Тяга к поэзии проявилась у Андрея Вознесенского еще в юности. Детские свои стихи он никогда не упоминает, хотя, очевидно, зря. Недаром Борис Пастернак, получив их по почте от четырнадцатилетнего мальчика, пригласил его к себе и затем приблизил.
В 1957 Андрей окончил Московский архитектурный институт и получил специальность архитектора. Но дружба с Борисом Леонидовичем оказала сильное влияние на судьбу поэта. Вознесенский называл Пастернака своим литературным кумиром и подчеркивал, что тот оказал на него "исключительное влияние как поэт и как человек".
Фото: sovpoet.narod.ru
В 1958 стихи Андрея Вознесенского впервые появились в периодике.
А.А.Вознесенский – был вице-президент Русского Пен-центра, его усилиями и инициативой создан музей Бориса Пастернака в Переделкино. Он избран академиком и почетным членом десяти академий мира.
Скончался 1 июня 2010. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
* * *
«Ты меня на рассвете разбудишь,
проводить необутая выйдешь.
Ты меня никогда не забудешь.
Ты меня никогда не увидишь.
Заслонивши тебя от простуды,
я подумаю: "Боже всевышний!
Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу".
Эту воду в мурашках запруды,
это Адмиралтейство и Биржу
я уже никогда не забуду
и уже никогда не увижу.
Не мигают, слезятся от ветра
безнадежные карие вишни.
Возвращаться — плохая примета.
Я тебя никогда не увижу.
Даже если на землю вернемся
мы вторично, согласно Гафизу,
мы, конечно, с тобой разминемся.
Я тебя никогда не увижу.
И окажется так минимальным
наше непониманье с тобою
перед будущим непониманьем
двух живых с пустотой неживою.
И качнется бессмысленной высью
пара фраз, залетевших отсюда:
"Я тебя никогда не забуду.
Я тебя никогда не увижу".
«ТРЕУГОЛЬНАЯ ГРУША»
Андрей Андреевич, в нашей несвободной стране, вы всегда производили впечатление человека свободного.
Я всегда был свободен, довольно-таки. Свобода это вообще… нет свободных людей. Ну, как я сейчас буду говорить, что свободен, а у меня тут привязан ваш микрофончик. Правда? Вот так вот, ты на привязи все время. Но максимум свободы, по-моему, во мне всегда было. А сейчас – особенно.
Раньше ведь всё-таки довлела политика особенно сильно. Антисоветская или просоветская. Но и там, на стадионах, когда мы читали стихи, был элемент ожидания, и публика ждала: вот он сейчас скажет что-то против советской власти или что-то ещё. Иногда ждала. Хотя я старался такого не делать… просто, я другой человек.
А сейчас я делаю чистое искусство. Герметические формы такие, видеомы. Вот я сейчас написал поэму о казино: текст в виде спирали идет. Этого раньше я не мог сделать. И не потому, что это было против советской власти. И не потому, что за. А потому, что они считали...
Ну, вот, смотрите - что такое темнота? «Ть-ма-ть-ма-ть-ма-ть-ма-ть!..». Вы знаете, напечатать это стихотворение удалось только в подпольном альманахе «Метрополь». До этого нельзя было. Раньше Союз писателей или, там, секретариат, когда разбирал нас, он уже видел, уже заранее знал, что там есть что-то антисоветское. И они сказали: «Это значит, что Родина-мать – это тьма!». Другой сказал, вы извините, он сказал, а я цитирую: «Он нас послал к ё…ой матери сейчас». Я сказал: «Да, может, и послал. Но не сейчас, не в данном случае». (Улыбается).
Они все видели, что должно быть обязательно антисоветское. А это, действительно, просто тьма, мироздание, небытие. Из него рождается жизнь матери и потом уходит. И это самое длинное и самое короткое русское стихотворение: «Тьма-тьма-тьма-ть-МА-ТЬ-мать-мать-ма-ТЬ-МА-тьма-тьма-тьма…». (Голос постепенно набирает силу, а потом медленно затихает…).
Вы, таким образом, предлагаете своим читателям другой, новый взгляд на жизнь?
Я не Гитлер, и не Сталин, и не Мао Цзедун, чтобы говорить: «Идите туда!». (Показывает рукой).
Я не знаю сам. Я только могу дать метод мышления, потому что, не знаю, что там с вашей стороной, заграничной, делается, но у нас в стране логики нет. По логике мы все должны пойти в тартарары. По логике, катастрофа неминуема - завтра, послезавтра. Поэтому, я думаю, что только сюрреализм и может как-то нас спасти. И сейчас надо готовить умы к этим странным решениям.
Почему, люди идут, извините, на мои вечера и покупают мои книги? Потому, что там есть какая-то непонятность, какой-то сюр. Решение не такое вот, а вот непонятно какое!
Я думаю, что моя гражданскость, только этим вот и определяется. Не то, что политика, это ерунда все!..
* * *
«Я - Гойя!
Я - Гойя!
Глазницы воронок мне выклевал ворог,
слетая на поле нагое.
Я - Горе.
Я - голос Войны, городов головни
на снегу сорок первого года.
Я - Голод.
Я - горло повешенной бабы, чье тело,
как колокол, било над площадью голой.
Я - Гойя!
О грозди Возмездья! Взвил залпом на Запад -
я пепел незваного гостя!
И в мемориальное небо вбил крепкие звезды,
как гвозди.
Я – Гойя».
* * *
Вы на Никиту Сергеевича не обижаетесь, что он когда-то на вас орал, в 63-м году, помните, когда вы выступали? Это было совещание каких-то молодых… Да?
Нет. Это было не совещание молодых, это была встреча интеллигенции и правительства. Но дело в том, что это было зарегистрировано как заседание Политбюро. Поэтому, все документы, даже сейчас, можно добыть только из архива. Потому, что всё это было засекречено и нельзя было взять даже для просмотра. Тем более, что там его ненормативная лексика была. Крупно присутствовала. Вот.
Но вы спрашиваете, обижаюсь я или нет? Да нет, конечно. Потому, что главное, что он отпустил людей. Хотя, я не знаю, сейчас уже не понятно, сам ли он отпустил, или… Сейчас появились материалы, что у Берии были такие же планы, абсолютно. И во многом они были двойниками, честно говоря.
К тому же, часть этих людей он сам и посадил...
Да, абсолютно. И у него руки были по локти в крови, конечно. И в Киеве что он делал, и в Москве. Он же был в 1937 году секретарем Московского горкома, всех сажал, конечно же. Вот. Но факт в том, что, так или иначе – он всех отпустил.
Но я рад, что на мне кончилась вот эта великая наша традиция отношений - царь и поэт. И, по-моему, сейчас нашим литераторам совершенно безразлично, что думает правительство о поэзии. Вот сейчас даже смешно будет, если кто-то будет указывать, как писать, или что хвалить. Похвалит, или поругает – это личное дело его.
А у Хрущева это последняя точка была, когда он вопил-орал: «Господин Вознесенский! Выезжайте из страны! И Шелепин выпишет вам паспорт!». Это ж просто бред был!.. А Шелепин был тогда министром КГБ, между прочим. Он сидел в зале, вдруг вскочил и стал орать (копирует): «Вы пришли в Кремль без галстука! И в свитере! Вы – битник!». Но, кроме него и меня никто не знал, что такое битник! Но, тем ни менее, все, весь зал начал кричать: «Битник! Битник! Долой! Вон из страны!..». Вот такой бред был.
Но после этого я, кстати, обиделся на них и перестал носить галстуки, и стал носить шарфики. Это сейчас смешно, но тогда там были, конечно, тяжелые вещи.
Так почему же они все на вас кричали?
Повод был такой: Ванда Василевская выступила там и сказала, что в Польше они не могут построить социализм, потому, что я и Аксенов мешаем им строить социализм. Почему? Потому, что я перед этим сделал такое заявление, что нет горизонтальных поколений, есть только вертикальные. А вертикальные поколения, я сказал, это для меня гениальный Пастернак, которого они только что раздолбали, Ахмадулина и Лермонтов – в одном поколении.
Никто не понял, что такое вертикальные, горизонтальные… Это им тяжело было понять. Все: «Ууу… Вертикальные, горизонтальные…». И тут Никита Сергеевич проснулся и говорит: «А кто пойдет и объяснит нам?». Ну, я и вышел. И тут началось… Кстати, Малышко перед этим там говорил такие фразочки, что: «Вознесенский сам должен свои «треугольные груши» чем-то там околачивать». В общем, потешались, потешались…
Но, было страшновато. Потому, что когда он орёт, а у него просто истерика была... Как тогда, в Организации Объединенных Наций, когда он стучал ботинком по столу. Такая же истерика была. Я обернулся, у него летит слюна изо рта, кулаки сжаты, он вопит, не понимает! Он кричит: «Вы хотите в Венгрию, вы антисоветчик, вы против партии!». Да я не занимался ни советской, ни антисоветской деятельностью. Но, видно, досье у него было такое.
И вот так он орал-орал, орал-орал. А потом я понял, что надо его остановить.
Понимаете, я бы сказал… я бы свалился, наверное, без чувств, если бы у меня не было стадионной привычки. Я ему и говорю: «Дайте мне договорить, не перебивайте меня!». (Смеётся) Он очень обиделся на это.
* * *
«Фразы бессильны. Словаслиплисьводну фразу.
Согласные растворились.
Остались одни гласные.
«Оаыу аоии оааоиаые!..»
Это уже кричу я.
Меня будят. Суют под мышку ледяной градусник.
Я с ужасом гляжу на потолок.
Он квадратный».
* * *
А зал всё вопил и хотел, чтобы меня выгнали из страны. Потому, что тогда это бы им развязало руки, тогда можно было бы репрессии делать. И я вдруг увидел, что он глядит на этот зал, который давил на него и кричал: «Долой! Позор! Вон из страны!». Сначала говорил он, а потом зал повторял то же самое. И вдруг я увидел, что по его лицу ползет какая-то мысль. Он пьяный был, но протрезвел немножечко. И мысль такая идет…
И я думаю, у меня, конечно, нет доказательств, но думаю, он понял, что когда-то эта номенклатура и его самого сожрёт, и выгонит. Я ему тогда и говорю: «Может, я не умею речи толкать, но дайте я прочитаю стихи». И он сказал: «Хорошо. Пускай почитает стихи». И вот когда я читал стихи… (улыбается) …а я сдуру всегда читаю так… (Размахивает руками).
А он мне: «Вы что, Ленин? Вы думаете, что хотите нам путь указать?». А у него в досье, видно, написано, что я хочу власть захватить или что-то такое. А потом: «Ну ладно», - и успокоился. А потом уже Аксенов был.
Занятно!.. А с Горбачёвым вы встречались?
С Горбачевым я один раз виделся, когда Рейган обед устроил.
Был у вас на даче?
Нет. На даче была Ненси. А с Рейганом встречались, когда прощальный обед был, он устроил обед в американском посольстве.
(Из соседней комнаты слышен голос супруги, Зои Борисовны).
Вознесенский: - Да, сейчас!..
(Смущённо замялся).
Извините. Зоя, подожди минуточку!..
* * *
«Благословенна лень, томительнейший плен,
когда проснуться лень и сну отдаться лень.
Лень к телефону встать, и ты через меня
дотянешься к нему, переутомлена.
Рождающийся звук в тебе, как колокольчик,
и диафрагмою мое плечо щекочет.
"Билеты?- скажешь ты.- Пусть пропадают. Лень".
Медлительнейший день в нас переходит в тень.
Лень - двигатель прогресса. Ключ к Диогену - лень.
Я знаю: ты прелестна, все остальное - тлен.
Вселенная дурит? До завтрего потерпит.
Лень телеграмму взять - заткните под портьеру.
Лень ужинать идти, лень выключить "трень-брень".
И лень окончить мысль: сегодня воскресень...
Июнь среди дороги
Разлегся подшофе
Сатиром козлоногим
Босой и в галифе».
* * *
О чём мы говорили?..
Мы говорили о вашей встрече с Горбачевым?
Да. И в посольстве были накрыты такие отдельные круглые столики на шесть человек. Меня посадили за столик, где была Ненси Рейган и Горбачёв. Потом там Биллингтон был – председатель Библиотеки Конгресса, и еще пара людей.
Тогда я впервые сидел с Горбачёвым. И я вам скажу, что меня поразило в нём. Ну, до этого, он нам помогал. Как помогал? Например, вот видите - рядом музей Пастернака. Если бы не личное письмо, которое я ему через человека предал из рук в руки, ничего бы не вышло. Только резолюция Горбачёва разрешила показывать Пастернака в Большом театре и разрешила музей. До этого стена стояла страшная. И второй раз, когда была выставка Шагала. Её тоже не разрешали никак, и я написал письмо Горбачёву, которое тоже из рук в руки передали ему, и он разрешил. И вот – я увидел этого человека.
Как он вас поприветствовал? Как старого знакомого?
Ну да, конечно.
Я слышал, что он со всеми на ты?
Этого я не помню. Но самое интересное, что Рейган, когда готовился произнести свою речь, она лежала перед ним на столе. По-английски. Когда я её прочитал, то увидел, что он там две строфы Пастернака будет цитировать. Ну, я думаю, что просто ему их вот так вписали… Ну, неважно. Я сказал Горбачёву: «Смотрите, он сейчас будет цитировать стихи Пастернака!». И Горбачев, вместо того, чтобы позвать помощника, чтобы ему быстро дали стихи… Он в своём тосте, быстро, на память сказал две строфы Пастернака. Других, конечно же, не эти, что у Рейгана. Но, неважно. Я не думаю, что другой генсек русский, сказал бы без подсказки стихи Пастернака!..
Андрей Андреевич, вот вы сейчас сказали «генсек русский», и у меня, в связи с этим, есть к вам вот какой вопрос. Существуют великие поэты, существуют великие композиторы. Да? Есть великие художники, великие спортсмены. Есть великие военачальники. А вот как вы считаете, существуют ли великие народы?
(Задумался) Чёрт его знает, я не знаю. Потому, что числом сказать великие народы, нельзя. Потому, что число одно, а Греция очень маленькая была, правда? Но, я скажу, масштабные народы есть. Вот, все-таки, Америка и Россия. Хотя мы уже давно не супердержава, но какое-то вот это пространство, оно все-таки дает что-то. Понимаете?
Вот Пастернак говорил: «Слышу зов пространства, слышу будущего зов!». Понимаете? Какое-то эхо большое, страны, судьбы. Может быть, в этом есть что-то, может быть нет… Я не знаю.
Вы никогда не использовали эпитет «великий» в сочетании с каким-то народом?
Нет. Нет-нет. Ну, это смешно, потому, что как-то… Я не думаю, что великий народ, может быть. Есть великие люди, есть. И дерма полно. Понимаете? Это же чёрт и что!
А великая страна?
Великая, в смысле большая?
Это в украинском языке слово «велыкый» означает и большой, и славный. А в русском языке есть всё-таки два слова - есть великий и большой.
Ну, видите, вы всё подтягиваете меня к этому шовинистическому шагу…
Слегка!
Ну, я скажу, что все-таки… Вот, я говорил с Бродским, он был диссидент, и выгнанный пария из этой страны. Но вот он сказал, что - «империи жалко».
Жалко, несмотря на тотальное истребление целого класса, в общем-то, лучших людей?
Да.
Или вы считаете, что эти потери уже начинают восстанавливаться? Да, я правильно вас понял?
Да. И, кроме того, что потери в числе восстанавливаются, идёт ещё и новое качество людей. Оно возвращается.
Понимаете, всегда как было: у нас - интеллигенция, а там - интеллектуалы. Понимаете? Так вот, русская интеллигенция - это все-таки сострадание, это страдание за ближнего, это где-то пострадать за человека, спасти. И это к нам возвращается. А у них, может, более холодный взгляд. Но, может, они более образованные.
Так что посмотрим, что будет. Я, в этом смысле, оптимист, иначе нельзя жить.
Фото: www.artefaq.ru
Я, как и вы, надеюсь, что всё будет хорошо, и мы доживём до праздничной ночи с ХХ века на ХХІ век. Представляете, новогодняя ночь, 31 декабря, бьют куранты, или я не знаю, что у вас тут будет бить в это время. Надеюсь, что куранты. И у вас есть возможность в эту ночь, в эту минуту сказать тост. Что бы вы сказали?
Вы знаете, тост всегда должен быть неожиданным, поэтому я сейчас его не буду говорить. Я просто скажу, что когда я начинал свой поэтический путь, я всегда подписывал - Андрей Вознесенский, ХХ век, только. Мне казалось, что это будет бесконечно, совершенно масштабно. Но, увы, он кончается совершенно неожиданно.
(Из соседней комнаты снова слышен голос Зои Борисовны).
Да, Зоя!.. (Медленно выходит из комнаты). Извините.
* * *
Не отрекусь
от каждой строчки прошлой -
от самой безнадежной и продрогшей
из актрисуль.
Не откажусь
от жизни торопливой,
от детских неоправданных трамплинов
и от кощунств.
Не отступлюсь -
"Ни шагу! Не она ль за нами?"
Наверное, с заблудшими, лгунами...
Мой каждый куст!
В мой страшный час,
хотя и бредовая,
поэзия меня не предавала,
не отреклась.
Я жизнь мою
в исповедальне высказал.
Но на весь мир транслировалась исповедь.
Всё признаю.
Толпа кликуш
ждет, хохоча, у двери:
"Кус его, кус!"
Всё, что сказал, вздохнув, удостоверю.
Не отрекусь».
* * *
Это интервью, одно из сорока трёх записанных автором в 1998-2000 г.г. и вошедших в книгу, которая сейчас готовится к печати в издательстве «Дух і літера».