У нас в гостях человек, который, изменил облик фестиваля “Молодость”, после чего “Молодость” вошла во все каталоги и классификаторы фестивалей мира.
Когда я готовился к разговору, прочитал программу и увидел фразу нашего мэра Виталия Кличко о том, что фестиваль в этом году будет проходить в том числе и на Софийской площади.
Сегодня у нас действительно есть задание расширить присутствие фестиваля в городе. Не буду говорить точно о Софийской площади, но тем не менее.
Ты, Сергей, тоже прошел через фестиваль “Молодость” и получал на нем награды. Тогда он был совершенно другой: мы по нему иногда ностальгируем. Он был для узкого круга, для киноманов.
В принципе “Молодость” остается киноманским фестивалем, но сегодня хочется привлечь более широкого зрителя. Иногда после “Макдональдса” надо угостить гостя каким-то деликатесом. Люди должны привыкать к хорошему кино, и наша задача вместе с городом сделать так, чтобы фестиваль был доступен для широкой публики.
Мы расширяем количество площадок. Есть идея сделать показы в ЦУМе, который как раз открывается после реконструкции.
Вообще мы очень рады, что городские структуры заинтересовались фестивалем и понимают одну простую вещь: фестиваль для города – это своеобразная приманка для туристов, которые будут приезжать в Киев и тратить тут свои деньги. Мы же знаем историю Каннского фестиваля. Мэрия Канн придумала фестиваль, чтобы город стал курортом и переплюнул Антибы.
Ты сам меня вывел на тему Каннского кинофестиваля. У меня есть книга моего любимого режиссера Клода Лелуша – “Баловень судьбы” из цикла “Мой ХХ век”. Я хочу прочитать полторы страницы из этой книги. Глава называется “Буря на Круазетт” о фестивале 1968-го года, когда вот-вот начнется молодежный бунт и волнения в Париже. Лелуш привозит в Канны свою картину “13 дней во Франции” об Олимпийских играх и решает показать ее генеральному директору фестиваля:
“Никогда не знаешь, что тебя ждет… Я приехал в Канн утром с коробками моего фильма в багажнике «Порше», и просмотр начался ровно в девять часов. Уже десять часов, и все по-прежнему складывается как нельзя лучше. Во всяком случае, в этом зале. Зато за его пределами небо заволакивают тучи. Я приехал на машине, так как авиационные компании угрожали начать забастовку. И мне с трудом удалось добраться до Канна, потому что возникла угроза нехватки бензина… Вот уже несколько дней как всю страну охватывает тревожное брожение. В Париже распространились студенческие организации, а теперь и на заводах множатся пикеты забастовщиков. Почти повсюду нарастает возмущение. Обещает разразиться буря, и многие задаются вопросом, не снесет ли она все… В пятнадцать минут одиннадцатого в Канне, в зале Дворца фестивалей, по-прежнему все спокойно. Через минуту погода резко меняется. Какой-то незнакомый человек наклоняется ко мне и тихим голосом, чтобы не беспокоить генерального директора, сообщает, что вне зала несколько человек немедленно требуют встречи со мной. В конце концов, фильм я уже видел. Я оставляю Фавра лё Бре досматривать «Тринадцать дней во Франции» и выхожу. В холле меня встречает цвет французского кино. Заправляют всем Жан Люк Годар и Франсуа Трюффо.
— Это революция! — восклицает Годар, утративший свою швейцарскую невозмутимость.
— Необходимо немедленно закрыть фестиваль, — продолжает Трюффо. — Было бы неприлично продолжать его в этих условиях”.
И дальше идет описание, что же происходило: “Большой зал Дворца, откуда только что вышел Фавр ле Бре, уже заполнила возбужденная толпа. На сцене Годар, Трюффо, Клод Берри, Луи Малль и Роман Полански — они возглавляют это общее собрание, которое устроено без подготовки, словно революционный трибунал. Все орут, кричат друг на друга, одновременно берут слово. Когда я публично объявляю о позиции, занятой генеральным директором, шум перерастает в бунт”
И резюме: “Революция потерпела неудачу. Но она кое-что изменила. Это ощутимо в атмосфере и в настроениях людей. Ничто больше уже никогда не будет так, как прежде. Это немного похоже на то, как если бы возникла некая новая сила, навязав патерналистскому обществу свое право на существование и на свободу слова. Короче, молодежь впервые берет власть”.
Андрей, а вдруг к тебе придут молодые и разгневанные студенты и скажут: “Андрей Яковлевич, хватит нам вот этих седых людей в зале с их подругами. Давайте вернем фестивалю былую студенческую славу”. Что ты будешь делать?
На самом деле сейчас в Украине несколько другие обстоятельства, чем были тогда в Каннах. Но мы ведь тоже делали фестиваль в разные годы: ты помнишь, что в 2004 он был полностью оранжевым. Молодежь это приветствовала, а вот седовласые люди от партии-правительства были очень недовольны и угрожали закрыть и нас, и дворец “Украина”, и Дом кино, и все остальное.
Я не думаю, что нам грозит молодежный бунт, все-таки основная среда на “Молодости” – это молодежь. Для нее мы стараемся делать все. Они обижались, когда мы не включали наше короткометражное кино в основную конкурсную программу, просто чтобы наши фильмы не проваливались на фоне более сильных конкурентов.
Тогда мы придумали национальный конкурс короткого метра, который, надо отметить, за последние годы значительно вырос, и это приятно.
Другое дело, что мы уже переросли систему бесплатных билетов, которая существовала, когда фестиваль был в Доме кино. Раньше он не брал денег за аренду, а сейчас берет. Кроме того, “Молодость” стала международной по-настоящему, в регистрацией в FIAP, а это влечет за собой дополнительные требования по оборудованию, например.
В этом году мы будем проводить показы в коммунальных кинотеатрах, где билеты будут очень дешевыми, доступными для всех.
Фестиваль меняется, но мы пытаемся сохранить демократическую атмосферу даже на красной дорожке. Но, к сожалению, без спонсорских денег сделать фестиваль невозможно. Государство на “Молодость” дает копейки, в отличие от Евровидения. Но мы делаем многое, чтобы привозить хорошие фильмы.
В прошлом году на фестивале было очень хорошее кино.
Фильмом открытия будет “Жизнь” Стефана Бризе, одного из интереснейших режиссеров Франции, я бы даже сказал - наследника Лелуша. Это экранизация Мопассана с очень современными вариациями.
А на закрытии мы показываем моего любимого режиссера Анджея Вайду, который в 90 лет снял свой 40-й фильм. На польском он называется “Powidoki”, “Послеобразы”.
Это очень интересная история о знаменитом художнике Владиславе Стржеминском, который работал с Малевичем и Шагалом, до войны организовал в Польше первый музей современного искусства. Музей с приходом советской власти в Польшу уничтожили, а художника лишили работы.
В общем, это фильм об очень большом художнике, о котором мы мало знаем, и это фильм Вайды, где есть все, что нужно в кино, – гармония кадра, музыка, монтаж.
Ты помнишь, при каких обстоятельствах мы знакомились и общались с Вайдой. Он привозил сюда картину “Катынь”. Я буквально две недели назад был Харькове и под Харьковом заехал в такое печальное мемориальное место…
Которое, кстати, как мемориал организовали уже после приезда Вайды в Киев.
Да, там похоронены поляки и в том числе отец Вайды, который был там расстрелян.
Вайда не мог приехать в Украину, пока не сделал “Катынь”. Когда он все-таки приехал, мы много общались: его первой поездкой была поездка именно в это место. Там тогда было помещение СБУ и не было никакой мемориальной доски, которую потом сделали за деньги Вайды и от его имени. Наливайченко нам тогда помог.
Это вообще отдельная тема. Я недавно вернулся с Национального польского фестиваля, и остался очень доволен уровнем их фильмов. У нас в полнометражном конкурсе будет замечательная картина “Последняя семья” – тоже о художнике. Актер, исполнивший главную роль, Анджей Северин, получил в Локарно и на фестивале в Гдыне призы.
Я много фильмов там посмотрел, в том числе и “Волынь”, которую, я считаю, нужно здесь показать. У меня было предубеждение против этого фильма, мне все говорили, что это ужасно, односторонне, что показывать в Украине нельзя. Но потом я понял, что эти разговоры напоминают “не читал, но осуждаю”.
Не скажу, что это шедевр, но это очень важный фильм. Важный именно для того, чтобы мы понимали, какие пятна были в нашей истории, и что их нужно как-то переступить. Поляки тоже должны понять, что те, кого мы сейчас считаем героями, совершали против них преступления, но так происходит во всем мире. Венгерские национальные герои – враги Словакии. Но об этом нужно говорить.
Собирать пресс-конференции, делать программы…
Да. Если мы не переступим это прошлое, то мы не придем ни к какому будущему. Об этом давно говорил Занусси: нужно просто извиниться.
Об этом говорил и Абуладзе.
Конечно. Кино что-то предчувствовало.
Попадало в нерв времени, абсолютно точно.
Говоря о нашем украинском кинопроцессе, где что-то происходит и меняется, что тебя больше всего радует и больше всего огорчает?
Одним словом не ответишь ни на одну, ни на другую часть вопроса.
Во-первых, огорчает, что очень медленно идет процесс становления нашей киноиндустрии. Потому что киноиндустрия – это не только государственные деньги на производство, с этим сегодня вроде бы все в порядке. Не только имена – среди молодых талантливых ребят я вижу и их. Но это и вопрос распространения кино. Так или иначе, кино измеряется количеством зрителей, которые пришли на него в кинозалы.
Польский бокс-офис в 10 раз превышает кассовые сборы в Украине. Там не только много залов, там есть подготовленный зритель. “Елена” Звягинцева собрала в Польше больше денег, чем в России.
У нас, в свою очередь, очень большая проблема с дистрибьюцией. Она по-прежнему является колониальной. Зарубежные картины, которые нам удается показать на “Молодости”, в украинский прокат никто не покупает. А то, что в прокат все-таки выпускают, покупают у россиян, что на сегодняшний день очень обидно.
Я не раз говорил нашим парламентариям: “Вы добились того, чтобы Франция не продавала “Мистрали” России. А почему французские дистрибьюторы продают России права на показ фильмов в Украине?” Это ведь на самом деле и политический, и экономический вопрос, потому что в России фильм купить дороже, чем во Франции. Надо его решать, но ведь никто этим не занимается, потому что культура на обочине. Тем более, кино.
Поэтому нет кинопроцесса и нет готового к нему зрителя.
Но я счастлив, придя к тебе, узнать, что на радио есть отдельная программа о кино. А вот популярных журналов о кино у нас нет.
На телевидении такие программы появлялись и быстро исчезали.
Исчезали, потому что это не рейтингово. А в Польше ввели программу “Фильмотека Народова”, которая поддерживает киноклубы и показывает кино в школах. Польских парламентариев заставляют раз в месяц смотреть польские фильмы. Хорошо бы, если бы наши депутаты пришли хоть раз в кино.
Продюсерское движение развивается так, как оно развивалось в Чехии и Польше 20 лет назад. Я не вижу грамотных продюсеров. Они не видят перспективы, где и как показать фильмы.
Что радует? Радуют молодые режиссеры и продюсеры. Многие ребята презентовали свои фильмы и в Берлине, и в Каннах. Они работают с зарубежными фондами, стремятся к ко-продукции. Надо отдать должное Госкино, оно тоже работает в этом направлении.
Есть молодые ребята с интересными идеями, но их иногда начинают “строить”: “А актуален ли ваш фильм? Об Украине ли он”, – забывая, что есть универсальные темы. Вика Трофименко не прошла во второй тур последнего питчинга, а я считаю, что после ее картины “Братья” она должна была получить карт-бланш на второй фильм. Она хочет снять его в Индии, но на универсальную тему, так что мы бы узнали в нем себя. Но наша экспертная комиссия разделилась: половина задалась вопросом, почему мы должны давать украинские деньги на то, чтобы съемочный процесс проходил в Индии. Но нельзя же оставаться на своем хуторе.
Но есть еще одна большая проблема для нашего среднего и молодого поколения: для них кино началось с Тарантино. Они считают, что все, что было до этого – от Ренуара до Лелуша – безнадежно устарело. Я им предлагаю почитать изумительный диалог Умберто Эко и великого сценариста Жана-Клода Карьера, который вышел в украинском переводе.
Это проблема базового кинематографического образования в стране.
Поэтому я хочу отдельно анонсировать нашу программу “Столетие”, которая для нас очень дорога. В ней мы показываем работы кинематографистов, которым в этом году исполняется 100 лет. Это классика мирового кино и в этом году есть два персонажа, которые еще живы. Это Кирк Дуглас и Оливия Де Хэвилленд, которую у нас знают по роли в “Унесенных ветром”, но на самом деле у нее есть два “Оскара” и прекрасный фильм, где она сыграла в дуэте с Бэтт Дэвис.
Надо Дугласа в Союз кинематографистов переманить.
Надо. А Оливия Де Хэвилленд, кстати, живет в Париже, до сих пор читает лекции.
Я уже понял, что у тебя есть сантимент к польскому кино, ты его любишь и знаешь. Можешь назвать три фильма, которые ты пересматриваешь, такую вот книжную полку, на которой остается самое важное?
Очень трудно назвать три любимых фильма: в разные периоды что-то становится очень близким, что-то уходит, что-то пересматриваешь.
Есть две категории картин: фильмы, которые приходят к тебе через сознание, и ты с ними живешь, и фильмы для развлечения, но при этом сделанные на высочайшем уровне. Я люблю такие фильмы. “В джазе только девушки” – это же абсолютный шедевр.
Это великая картина.
Хотя это не Бергман, и не Куросава, и не Тарковский, и не Параджанов.
Ну было бы грустно, если бы были только такие фильмы, конечно.
Да. У нас у всех, наверное, происходит какое-то становление, и вот у меня оно произошло в 14-15 лет, когда я посмотрел знаковые для себя фильмы. У нас тогда вышел с большим опозданием фильм Вайды “Пепел и алмаз” – я очень люблю этот фильм. Тогда же практически вышли “Тени забытых предков”, который меня поразил своим буйством. Примерно в это время я посмотрел “Земляничную поляну” Бергмана и “Рокко и его братья” Висконти.
Но со временем я понял, что на первое место я бы поставил Чаплина с его “Огнями большого города”. Я все-таки считаю, что умение, как говорил Чаплин, “сделать кино для Эйнштейна и для кухарок” – действительно великое. Кстати, “Летят журавли” еще – даже если я по телевизору вижу какой-то фрагмент, не могу остановиться и продолжаю смотреть.
Есть и вещи, которые пришли из детства. Мне очень хочется сделать программу того, что и Годар и Трюффо назвали “папиным кино”, а ведь там были замечательные картины, которые я очень люблю. Вот в следующем году будет 100 лет Даниэль Дарье, которая тоже еще жива, слава богу. Был замечательный фильм “Мари-Октябрь”, потом с ней же “Дьявол и 10 заповедей”.
Есть еще один любимый режиссер – Лукино Висконти. Я хочу посоветовать тебе почитать книгу о нем, где рассказывается, как он мучился над каждым фильмом, как важна была для него каждая деталь, монтаж, сценография.
У меня еще один деликатный вопрос. Ты много раз был в жюри, на многих фестивалях. Как оценивается кино? Существует ли объективная оценка фильма? Вот этот фильм побеждает, а тот не побеждает. Как это происходит?
Одному человеку выстроить свое мнение гораздо легче, чем жюри. Оно бывает разное, туда могут входить люди с совершенно противоположными мнениями.
Мой первый опыт жюри был лет 25 назад, в Братиславе. Это был фестиваль, который сейчас уже видоизменился, но он ориентируется на молодое кино. Тогда у нас был очень интересный состав жюри: председателем был такой уникальный актер Кристофер Ли – его больше знали по всяким Дракулам, а на самом деле он пел Бориса Годунова в Метрополитен Опере и вообще очень большой актер.
Так вот, тогда был македонский фильм, который я очень люблю и он победил до этого на Молодости и собрал призы на других фестивалях. Но вот начали задавать вопросы: зачем его снова награждать, если он уже титулованный и так? Я говорю: позвольте, если есть конкурс и нам его предложили, то мы должны выбирать лучшее, а не думать, что он уже получил раньше.
Бывает такая ситуация, когда вдруг два человека в жюри не находят общий язык в своем представлении о кино и начинают просто противоречить друг другу, даже если им обоим нравится какой-то фильм. Очень важно подобрать нормальный состав жюри, людей, которые могут общаться, которые могут прислушиваться к чужому мнению. Я был в разных жюри, и бывает, что приз получает фильм, который мне совершенно не нравится, но нравится остальным. Конечно, критерии очень сложные в кинематографе.
Даже если вспомнить историю Каннского фестиваля: я помню тот 40-й фестиваль, когда Бергмана награждали “Пальмой пальм”.
Это как гран-при?
Нет, это как за вклад в искусство. Почетный приз. Раньше в Каннах не было такого приза. Так вот Бергман не приехал получать награду: он был обижен, потому что в Каннах ему никогда не давали “Золотую пальмовую ветвь”. Но, с другой стороны, соревновались-то с ним Феллини, Висконти, Антониони, Куросава и так далее. Вот как тут выбрать?
Я вспомнил в связи с этим шведскую документальную картину о Тарковском, которую смотрел на питерском фестивале “Послание к человеку”. Там есть несколько моментов, когда Тарковский ожидает решения жюри в Каннах – и вот он не получает “ветку”, а получает приз за режиссуру. Меня потрясла его реакция: на него было больно смотреть, он воспринял это как настоящую трагедию. Я подумал: боже, художник мирового уровня, а так переживает. Невероятно.
На самом деле, они очень переживали. Для Висконти была страшная трагедия, что он не получает приз на фестивале в Венеции.
А великая Анна Маньяни не могла ему простить, что, когда он был в жюри, приз дали Марии Шелл, австрийской актрисе, а не ей. Потом не общалась с Висконти до конца своей жизни.
Ангелопулос, который вышел на сцену после получения гран-при (второго по значимости приза после “Золотой пальмовой ветки”) и сказал, что готовил речь на получение “ветки” и сказать ему нечего.
46-й кинофестиваль "Молодость" стартует 22 октября и продлится до 30 октября.