что делает левая? Ну я возьми и скажи: а я и так уже на вашу контору тружусь. Он не поверил, стал расспрашивать, что и как. Я сказал, что фамилию вашу не знаю, что правда, а имя-отчество назвал, признаюсь. Он нахмурился, сказал, что не слыхал ни о каком Андрее Валентиновиче, что я всё вру.
— Ах, Павел! Вы же давали подписку о неразглашении!
— Да, но я думал, это не может относиться к такой ситуации, когда та же самая контора...
— Ну, не волнуйтесь вы так, Павел. Это недоразумение мы урегулируем. А пока...
Беседа вернулась в заданное русло. Щеглов сделал вид, что его более всего британские контакты Икса волнуют. Как эти контакты проистекали? Что обсуждалось? Даже выражения лиц имели значение. Не говоря уже о сказанных словах.
— Так я же не при каждой его встрече присутствую. Мне Жора Симкин рассказывает кое-что, но не всё же, — говорил Ханурик. — Я ведь не его ближайший друг. И я остерегаюсь настаивать, может по-казаться подозрительным. И потом... не может быть, чтобы я у вас был один-единственный. Я чувствую, вокруг Бориса Михайловича есть и другая ваша агентура...
Щеглов поморщился.
— Говорите: «вокруг Икса». Приучайтесь к элементарной конспирации. И уверяю: вы — мой единственный источник в его окружении.
«Самое смешное, — думал Щеглов, — что это правда. У ФСБ их, наверно, тьма, у СВР и у ГРУ тоже кто-нибудь да есть. Но у меня-то, у меня лично, да и у всей моей Конторы никого, кроме несчастного Ханурика рядом с Иксом не имеется. Только он ведь мне не поверит — а и черт с ним».
Агент действительно смотрел на Щеглова скептически и гнул своё:
— Конкуренция, небось, кто ближе подберется и больше узнает...
— Может, и так, в любом случае нам надо в этой конкуренции победить. Но давайте ближе к делу. Видели вы каких-нибудь британцев рядом с Иксом?
— Однажды я сидел у него в конторе на Найтсбридж, в предбаннике перед его кабинетом, ждал Симкина, как вдруг выходит Икс и рядом с ним англичанин — в костюме в мелкую полоску, при галстуке, высокий, худой, голова седая. И они о чем-то говорят. Я точно не уловил, но, кажется, речь шла о совместном ужине. Зовут его Джеймс, Икс называл его по имени, а не по фамилии. А вы же знаете, в современном английском слова «ты» нет, но раз по имени, значит, уже, типа, приятели... Я потом его еще раз видел: они вдвоем с Иксом выходили из такси, куда-то вместе ездили. Но самое интересное вот что: я спросил Симкина, что это за тип, Джеймс этот. Я как-то не заморачивался, спросил без всякой зад-ней мысли, думал, бизнесмен это какой-то или спонсор всяких там либеральных организаций. А Жорка так задергался... Знаете, что он мне сказал? Не лезь, говорит, в это, целее будешь. Что было не очень-то умно с его стороны, потому что любой дурак после такого догадался бы, что тут нечто особое, стремное.
— О, это уже интересно! Можете описать этого англичанина поподробнее?
Но Ханурик явно не был мастером словесных портретов. Рост, худоба, седина в волосах, костюм в полоску — дальше этого он продвинуться не мог.
Тогда Щеглов достал из портфеля еще один планшет, на который Миша загрузил в числе многих других интересных программ софтвер «Фоторобот». И принялся терпеливо монтировать носы, рты, глаза, лбы, подбородки, прически... Это была изнурительная работа, Ханурик терялся, сомневался, менял свои решения, а ведь Щеглов тоже не был профессионалом в этой области. Намучились они с ним знатно, но в конце концов какой-то правдоподобный портрет у них получился. Впрочем, неизвестно было, насколько он соответствует оригиналу. Ханурик смотрел на экран скептически и бормотал:
— Не знаю, не знаю, чего-то не хватает вроде...
Щеглов догадывался, что речь идет о старом сотруднике русского отдела британской контрразведки MI5 Джеймсе Финче — в прошлый раз лондонские эфэсбэшники показывали ему его фотографию среди нескольких прочих. Но полной уверенности не было. Щеглов решил, что он в кои-то веки попросит по-трудиться и самого Мельника. С ненавистной ФСБ он, конечно, связываться не захочет, но в Ясенево, в гости к начальству Службы внешней разведки, может и прокатиться, пообщается там, вспомнит старые времена, по рюмочке даже, может быть, хлопнет. А заодно покажет им портрет, попросит строго конфиденциально проверить, посмотреть в базе данных, Финч это или нет. А если нет, то кто тогда?
Встреча с агентом затягивалась, но нужно было вывести его на главную тему. При этом нельзя было показать, насколько она важна. Поэтому Щеглов при-творился, что его более всего волнуют рутинные сведения о деятельности Икса и его окружения в Британии.
— Вы письменные ответы на мои вопросы, надеюсь, приготовили? — строго спросил Щеглов агента.
— А как же!
Щеглов с трудом разбирал торопливый почерк Ханурика и думал про себя: «Сколько же денег и сил уходит на работу по этому направлению? А зачем? Какой такой уж особый эффект Икс может иметь? Ка-кой вред нанести? Ну не нулевой, всё-таки кое-что он может — в смысле воздействия на международное общественное мнение, вот в России какие-то события пытается финансировать, не подозревая, что всё это под колпаком у ФСБ... Но это всё мелочь, на которую можно бы и не обращать внимания, если бы не паранойя и болезненная мстительность на самом верху. Не пропорциональны эти усилия совершенно ничему. Гора рождает мышь... И вообще: если всё и дальше так пойдет, то новая британская власть скоро Икса вышлет, а то еще и выдаст его в Россию на расправу».
Щеглов сидел, повернувшись к окну, будто задумавшись, и равнодушным тоном, как бы между прочим, сказал:
— И вот еще что... у нас сейчас все помешались на терроризме, поэтому на всякий случай должен спросить: тема возможных терактов никем в окружении Икса не обсуждалась? Ну прямо или намеком?
— Да нет, какой там терроризм, это же всё такие пацифисты... Ну если не считать Мищенко, который имеет обыкновение прилюдно обещать устроить в Лондоне покушение на национального лидера. Но кто же Мищенко принимает всерьез? Он же фантазер, все это знают...
— И всё же это интересно... Можно конкретнее?
— Что-то он такое болтал, вроде когда президент приедет с визитом, надо будет положить мину по пути следования... Но никто его толком не слушал, честно говоря, все над ним посмеивались... привыкли уже к этим фантазиям. И вот президент приехал и уехал, и ничего, разумеется, не произошло. Да и откуда у него, у Мищенко, такие возможности — теракты в Лондоне устраивать, и кто ему это позволит?
— Всё равно это любопытно... Скажите, Павел, а вокруг Мищенко никакие новые субъекты не вертятся в последнее время?
— Вроде бы нет... Хотя... погодите минуту, вспомнил! Стал к нему наезжать его бывший коллега по Рузведупру, по военной разведке, некий Полянин, если не ошибаюсь, его фамилия... нет, кажется, Полянский... Да, точно, Сергей Полянский. Он теперь на пенсии и какое-то охранное предприятие в Питере возглавляет... В большой обиде вроде бы на свое бывшее начальство, а заодно и на кремлевских, несет их всех по кочкам, а Мищенко и рад...
— А вы можете описать, как он выглядит, этот гость из Питера?
Но нет, Ханурик оказался совершенно бессилен описать Полянского — тот, в отличие от англичанина, вообще ничем не выделялся. Ни ростом, ни телосложением, ни какими-то запоминающимися чертами лица. Просто идеал шпиона. Потом Ханурик, как того и ожидал Щеглов, снова вернулся к волновавшей его теме.
— Так что мне делать с товарищем из посольства? Что ему говорить, когда он снова приставать будет? Он ведь и телефон мой знает, и адрес...
— Как его, говорите, зовут?
— Николай Михайлович, фамилия Игнатьев, кажется...
— Наверно, это псевдоним, — сказал Щеглов, — но зовите его так, как он вам представился.
Щеглов был уверен, что новый знакомец Ханурика — это подполковник Евгений Никитич Болотов, числящийся первым секретарем посольства, а на самом деле работающий заместителем резидента ФСБ в Лондоне по оперативной работе. Про него ничего такого уж особенного накопать не удалось — так, нечист на руку слегка, но кто же в наше время чист? Участвовал как-то в создании эфэсбэшного общака, который у его двоюродного брата в квартире хранился. Но из подслушки было известно, что он обижался на родственника и на родную контору за то, что ему от тех богатств перепали сущие крохи, которые он уже потратил, и теперь вынужден жить на зарплату. А это очень несправедливо.
— Не так важно, как его зовут на самом деле. Главное — понять, чего он от вас хочет. Хотя я вообще-то догадываюсь...
Ханурик был поражен настолько, что непроизвольно открыл рот и смотрел на Щеглова круглыми паническими глазами.
— Я, я... не знал... я думал, опасно об этом говорить...
— Опасно об этом молчать — в присутствии вашего куратора. Вы думаете, это часто бывает, чтобы агента вел генерал? Редчайший случай. Особая честь. И вы видите, как мы к вам относимся, хотя бы по размеру гонораров. Но если мы почувствуем, что вы нас обманываете, что вы от нас что-то скрываете... то берегитесь, Павел, у генералов в нашей стране огромная власть. Могу уничтожить любого, стоит только пальцами щелкнуть.
И Щеглов — для убедительности и наглядности — щелкнул перед самым носом у Ханурика большим и безымянным пальцами левой руки. Это у него с детства был такой странный талант — производить чрезвычайно звонкий звук таким щелканьем. Еще умел очень звонко языком щелкать — это только для развлечения маленьких детей годилось, но уж в этом качестве работало безотказно.
— Ну давайте, Павел, колитесь. Чего от вас хотел этот ваш условный Николай Михайлович?
— Он хотел... он предположил... предложил... спрашивал, мог ли бы я...
И Ханурик замолчал. Его речевой аппарат отказывался воспроизвести страшные слова.
— Ну давайте, давайте, а то наше время кончается... Давайте я вам помогу. Он выяснял, можете ли поближе подобраться к Иксу и, если потребуется, помочь его физической ликвидации, так ведь? Не знаю, конечно, что они там планируют, то ли опять «Новичком» ему что-нибудь намазать или полоний куда-нибудь подлить. Надеюсь, хоть новенькое что-то придумали?
Ханурик молчал и смотрел на Щеглова со странным выражением лица.
Потом он сказал:
— Вы ошибаетесь, Андрей Валентинович. Вас дезинформировали. Ни про какое убийство речи не было. Да я бы такое и обсуждать не стал... сначала, правда, мне тоже показалось, что этот Игнатьев, или кто он там, к этому ведет. Я испугался и сказал: нет, хоть режьте, но на мокруху я не пойду. А он говорит: какая мокруха? Возмутился так, знаете, для виду наверно. Да ничего подобного! К компьютеру Бориса Миха... простите, Икса, надо подобраться. И кое-что туда загрузить, только и всего. Я думаю, ну это другое дело. Тоже стремно, конечно, но не так всё же, не так.
У Ханурика даже челюсть задрожала от переживаний, от вспоминания о том, куда он едва не вляпался.
— Только, говорю я, Николай Михайлович, вряд ли у меня это может получиться. Но он говорит: «А мы вам поможем. Дайте нам помозговать чуть-чуть».
Щеглов не очень удивился — до него доходили смутные слухи о подобных предложениях лондонской резидентуры, но он не знал, что проект уже получил одобрение Москвы. Или не получил — и это наглая инициатива резидента Гавриленко? Но в такие нюансы Ханурика посвящать не стоило. А вот уточнить детали надо было. А потому Щеглов решил, что придется всё же объяснить, как такая операция может быть осуществлена — хотя бы в качестве рабочей гипотезы.
— Я, Павел, предполагаю, что они заставят вас за-грузить на компьютер Икса детскую порнографию. Массу всяких детишек без штанишек. В ужасных позах. За хранение детской порнухи на жестком диске здесь сейчас сажают беспощадно и на долгие сроки. И никакие свидетели, никакие дополнительные доказательства не требуются. Есть порнуха педофильская на вашем жестком диске — извольте, пожалуйте бриться. То есть за решетку. Лет так на десять — пятнадцать. А там человека, попавшего в такую историю, еще и укокошить могут, ведь уголовники педофилов не любят. Сильный ход... Только вы ведь попадетесь, Павел. Загляните себе в душу. Ведь сами знаете, что попадетесь обязательно, непременно, без вариантов. Разве нет?
— Да, да, попадусь. Я знаю! Но что же мне делать? Что делать? Вы не можете этому Михалычу, или как его, приказать, чтобы он оставил меня в покое? Вы же генерал! Ведь, кроме скандала, ничего не получится!
— Не волнуйтесь, Павел. Я сделаю всё от меня за-висящее... Но поймите, ситуация несколько вышла из-под контроля. Особенно скверно, что вы про меня ему рассказали, этого нельзя было делать. Теперь всё осложнилось. Но ничего, выход, кажется, есть... Только категорическое условие: про меня и наши встречи с вами — никому ни слова. В следующий раз скажете, что никакого Андрея Валентиновича не существует. Что это плод ваших фантазий. Что это вы его, Игнатьева этого, так проверяли.
— Значит, мне всё-таки придется с ним опять встречаться? — эта идея явно не радовала Ханурика.
— Придется. Другого пути у нас нет.
— Ну он же станет давить. Даст мне какую-то дрянь на флешке, наверно. И заставит загружать...
— Не обязательно. Может дать вам линк, интернет- адрес, на который надо будет войти с компьютера Икса.
И может быть, еще открыть приложение ка-кое-нибудь.
Что-нибудь в этом роде. Не удивлюсь также, если у них есть прибор, который надо всего-навсего положить в карман и постоять несколько минут рядом с компьютером, и тот автоматически, через блютус, заложит туда всё, что надо.
— И что же мне делать?
— Тяните время. И вот что вы должны будете не-медленно предпринять. Воспользоваться вот таким аппаратом связи.
Щеглов протянул Ханурику стандартный кнопочный Samsung. Тот с опаской взял его в руки.
— Зайдите в список контактов. Видите номер? Он там один всего. Видите?
— Вижу... но... Погодите, погодите! Это выглядит, как британский мобильный номер, начинается с 07. Но в нем двенадцать цифр, такого не бывает. Должно быть одиннадцать.
— Вот именно. Но этот сработает, причем только с этого аппарата. Хотя разговаривать по нему не по-лучится. Но это и не требуется. Вам по нему надо только эсэмэску послать. Если ваш Николай Михалыч передаст вам флешку или любой другой носитель, то вы пошлете по этому номеру букву «S».
— Что это значит?
— Какая разница? Допустим, shit, дерьмо. А если дерьмо будет в форме электронного адреса, то воспроизведите его совершенно точно и тоже пошлите по этому номеру. Только не ошибитесь ни в одном знаке. Десять раз себя проверьте. Потом скажите вашему Игнатьеву, что никак не получается приблизиться к компьютеру Икса. Тяните до тех пор, пока не получите от нас ответ. Если это будет буква «S», то вам будет указано, где и кому надо этот предмет передать. И следите за тем, чтобы наш телефон в чужие руки не попал. Он так устроен, что никому другому, кроме вас, им воспользоваться не удастся просто потому, что он рассчитан только на обмен двумя эсэмэсками. По номеру ничего вычислить невозможно. Но вас он может подставить. Поэтому осторожнее. В крайнем случае прикиньтесь валенком и говорите, что случайно набрали неправильный номер. Но лучше до этого не доводить.
Видя, как Ханурик побледнел и чуть ли не в обморок упасть готовится, Щеглов решил его под-бодрить:
— Послушайте, Павел. Что бы ни случилось, ну не убьют же вас, в самом деле. Ну вышлют на родину в самом крайнем случае. Уверяю вас (тут Щеглов снисходительно усмехнулся, как полагалось по сценарию и согласно причитавшемуся ему образу), уверяю вас, в России тоже можно жить. Это вам не сталинские годы. И не гражданская война.
— Но Следственный комитет...
— Со Следственным мы договоримся, не сомневайтесь. Но повторю: все эти обещания действительны при одном только условии — никому, ни Игнатьеву вашему, ни тем более англичанам, если они вас возьмут за жабры, ни одного слова про меня. Не было меня, вообще не было. Я вам приснился, понятно?
— Понятно. Но... про англичан.... вы думаете, высока вероятность, что они меня... здесь же у меня деньги вложены, дети в школе учатся...
— Вероятность такого развития событий совсем не велика. Успокойтесь. И высылка на родину — это самый пессимистический сценарий. Если вы будете честно сотрудничать со мной, с нами, с нашей службой — уверен: до этого (до высылки) не дойдет. А вот если вы вдруг нас решите обмануть, то, Павел, я вас просто уничтожу. Сотру в порошок. В переносном или даже буквальном смысле. Помните об этом. А также о том, что в случае успеха вас ждет дополнительная солидная премия — и это сверх новой ставки гонорара. Так что работайте.
— Я постараюсь. Честное слово, изо всех сил по-стараюсь.
— Вот и отлично! Я скоро выйду на связь снова. А с Игнатьевым или как его там... я разберусь, не думайте об этом.
Потом пришлось отвечать еще на несколько бессмысленных вопросов Ханурика. Успокаивать, нацеливать на работу. Щеглов говорил с ним, а сам тем временем половиной мозга просчитывал сложную шахматную партию. Если он сделает так, а не эдак, какова будет реакция Мельника? А англичан? Надо ли им слить историю о планах загрузки детской порнографии на компьютер Икса? И как тогда по-ведет себя ФСБ? А как будет реагировать сам Икс? В этой новой многоходовке было слишком много неизвестных.
И вдруг что-то случилось, весь пазл внезапно сложился, каждая клеточка встала на свое место.
Щеглов, видимо, прокололся чуть-чуть, позволил своей радости на долю секунды отразиться в лице.
Что-то бормотавший Ханурик прервал себя на полуслове и подозрительно уставился на него.
— Могу спросить, чему вы радуетесь? — сказал он.
— Да нет, Павел, просто головная боль сегодня мучила, а сейчас отпустила. И — слышите? — чайки вдруг орать перестали. Тишина — это благодать.
Ханурик только грустно помотал головой. Ему было не до тишины.