Где и как задержали Игоря Анатольевича?
Валентина Козловская: Его взяли у самого дома на улице. Он не так часто выходил, поскольку в городе к тому времени осталось мало его друзей. Прохаживался через площадь Ленина на Университетскую, где делал ксерокопию в копировальном центре, и возвращался назад. За ним приехало несколько машин, так сказали соседи сверху. Сын Святослав лежал на кровати, пока они проводили обыск.
Вас в то время дома не было?
В.К.: Я и Саша были в Киеве.
Александр Козловский: Мама поехала в Донецк на следующий день, после того, как стало известно, что папу задержали. Тогда же она пошла в полицию искать его. Поскольку мы не знали, кто его задержал, и где он находится. Соседка сказала, что пришло человек 6, показали ей документы, но она старая и не запомнила, кто это был.
Как вы узнали о задержании?
А. К.: Знакомая позвонила нам и сказала, что папа не брал трубку, потому она решила его проведать. Но когда пришла к нему домой, то увидела в окне, что в квартире копаются люди (жили мы на 1-м этаже). Да и у подъезда была суета.
Вы сразу начали бить тревогу?
А.К.: Мы, наоборот, думали решить все по-тихому, не придавать огласке, задействовать каналы там, но в итоге ничего не получилось.
В.К.: Из Киева я сначала поехала в полицию Ворошиловского района Донецка. Они сказали, что людей на улице не берут, такое задержание — дело рук «МГБ ДНР». На следующий день я пошла в «МГБ» - и мне подтвердили нахождение Игоря у них, сказали, что уже был суд, решением которого его задержали на 30 дней. Где он, не сказал никто. Я пошла к Морозовой («омбудсмен» самопровозглашенной ДНР, - авт.), была в СИЗО, в котором держат военных, никто о нем не слышал. Потом мы приехали «на подвал». Ко мне вышел следователь со словами: «Что же вы так волнуетесь, вы дали интервью, и нам уже чуть ли не американский посол и омбудсмен позвонили, все уже знают. Не гоните волну». Я предупредила его, что если с человеком 63-лет что-то случится, это будет на их совести. Игоря взяли в среду, передачу разрешили в понедельник: принесла еду. Через месяц его перевели в СИЗО.
Какие вещи изъяли во время обыска?
В.К.: Мы все документы хранили в папке на случай обстрелов. Их и забрали. Изъяли документы сына Святослава, из-за этого я не смогла вывезти его из Донецка сразу после происшествия. Забрали все документы Игоря (паспорт, пенсионное удостоверение, решение суда об опекунстве, грамоты, дипломы). Забрали технику - ноутбук, камеру, телефоны, а еще саблю и бабушкину икону, пару книг о казачестве на землях Донетчины и Луганщины. Большую часть вещей мне вернули в конце августа. Не отдали печати Центра «Дискавери» и Центра религиоведческих исследований и международных духовных практик, грамоту от Киевского Патриархата то ли за 2008-й, то ли 2009-й год.
Где сейчас находится Игорь Анатольевич?
А.К.: Он сидит в СИЗО №5 в центре Донецка на улице Кутузова.
Знаете ли вы о том, в каких условиях его удерживают?
А.К.: Раньше камера была на 4 человека. Сейчас, видимо, на 1-го, потому что никак ему не удается весточку нам передать. Думаем, его изолировали. Адвокат имеет право его проведывать, он заходит к нему. Но найти независимого адвоката на той территории очень сложно, сами понимаете. Да и боятся они ходить в «МГБ», чтоб самим не оказаться «на подвале».
Когда последний раз вы его слышали?
В.К.: 6 декабря он позвонил буквально на пару секунд. Он надеялся, что обмен состоится к Новому году. Не знаю, откуда у него была такая информация. Но в итоге обмен не состоялся. Телефоны у задержанных отобрали, связь с ним прекратилась. Через месяц в СИЗО сходил адвокат (для защиты интересов Игоря Козловского семья наняла местного адвоката, - авт.). Оказалось, что его перевели в другую камеру - подвальную, сырую, без окон. Мы ему передали необходимые вещи.
А.К.: После Нового года, собственно, активизировался судебный процесс. До этого никто и не вспоминал, что дело будет передано в суд. С марта 2016 года никаких следственных действий не велось. Они говорили, что это обменный процесс и «держать мы его будем, сколько нужно, пока не обменяем», а теперь решили сделать суд. Первое заседание было назначено на 15 февраля, потом его перенесли на 3 марта, позже - на 15 марта. И вот оно состоялось. Папа на нем присутствовал. На него давят: поскольку «МГБ» не может доказать, что он хранил гранаты, нужно заставить его признать, что такие гранаты у него были. Следующий суд планируется на 20 апреля.
В чем его обвиняют?
А.К.: У них принят Уголовный кодекс 60-го года, согласно которому папа обвиняется в нарушении ст. 256 ч.1 - хранении боеприпасов. Максимальное наказание предусматривает 4 года лишения свободы.
Что-то кроме хранения боеприпасов ему вменяли?
А.К.: Сначала его подозревали в создании экстремистских организаций – это якобы за деятельность, связанную с организацией молитвенного Майдана «За мир и единство Украины» с представителями разных религиозных организаций, который проходил с марта по август 2014 года. Но они поняли, что будет глупо обвинить человека в том, что молитва – это терроризм, и подстраховались статьей о хранении гранат.
В.К.: Поскольку его взяли на улице возле дома, отобрав ключи, в квартире можно было делать все, что угодно. Никого не было: ни соседей, ни работников ЖЭКа, ни дворника. У них были свои понятые. Я долго спрашивала у сотрудника «МГБ», почему не были приглашены свидетели. На что он ответил, что понятые были - их. После в деле мы прочитали, что ими были два мальчика из Академии управления, которые живут в общежитии по одному адресу. Также они утверждают, что нашли гранаты на полке среди книжек. Но в шкафах никто не рылся, потому что книги в них очень плотно стоят в два ряда, и даже если бы они что-то искали, книги бы назад не поставили. Но дело в том, что на полках все книги были на месте и в том же порядке. Я об этом и в «МГБ» сказала. Их интересовал компьютер, его рабочее место, рукописи, статьи. Вот там было все перевернуто.
Как думаете, из-за чего Игоря Анатольевича взяли?
А.К.: Думаю, у них просто была задача: продемонстрировать эффективность своей работы, а кто-то из них просто знал фамилию папы и выбрал его, как жертву этой охоты.
В.К.: Он - активный, публичный, никогда позицию свою не скрывал, он за межрелигиозный диалог, за толерантность, а не за войну. Но никто к этому не прислушался.
А.К.: Папа много где был, многих знает, а потому много людей выступило в его защиту.
А чем Игорь в последнее время занимался?
А.К.: Он работал над книгой-исследованием религиозной обстановки на оккупированных территориях. Эти рукописи изъяли во время обыска. Он периодически (раз в месяц-два) выезжал на конференции в Киев. Преподавал до июля 2015 года в Донецком национальном технический университете, который переехал в Красноармейск, нынче Покровск. И он каждый день пересекал блокпосты, но потом это стало невозможным - процесс занимал целый день. Папа ушел на пенсию, писал статьи, ездил на конференции, снимался в передачах. Через полгода его арестовали.
«Все уперлось в стену. Переговоры ничего не дают»
Когда вы уехали из Донецка?
В.К.: В Донецке я пробыла еще 10 месяцев - до конца октября 2016 года. Я носила передачи, все надеялись, что его отпустят. Мы не понимали, за что его можно было взять. Он был осторожен в соцсетях, писал философские, культурологические вещи, никогда не высказывался осуждающе. Тогда же появилось интервью Ходаковского (командир самопровозглашенной ДНР, - авт.) о том, что в Макеевке возможно появление вербовщиков Исламского государства. История с гранатами, по словам нашего адвоката, распространенная. Сначала адвокат обещал, что Игоря удастся оправдать, а теперь, по всей видимости, и на него надавили, он советует признаться, чтобы срок был меньше: не 4, а 2 года.
Где вы сейчас живете?
В.К.: Сейчас мы с сыном Святославом снимаем квартиру в Киеве. Когда вернули документы, мы собрали все подписи и пересекли линию разграничения, заказав авто и поставив туда кровать. Взяли его инвалидную коляску и минимум вещей. Научную библиотеку я вывезла всю, художественная осталась: наняла машину и погрузила в нее 50 ящиков книг. В Киеве я сразу же пошла на работу, потому что сын не получает пенсию, так как опекуном назначен папа, а чтобы собрать второе опекунство нужна куча документов, среди которых справка из ЖЭКа, врачи и комиссии. Мы надеялись, что к Новому году папа вернется, но, видимо, придется переоформить опекунство. Как долго я смогу работать, не знаю. Мне ведь уже 60 лет.
Как сейчас себя чувствует Святослав? Ведь детям с синдромом Дауна любые изменения привычной среды даются непросто, да и когда пришли «плохие дяди» он пережил стресс...
В.К.: Ребенок не понимает, почему нет папы, который с ним был. Вот в один момент его не стало, а ты не объяснишь ему, куда он делся. Здесь у него есть подруги, которые к нему приходят в гости, но папы пока нет. Я обещаю, что надо подождать, и праздник будет. Но праздника нет. Пока его нет. Я не знаю, что мы еще должны сделать, чтобы вернуть его домой?! Мы уже и так громко прокричали. Я думаю, их это просто потешает. Им нравится, что они имеют силу удерживать человека. МГБшнику я так и сказала: «У вас вместо сердца — камень».
Как вам кажется, ваш муж - морально сильный человек?
В.К.: Cильный, конечно, но есть предел человеческих возможностей, особенно в таком возрасте, когда у тебя давление и обострился артрит. Во время последнего нашего разговора, я сказала ему «держись». Он ответил: «Буду, сколько хватит сил». Но он не сибирского здоровья – обычный человек. У нас и отпуска 18 лет уже не было. Никогда вместе мы не отдыхали, всегда отдельно, чтобы было с кем сидеть с ребенком. Такое заточение в нашем возрасте - самое страшное: у тебя забрали золотое время для общения со своими детьми, родными и друзьями, для музыки, чтения. Это не люди, а варвары.
В СБУ заявили, что Игорь Анатольевич внесен в список обмена пленными. Правда ли это?
В.К.: Все украинские органы включены, все о нем слышали, но на той стороне никто не хочет ничего знать. Нам до этого говорили, что в списки он внесен, что этим вопросом занимаются, а теперь, по словам Тандита (советник главы СБУ, - авт.), он якобы раньше в списках для обмена не был. Нам трудно сказать.
А.К: Сначала нам говорили одно и то же: что он в списках «законно утримуваних з українського боку».
В.К.: Пресс-служба Грицака написала, что благодаря нашему флэшмобу в социальных сетях, они узнали о случае задержания Игоря. В общем нам трудно сказать наверняка, занимается ли кто-то вопросом освобождения. Мы написали целую стопку писем в Администрацию Президента, куда только могли. Ответ один: «Мы знаем, мы боремся».
То есть уверенности в том, что он внесен в списки для обмена, у вас нет?
А.К.: После каждых Минских переговоров у нас новая информация: то он есть, то его нет.
В. К.: Переговоры с врагом всегда сложные. У всего есть цена, есть условия. Но мы даже не знаем эти условия. Нам о них никто не сообщал.
Из представителей власти с вами кто-то встречался?
В.К.: Ирина Геращенко. С Тандитом я говорила в феврале, с Качановым говорила (руководитель Объединенного центра при СБУ по освобождению пленных, - авт.). Они говорят о 118 пленных. Некоторые сидят там уже 900 дней в страшных условиях, в ямах. Но большинство из этих людей - военные. Наш же случай – гражданский человек в возрасте.
Верите ли вы в то, что Игоря Анатольевича все же удастся освободить?
В.К.: Конечно, верим. А как можно не верить?
А.К: Не надеемся на справедливость. Больше на мировою огласку.
В.К: Все-таки XXI век, центр Европы, и чтобы такими методами уничтожали человека... Это и есть фашизм. Как еще можно назвать задержание обычного мирного человека на улице? Хотя бы предупредили, мол, уезжай, иначе будет хуже. Зачем же так человека мучить? Уже второй год его плена пошел, больше 400 дней. Он свободен, как ветер, легок не подъем. Он всегда много успевал, не лежал, не жил праздно: утром делал зарядку, бежал на работу, проводил семинары, занимался йогой, писал, давал интервью. Он многое успевал, а теперь в камере, где даже читать невозможно, без связи с миром и родными.
Вы не обсуждали возможность подобного задержания, не переживали, что может так случиться?
А.К: Мы больше видели опасность в обстрелах.
В.К.: Мы даже не думали, что можно пострадать, если ничего не говоришь и не делаешь против республики. Мы все время просили его уехать, но с лежачим ребенком-инвалидом переехать в другой город сложно. Вот он и не переехал…
В.К.: Я не вижу никаких шагов дальнейших...
А.К.: Мы слышим только отговорки властьимущих.
В.К.: Это касается не только нашего Игоря, но и всех пленных. Высшее варварство – не решать 3 года вопрос возвращения их домой. К кому мы должны докричаться? Почему мы все молчим? Сколько несчастных родителей остались одни, сколько детей? Никакой весточки о родных нет, в эти ямы не пускают! Как так получилось вообще, что в цивилизованном мире люди теряют здоровье в подвалах? Во имя чего, за что? Может мне кто-то ответить?