Для многих выдающихся деятелей современной классической музыки, громким стартом стал, в свое время, какой-либо фестивальный, либо – конкурсный формат. В частности, для вашего земляка, господина Кремера. Если говорить о ваших результатах на Зальцбургском фестивале – это для вас ступенька или этап?
Этап. Ступенькой логичнее назвать прошлогодний конкурс в Бамберге (дирижерский конкурс имени Густава Малера, - С.К.). С этого, собственно, все и началось. Сразу после конкурса мне позвонил Гидон Кремер – пригласил к участию в своем фестивале (в австрийском Локкенхаусе Кремер ежегодно проводит фестиваль камерной музыки, - С.К.). Я побывал там этим летом и это тоже стало ступенью.
Хотелось бы сказать несколько слов о Бамберге. В конкурсе был задействован очень хороший оркестр, директор там – просто чудо, он много лет работал в Европе, Австралии и в США. Собственно, они с Джонатаном Ноттом этот конкурс и организовали. Для меня это стало серьезным импульсом в начале карьеры. Теперь – этап Зальцбурга. Безусловно, получение солидной денежной премии – это очень приятно, но лично для меня куда важнее то, что я смог сыграть с таким оркестром («Молодой оркестр Густава Малера», - ред). Признаться, я волновался, поскольку последний раз со столь юными музыкантами работал семь лет тому, это было еще в консерватории. Однако, сейчас я сразу почувствовал: мы говорим на одном языке. Поверьте, нередко бывает так, что со «взрослыми» музыкантами работать еще сложнее.
Не признают авторитет молодого дирижера?
Это первое. Второе – у них уже есть определенные стереотипы. Они знают, как и какого композитора надо исполнять. И если они привыкли исполнять его так-то, места для каких-либо экспериментов уже не остается. Тогда как молодые музыканты более, если можно так выразиться, эластичны, у них нет шаблонов, предубеждений.
У вас достаточно необычная, экспрессивная манера исполнения и управления коллективом. Вы буквально физически пропускаете сквозь себя каждый звук. Это – попытка эмоционально пережить исполняемое произведение и передать определенный импульс оркестру или просто ваш «авторский почерк»?
Нет, не авторский почерк, это - во-первых - латышская школа.
Во-вторых, как сказал когда-то Прокофьев: «Дирижирование - темное дело». Прокофьев знал, что говорил (улыбается). Это трудно объяснить словами, трудно понять человеку, который никогда ничего подобного не испытывал. Стоя за пультом, я чувствую себя как бы в центре мощного энергетического потока – вертикального столпа. И эта энергия всегда идет от Бога, свыше.
Знаете, когда ты не помнишь все подробности своих концертов – не помнишь, как точно двигался, какими именно фразами с коллегами обменивался в паузках, это и есть лучший концерт. Ведь это значит, что энергия, о которой я говорю, она тогда доминировала, а не твой человеческий разум.
В третьих, вы правильно подметили: мне действительно необходимо передать и оркестру определенный импульс. Зачастую, в оркестре - 60-70 человек, а ты – один, но для каждого из них ты должен сформировать такой вот импульс.
В четвертых, это – зал, в который уходит самый мощный из всех возможных импульсов.
Словом, дирижер, как я говорил, стоит на перекрестке, на котором и происходит таинственная «химия» музыки.
Создатель «Кремерата-Балтика» Гидон Кремер известен, кроме всего прочего, своей наставнической деятельностью – для очень многих он стал «учителем в профессии». Для вас – тоже?
Когда я встретил Гидона, первое что он сказал: «Пожалуйста, не называй меня на Вы». Вскоре после знакомства мы стали близкими друзьями. Я всегда могу позвонить ему, спросить, что он думает о том или ином произведении. Гидон открыт для помощи, совета...
Сформировав «Кремерату», он не просто создал оркестр - создал семью. Гораздо, кстати, большую, чем численность оркестра. Он действительно очень много работает с молодыми музыкантами, в том числе – приглашая их участвовать в своем фестивале. И все, что делает – с ними и для них - делает с любовью. Сегодня я могу сказать, что он для меня практически как дедушка.
Чем объясняете то, что сейчас в классическом музыкальном искусстве столько молодых музыкантов – выходцы из бывших соцреспублик, стран соцлагеря?
Еще очень много – из Скандинавских стран.
Однозначного ответа нет. Думаю, основное – это труд. Долгое время мы были изолированы от остального мира и сейчас – получив возможность проявить себя – работаем по максимуму.
Ваша родная Латвия – уже несколько лет, как член ЕС. Однако, молодые дарования из Латвии, других стран Балтии по-прежнему предпочитают трудиться в Европе. Почему? Дома все-таки еще недостаточно благоприятные условия?
Не совсем. Своих вообще мало где любят. Так, в филармонии Берлина главный дирижер – англичанин, а не немец… Подобных примеров много можно приводить. Хотя, конечно, часть вины – в том, о чем вы говорите – и на государстве. Слишком часто в наших странах, на постсоветском пространстве, я имею ввиду, поступают по принципу: «Он мне друг и я его беру». В России это в полной мере проявляется. Не так давно я был в Новосибирске. Руководство тамошней оперы пользуется определенной поддержкой президента России.
Учитывая, что Новосибирск не в центре Европы, мягко говоря, может, это и неплохо – иначе б им совсем не выжить.
От руководства оперы я услышал такие слова: «в России есть только три театра: Большой, Мариинка и наш, Новосибирский».
А в Томске там, Воронеже…?
Вот-вот! Получается, поддержка этих трех театров – дело государственной важности, а у всех остальных нет шансов.
Известная в русскоязычной среде максима: бытие определяет сознание. Вы-то можете уже сравнивать: где проще, вдохновеннее творческом человеку работается – в непростых условиях «постсовка» либо в цивилизованном мире?
Лучше всего на этот вопрос ответил Кремер, в автобиографическом спектакле: «Быть Гидоном».
Он привозил его в Киев в июне, в рамках фестиваля «Неделя высокой классики с Романом Кофманом».
В спектакле Кремер отметил одну важную деталь: выбравшись из Союза, он столкнулся с тем, что на Западе имитация преобладает над интерпретацией. Форма над смыслом. С тех пор больше тридцати лет прошло (Кремер эмигрировал в 1980-м, - С.К.), а ситуация только усугубилась. Такое впечатление, будто движется конвейер какой-то, на котором штампуют композиторов, музыкантов…
С другой стороны, это может способствовать популяризации классики, которая всегда была привилегией высших слоев общества. Но стоит ли ее популяризировать?
И да, и нет. Как на всякий риторический, на этот вопрос тоже нет однозначного ответа. Так, наблюдая за происходящим в Латвии, иногда я прихожу к выводу, что классическая музыка слишком далеко ушла от простого слушателя. Вместе с тем, во время кризиса люди вновь потянулись в концертные залы – искали что-то для души. Мне кажется, в этой магии классической музыки есть что-то общее с тем, как священник на проповеди читает фрагменты Евангелия – поясняет их, интерпретирует. Одно дело – просто взять в руки Библию, прочесть какую-то главу – это может каждый, но не каждый – без подсказки священника – поймет смыслы прочитанного. Важно не то, что вы популяризируете классику, даете людям какой-то ее «лайт» вариант; но то, что учите их понимать классику.
Напоследок. Вы говорили, что стоя за пультом, ощущаете себя на перекрестке. Каково, в этом состоянии, выступать еще и интерпретатором написанного композитором? Или дирижеру лучше отказываться от попыток всяческих интерпретаций?
Создатель всего сущего – Бог. Человека Бог сотворил по своему подобию, значит человек – в какой-то мере – тоже создатель. Тем более – композитор, автор. Но и дирижер, музыкант – также создатели. Однако, участвуя в конкурсе Малера, я понял: я не могу чувствовать то же, что чувствовал он. Я не любил так, как он; не страдал, как он; у меня не было сердечного приступа; мне неизвестно, каково переживать потерю ребенка, да и ребенка-то у меня нет…То есть, я не могу создать Малера снова, но могу через себя - свою любовь, свои боли, свои болезни – пропустить созданное им. Вот что значит интерпретация.
Все фото "salzburgerfestspiele.at"