«Армия до войны была в состоянии свиньи у плохого хозяина, которую и не кормили, и не резали»
Что представлял из себя полк в 2011 году, когда вы его возглавили, и перед самой войной в 2013-м?
Реально оценивая ситуацию тогда и сейчас, скажу, что полк, в принципе, был боеготовым. И когда нас первый раз подняли по тревоге, мы приступили к выполнению боевых задач, я был уверен в своих бойцах, солдатах и офицерах.
На каком уровне было обеспечение полка оружием, боеприпасами, техникой, топливом?
Это было как у всех. Я как-то говорил в интервью и сейчас повторю: армия до войны была в состоянии свиньи у плохого хозяина, которую и не кормили, и не резали. Но мы старались, и нам было немного проще в этом плане. Зарплата была как у всех, задержек полугодичных уже не было.
То есть, с 2011 по 2013 вы чувствовали, что вы нужны и важны?
Мы чувствовали, что мы важны и нужны в своём узком спецназовском кругу. Спецназ, по большому счету, массово по затратной части не такой уже и дорогой, если говорить о моментах индивидуальной подготовки, не считая штабной работы. Конечно, если подойти более серьезно к этому вопросу, то спецназ – это очень «дорогая игрушка», как и авиация, и ВМС в масштабах ВС всей Украины.
Когда вы ощутили первое «дыхание войны»?
Когда начало гореть здание Хмельницкого управления СБУ. Я тогда лично, как командир полка, понял, что вот оно, это дыхание. Это события всеукраинского масштаба общеизвестны, когда 19 февраля застрелили женщину во время демонстрации под СБУ в Хмельницком. После этого уже был расстрел людей на Майдане в Киеве 20 февраля.
Как все это переживали?
Я лично это пережил очень тяжело. Так получилось, что я оказался там нехотя, неожиданно на «острие копья».
Именно на пожаре в Хмельницком?
На моменте умышленного поджога здания СБУ, в подвале которого находился серьезнейший арсенал вооружения. Мы оттуда эвакуировали 12 грузовых УРАЛов и КАМАЗов с оружием, боеприпасами и взрывчатыми веществами. Ситуация была очень напряженная и непонятная. И нужно было выполнить свой служебный долг. Мне тогда на тот момент было очень тяжело.
Что тяжело? Есть восставший народ, который штурмует и жжёт Управление СБУ и надо что: применить силу или мягко поступить, чтобы никто не пострадал?
Это народ, который имел свою позицию и имеет на данный момент. На тот момент, может, она и расходилась с моим мнением как офицера, как командира части. Но в тот момент нужно было поступить правильно. Может это неправильное слово «петлять», но некоторые это сделали.
Вы понимали, что без вас эти склады, это оружие растащат?
Естественно. Это был главный посыл и самый весомый, который побуждал действовать, и в тот момент очень мало было людей, которые взяли на себя ответственность. Это был командующий Оперативным командованием «Запад» генерал-лейтенант Колесник Игорь Иванович, это был начальник штаба командования Сухопутных войск генерал Пушняков Анатолий Саватеевич, которые не побоялись. С ними я лично держал контакт и получал от них указания как военный человек, который понимает, что такое военная иерархия и порядок отдачи команд. Они были четкие, лаконичные и ни в коем случае не выходящие за рамки законности. Мне сложно больше назвать сейчас фамилий и должностных лиц, которые на тот момент принимали хоть какие-то внятные нормальные решения.
Каким был результат?
Оружие было вывезено, оно не попало в руки пусть патриотично настроенных людей, вопросов нет, но людей, которые не понимали, как его законно использовать. И во что это могло вылиться.
«Ирак – это была детская прогулка. Но и очень хорошая школа»
Но это же была не первая ваша реальная боевая операция. Расскажите про Ирак. Вы же там в 2003 всё-таки впервые ощутили дыхание войны?
Ирак – это была детская прогулка. Но и очень хорошая школа. В 52м батальоне под командованием полковника Мостыки Василия Григорьевича покойного, в составе 5 миротворческой бригады. Это такие были первые мальчишеские военные шажки и сейчас они несовместимы совершенно с тем, что происходило в 2014 и по сей день.
Но не будь тех офицеров, которые прошли ту маленькую войнушку в Ираке, не было бы готовых офицеров для большой войны?
Может быть, не было бы понимания, что такое потери.
В Ас-Сувейре, городе ближайшем к Багдаду из зоны ответственности нашей 5 бригады у неё было достаточно потерь? Единичных, но тем не менее.
Это было самое неспокойное место бригады. Мы называли его «Чикаго». Кто служил в то время в Ас-Сувейре, тот помнит. Я там служил одну ротацию на младшей офицерской должности командира взвода.
И вот вы видите в Ираке эту большую армию американских союзников, где у них всё хорошо, всё налажено. Вы ощутили причастность к «большой истории»?
Ну, конечно, было ощущение чего-то такого большого масштабного. Но, во-первых, время прошло с тех пор. Во-вторых, так это все поблекло по сравнению с 2014 годом.
Какие решения вы там принимали?
Если стреляли в тебя, то в любом случае ты должен стрелять в ответ, как минимум. Я не хочу сейчас ни в коем случае обсуждать ничьи решения, начиная с Крыма и заканчивая последним захватом наших моряков. Но я считаю так: если стреляют в тебя, как минимум, ты должен стрелять в ответ. А прав, ты или нет… Тогда это было всё чётко, ясно и понятно. И мы тогда впервые более плотно начали работать с американцами, у которых эта позиция была однозначна: если по тебе ведут огонь, ты обязан, не должен подумать, не должен представить, а конкретно обязан, тем более как командир, сделать все, если стреляют в сторону твоих подчиненных, – принять меры, защитить их. И по сей день это выработало во мне какие-то фундаментальные понятия. Ирак научил принимать быстрые, четкие и жесткие решения.
Из состава 8 хмельницкого полка тогда погиб в апреле 2004 года в боях в Аль-Куте уже в составе 6й миротворческой бригады спецназовец Руслан Андрощук.
«В Крыму мы докладывали нашему военно-политическому руководству, что все серьезно»
И вот после того, как вы ощутили «дыхание войны» в Хмельницком, где вам удалось сберечь оружие в управлении СБУ, потом произошла смена власти в феврале 2014: как вы получили первый приказ, какие были первые ощущения?
В марте мы были приведены в высшую степень боевой готовности и получили задачу по выполнению определенных моментов по АРК Крым, которые, я считаю, личным составом выполнены на все 5 с плюсом. Это была и есть наша земля!
Чем ваши бойцы там занимались?
В основном, это был сбор и поставка информации. Мы практически знали всё. Мы работали по Керченскому порту, по самому важному объекту. Были ещё второстепенные объекты. Но самый главный – это был Керченский пролив и паромная переправа. Когда шла массированная переброска российских войск со словами Владимира Путина: нас там нет.
Это были группы?
Нет, это не были слабоорганизованные группы, а конкретно перебрасывалась военная техника, ГРАДЫ, это все фиксировалось документально по нашим данным. Поэтому на тот момент мы уже понимали, что это не шутки и нашему военно-политическому руководству мы докладывали, что все серьезно.
Вы были «глазами и ушами»?
Естественно. Так должно быть, так оно и было. Может где-то недослышали или недосмотрели – это такое дело.
Может и дослышали, и досмотрели, но недоделали? Или приказов не было?
Да, не было. Но об этом я не хочу говорить.
Что было потом?
Потом начался уже в апреле 2014 года мой Донбасс, на котором я вырос. Первая переброска в зону на тот момент АТО была в начале апреля 2014 года. Мы должны были лететь на самолете мелитопольской 25-й бригады, на борту которого на тот момент командовал подполковник Саша Белый, который впоследствии сгорел вместе с экипажем в Луганском аэропорту в сбитом боевиками транспортнике Ил-76. Мы с ним познакомились в 2014 году. Я не скажу, что он был моим другом. Но такие вот мгновения, минуты они решают на войне очень многое. Мы с ним познакомились, командир и говорит: летим. А когда уже движки запустились, говорит: летим не в Донецк, а в Харьков.
Он вас привез в Харьков?
Да. И потом после этого мы с ним еще два раза встретились. Он не был моим другом, но общение с этим человеком меня очень впечатлило. Естественно, обменялись телефонами. Прилетели мы в Харьков, взяли молниеносно под охрану аэропорт силами тактической группы в 205 человек. Я считаю, что наш прилёт сыграл одну из решающих ролей в стабилизации ситуации в Харькове.
Сепаратисты из Харьковской ОДА были выбиты 8 апреля 2014 года благодаря решительным действиям министра внутренних дел А.Авакова и нового командующего Нацгвардией С.Полторака. Штурм без единого погибшего и открытия огня был произведён силами гвардейцев-спецназовцев полка «Ягуар» дислоцированного в Калиновке на Винничине.
«С первого дня прибытия в Краматорск в начале мая мы, естественно, до конца еще не верили, что это война»
Когда началась война на Донбассе для вашего полка? С какого положения, с какого действия, с какого приказа?
Мы в Харьков уже прилетели подготовленными, мы уже понимали, что все это не шутки уже. Тогда встретились с Василием Крутовым, он на тот момент был начальником АТЦ СБУ, и пока мы с ним ехали в автомобиле из Харькова в Чугуев, мы общались: он спросил мое мнение, которое я высказал по всей этой ситуации. Общая преамбула на тот момент лично моя была такова: нужно было действовать более решительно и более четко. Это я говорю, как человек военный, который понимает, что такое приказ, что такое команда.
Более агрессивно имеете ввиду?
Да. Наверное, одно из правильных слов на тот момент. Просто показать свое четкое присутствие в этой стране. Что мы – власть и что мы можем. Противник РФ имеет опыт солидный боевых действий с начала 90-ых годов. На момент агрессии к нам, это уже прошло уже сколько лет посчитайте. С 92-го года по 2014 – 23 года. Я понял, что мы ввязались в войну, когда был ранен командир группы моей первой. А потом, когда пошли уже безвозвратные реальные потери и когда 9 июля 2014 погиб наш разведчик солдат Виктор Савончук, вот тогда отступать уже было некуда. Ещё раньше первые большие потери начали нести десантники житомирской 95 бригады, когда повезли первых раненых и первых погибших, тогда мы поняли, что это война.
После Харькова у нас был маленький перерыв и 3 мая 2014 года мы вошли на аэродром Краматорска. На момент нашего прибытия там находились: личный состав военной комендатуры, сводный отряд 3-го полка спецназначения и сводная тактическая группа десантников днепропетровской 25 бригады. Нам дали на усиление одну роту 95 бригады аэромобильной. Это был и весь гарнизон.
Когда мне задал вопрос на одной из аттестационных комиссий наш Главнокомандующий ВСУ генерал армии Виктор Муженко: в каких операциях вы лично принимали участие, я ему ответил, что во всех. Как командир полка лично во всех.
Хотя с первого дня прибытия в Краматорск в начале мая мы, естественно, до конца еще не верили, что это война. С первыми атаками на нас, мы пытались активно отвечать элементарными рейдами групп спецназа вокруг аэродрома. На глубину более 10-15 км от аэродрома, куда боялись ходить все, ходил спецназ и бил противника. Охрана и оборона аэропорта с точки зрения спецназа заключалась в том, что, по крайней мере, наши люди были уверены, что на них внезапно не нападут. Как минимум, вокруг ходили наши группы. То есть, активные действия, в основном, исходили от личного состава 8-го полка. Дальше мы пытались разрабатывать некоторые операции, но опять-таки от недостатка опыта и решительности может они не совершились. Я сейчас, по прошествии времени, немного об этом жалею. Мы могли на тот момент теоретически и практически взять под контроль город Краматорск.
Одна из ярких операций, которая была проведена и вошла в историю спецназа, засада на группу боевиков 19 мая 2014 года, когда удалось не только не допустить потерь нашей авиации, не только уничтожить противника, но и взять ценный трофей переносной зенитно-ракетный комплекс ПЗРК. Расскажите о ней.
Накануне я просто лично наблюдал, как летают наши самолеты-разведчики СУ-24МР и понимал, что их могут сбить. Поставив себя на место противника, мы приняли решение на проведение засадных действий в районе кладбища Краматорска. «Чуйка» командирская не подвела, и засада была проведена очень успешно. Тогда мы, во-первых, как минимум уничтожили один расчет ПЗРК, там их было два. Во-вторых, вывели из строя и захватили в виде трофея ПЗРК «ГРОМ» польского производства. Было самим интересно, откуда он мог взяться на территории Украины? Оказывается, такой вид вооружения поставлялся поляками только в Грузию, и образцы ПЗРК были захвачены россиянами во время так называемой пятидневной войны в Грузии «08-08-08», то есть восьмого августа 2008 года во время агрессии России в Грузии.
Мы поняли, что мы можем выполнять боевые задачи. Именно по своему профилю. Это было очень интересно. Это был триумф на тот момент. И помимо разгрома расчёта боевиков и захвата ПЗРК «Гром» были задержаны два журналиста, которые работали по наводке террористов и намеревались снять поражение с ПЗРК нашего самолёта-разведчика
Пожалуй, псевдожурналистами их назвать следует?
Ну почему, это были реальные журналисты российского телеканала «Lifenews», которых я лично допрашивал. Без какого-либо давления, они сами это подтверждают в своих видеообращениях. Мне просто было интересно их отношение. Один из них уроженец города Грозного, хотя и русский. А второй был татарин. Говорю: уважаемый, когда у вас в Грозном бомбили, как ты относился к тем событиям? Было видно по человеку, что он не очень был в большом восторге от них, но тем не менее. Мы их передали СБУ. А дальше началась боевая рутина. Боевую славу добывали все.
В принципе, вы достигли успеха в Краматорске. 8 полк сработал во взаимодействии с десантниками. То есть вашим боевым действиям был характерен общевойсковой бой, но с немножко более грамотной спецназовской мыслью, так что ли?
Повторюсь, что ни один спецназ ещё ни одну войну не выиграл. Но то, что он точно мог точечно сработать – это да. За своих бойцов хочу рассказать. За того же офицера с позывным «Кедр», который по моим приказам выходил в оккупированную Дружковку, Константиновку. Ходил, смотрел, выведывал, то есть, выполнял, по сути, свою прямую разведывательную задачу. Выходя из глубокого тыла противника в гражданке, с ведерком из-под мусора через позиции «Майдан 1», «Майдан 2», как тогда мы их называли, через кладбище. Смело и решительно действовал. И эти телефонные зашифрованные разговоры, когда говорят якобы родственникам: папка, у меня всё хорошо! А потом…
«Сообщать о смерти – это один из самых тяжелых моментов в командирской судьбе. Тяжелее не бывает ничего. И привыкнуть к этому, к счастью или сожалению, нельзя»
А потом вся страна ввязалась в большую войну. Что было самое интересное? С июня 2014 по финал активных боевых действий?
Была операция по эвакуации летчиков сбитого самолета АН-26. Кстати, оказалось, что вывод сбитых, катапультировавшихся, но выживших пилотов с вражеской территории – это особый вид спецопераций. Их мы никогда прежде не проводили, и наши лётчики этому не обучены достаточно. Это были такие долгие, многодневные сеансы телефонных переговоров по всем возможным каналам, организация работы и агентуры, и просто сочувствующих людей, чтобы скрытно и безопасно вывести пилота в место встречи с разведгруппами, в то время как на них разворачивается противником самая настоящая охота. Ведь в современной войне ценность и важность профессионального военного лётчика чрезвычайно велика. Это тяжело, но почетно. По итогам нескольких таких успешных спасательных операций мы разработали методичку по эвакуации пилотов с вражеской территории.
Дальше пошли уже такие операции, о которых говорить пока нельзя. Пока по крайней мере.
Расскажи, как вы перешли от общевойсковых к специальным операциям? Или всегда где-то было на грани.
Всегда было на грани. На фронте, а это около 170 км в Луганской области главным образом, поставляли и поставляем как оперативно-агентурную, так и войсковую развединформацию, выполнен немалый фронт работ по нашему профилю: рейдовые, поисковые, засадные действия. Наблюдал как бойцы преображались от мальчиков до мужчин. Пожалуй, правильно придумали нам серую форму парадной одежды – стальную. Наши парни из стали. Это не пафос, ни в коем случае, это реальные слова. Простые, обычные ребята, которые тоже умирают, тоже боятся, тоже ноги отрывает от мин. Примеров не мерено.
Сколько у вас погибших в полку?
На моей душе – 16.
А почему на вашей душе, разве это ваш грех?
В определенные моменты – да. Как у командира, все погибшие – все на моей душе. Однозначно, сомнений не было, и нет в этом. Не уберег, не научил, не доруководил.
Хотя это сравнительное небольшое количество потерь.
Ну как сказать? Небольшое – в масштабах чего? В масштабе мамы солдата – это очень много. Это несоизмеримо, когда ты ей скажешь: ваш сын героически погиб. По телефону стандартно сообщаешь. И чем эта процедура стандартней, тем она тяжелее. Это один из самых тяжелых моментов в командирской судьбе. Проще быть где-то там, нежели находиться здесь и сообщать родителям о смерти их детей. У меня у самого сын растет, поэтому это очень чувствую. Тяжелее не бывает ничего. И привыкнуть к этому, к счастью или сожалению, нельзя.
А что собой сейчас представляет украинский спецназ?
В глазах россиян наш спецназ – это неожиданный, хотя прогнозируемый сумрак, неминуемая жесть, потому что мы им приносим…
Неминуемую смерть?
В том числе. Дипломатически скажу: серьезные проблемы. В глазах наших иначе: я просто знаю многих командиров общевойсковых частей, когда приезжает группа спецназа на какой-то определенный участок, они смотрят с какой-то надеждой.
.
То есть просто на какой-то опорник приезжает какая-то из ваших групп, и на неё смотрят с надеждой?
Хотя там пацаны тоже жесткие, они имеют свои жесткие правила, но, тем не менее, понимают особую нашу роль. Я всегда говорю: что такое спецназ? Это человек, который идет вперед и понимает, что с каждым его шагом его жизнь может сократиться в диаметральной пропорции. Спецназ – это «скальпель» в умелых руках. Как им воспользоваться – это уже вопрос второй.
Расскажите об интересном эпизоде, когда без единого выстрела группой «Кедра» были пленены трое солдат противника в январе 2015 года в районе Сокольников на Луганщине.
По стандартам НАТО эта операция называется «классическим поиском» и я просто снимаю шляпу, преклоняю голову перед офицерами, солдатами, которые это исполнили. Это выход в тыл противника, засадно-поисковые действия и без одного выстрела, «тепленькими», с документами, с оружием, как положено, в полной амуниции взяли трёх пленных «лнровцев». Классика, одним словом. Больше слов нет. Их было несколько таких операций, но уже позже. Конечно ими вдохновляются другие бойцы. Ведь таких примеров очень мало.
Не могу не спросить про март 2018 года и изобличение в подготовке особо тяжких преступлений народного депутата Надежды Савченко и её подельника Владимира Рубана. Что это было?
Я связан юридически процессуальными обязательствами по неразглашению этой информации в этом деле, поэтому пока не смогу дать развёрнутый ответ. Скажу лишь, что наши офицеры, на показаниях и действиях которых во многом строится обвинение, не могли поступить иначе.
Расскажите о самих героических спецназовцах 8 полка.
У нас в полку три Героя Украины: погибший под Счастьем старший лейтенант Евгений Зеленский; тяжело раненный на Саур-могиле, но ставший на ноги уже генерал-майор Игорь Гордийчук и подполковник Александр Петраковский, также получивший тяжелейшее ранение под Счастьем и до сих пор проходящий реабилитацию. Достоен также Золотой звезды, на мой взгляд, и Рома Матвиец. Старшина 3 отряда, который ценой своей жизни спас как минимум 5-х человек, двое из них не из нашего подразделения, это были бойцы из 11 батальона территориальной обороны. Также геройски погиб, уничтожив лично пулеметчика, который положил и его, в том числе, Солончук Витя. Он тоже, кстати, пулеметчик. Стреляя до последнего с борта автомобиля КАМАЗ, пока его сердце не остановила пуля. Вел огонь до последнего, прикрывая отход группы. Это таких два ярких события, когда люди также тянут на высокое звание Героя Украины. К сожалению, посмертно. И двое наших военнослужащих пока ещё в плену. Мы делаем всё, чтобы их вернуть, хоть это не просто. Мы не забудем о них.
Украинцы- хорошие воины?
Конечно. А как же? Почему нет.
Иногда думают, что спецназовцы – это какие–то особые люди с другой планеты?
Нет. Это обычные парни, как правило. Даже не из Киева, Киевской области или областного центра – из села какого-то. Героя не воспитывает город, область или страна, героя воспитывает его дух и, безусловно, семья. Вот эти мужчины – люди из стали. Именно из стали. И перед такими я склоню голову и колено.
«Я горжусь тем, что вырос на Донбассе. Это твердый характер, твердые кулаки, твердые слова»
Давайте немного поговорим лично о вас. Когда вы пришли служить в вооруженные силы и с каким настроением?
Я пришел служить в десантные войска в 1994 году с юношеским настроением, потому что мне этого очень сильно хотелось. У меня был дед фронтовик, который меня наставил. Это решение созрело в глубоком детстве, к 16-17 годам я уже понимал, кем я буду. Дед был простым солдатом, был призван в 43 году в Красную армию, полгода был в учебном подразделении, затем был участником освобождения Крыма, на Сапун горе… получил тяжелое ранение, повоевать успел полгода – в 19 лет уже вернулся инвалидом 1 группы. Сколько себя помню с малолетства, каждый день слушал его рассказы.
От рассказов деда не веяло какой-то обреченностью или это был один сплошной героизм?
Наоборот, героизма не было. Дед мой на Сапун горе получил тяжелейшее ранение, у него 5-ю пулями просто были простреляны ноги с пулемета, хорошо, ему просто повезло, что немного выше не пошла эта очередь. И вот одно из ярких воспоминаний по рассказам деда, я сейчас уже как командир полка понимаю, – это момент эвакуации его с поля боя. Он полдня пролежал со многими тысячами ранеными на горе до момента его эвакуации в госпиталь. Поэтому какого-то героизма великого я тогда не помню в его рассказах, но было интересно, как мальчику, слушать его.
Я родился в России в 1976 году, и когда мне исполнился год, мои родители переехали. До поступления в Одесский институт сухопутных войск на аэромобильный факультет я жил в городе Красногоровке Донецкой области. Воспоминания из детства – это очень прекрасный, маленький рабочий трудовой городок, в котором жили шахтеры, огнеупорщики, колхозники, простые люди. С очень хорошей инфраструктурой, хорошим бытом. С больше чем 100-летней историей, который был построен для обслуживания на тот момент юзовских (Юзовка, потом Сталино, потом Донецк) металлургических комбинатов. В Красногоровке лежат залежи огнеупорных глин, с которых делают кирпич для обкладки доменных огнеупорных печей.
Донбасс Вашего детства – какой он?
Донбасс – очень интересный регион, и в советское время он был очень интересным. Опять же, кто помнит историю, при Сталине на развитие шахт Донбасса очень много людей отправляли с Западной Украины, ссыльных. Очень много соседей было из Тернопольской области, выходцы, Львовской, поэтому публика была очень разношерстной, своеобразной. Донбасс всегда был своеобразным. И отношения среди людей были своеобразными. Край суровый – металлурги, шахтеры. Труд очень тяжелый, очень жесткий. И отношения очень жесткие, тяжелые. Но оно где-то закаляло воспитывало характер.
Хотя какого-то особого негатива с детства, юношества я не помню. Может быть, тогда и сравнить было не с чем. Я горжусь тем, что вырос на Донбассе. Это твердый характер, твердые кулаки, твердые слова. Если ты что-то пообещал – сделай, постарайся это сделать. Твердые кулаки – да, потому что нужно было отстаивать свое мнение, свою позицию. Когда ты растешь в такой среде, среди людей с твердыми характером, словом и кулаками, то, наверное, где-то, чего-то от них перенимаешь. Или иначе там было б немного сложновато выжить.
А «украинскость» вы тогда там чувствовали?
Конечно. В Красногоровке на моей памяти ничего, в принципе, не поменялось. Из 5 школ, две были русскоязычные, 3 – украиноязычные.
Я учился в русскоязычной, но с обязательным изучением украинского языка и литературы. Моя учительница Нина Викторовна Малопура прививала, красиво и грамотно, любовь к украинскому языку и литературе. Начиная там, с каких-то домашних встреч гостей, застолья, всегда пели украинские песни дома. У меня так получилось, что по отцовской линии семья тоже так разделена наполовину на русских, а вторая половина – это выходцы из Украины, с Донбасса, поэтому у нас такие понятия, тоже в моей семье, до сих пор из тех времен детских для себя разделения не делаю. Я всегда знал и понимал, что это Украина. Если вы послушаете, как разговаривают в Красногоровке – все разговаривают на суржике. В той же Красногоровке, в том же Донецке не было такого, что это не Украина.
«С момента, когда я был курсантом, система обучения кардинально не поменялась»
После Донбасса была учеба в Одессе.
В августе 1994-го года я поступил в Одесский институт сухопутных войск на аэромобильный факультет, это тоже одно из ярких моих жизненных впечатлений и путей. В 1998 году закончил и попал служить в 40-ю отдельную аэромобильную бригаду в городе Николаеве, которая впоследствии стала 79 полком, потом 79 бригадой.
Как офицер, как полковник говорю откровенно, не боясь ничьего мнения, мы еще тогда говорили, что нам не нужна ни Россия – в первую очередь, ни Европа – во вторую очередь. У нас самодостаточная великая, огромная и мощная страна, которая совершенно в состоянии себя содержать, себя защитить на тот момент, поэтому к сожалению, мы тогда были очень молоды и ответить за поступки тех вождей, которые тогда руководили страной, не могли.
Что заряжало? Преподаватели заряжали? Система образования заряжала?
Всегда в первую очередь во главу была поставлена любовь к Родине, это раз. К своему, подразделению, к своей части. Военные люди более патриотичны в любом случае. Но когда речь заходит о своем подразделении, оно соответственно, перерастает по масштабу: от взвода – к роте-к батальону – полку – бригаде – дивизии – корпусу в масштабах войны. Военный человек на это заточен. У него выбора нет другого. Вот где-то в таком контексте, любви к Родине у нас уже была наша государственная символика и мы понимали, в какой армии мы служим.
Мы на тот момент понимали и нас этому учили, что мы офицеры, ну пусть с меня будут многие смеяться – новой формации на тот момент.
Вы это чувствовали?
Конечно. Этому учили. Это когда союз ушел и был непонятный период, если вы помните, то практический раздел советской армии на теренах Украины произошел в 1993 году, когда разделили 98 дивизию Свирскую. До 93 года она де-юре и де-факто подчинялась Москве. Это, наверное, был крайний хвост, после него остался только Крым. Мы это видели и понимали. Даже в свои 18-20 лет мы понимали, что происходят очень серьезные политические вопросы, в которых мы на тот момент, к сожалению, не могли участвовать по юности лет, но мы понимали, что мы «творцы новейшей» истории Украины.
У нас не было на тот момент иллюзий: Россия, Москва, Советский Союз – этого точно не было. Мы хотели построить свою собственную армию, сильную, мощную.
Подготовка была обычная, общевойсковая – чему учили во всех постсоветских армиях. К сожалению, она не поменялось. Горько, но это правда. Подготовка молодых офицеров не поменялась, даже скажу – пошла в худшую сторону по сравнению с теми годами, когда мы надеялись, что будет лучше. Я очень четко понимаю, что после моих слов на меня очень многие обидятся, особенно те, которые сейчас занимаются военным образованием. Но это не их вина кардинально в том, что с момента, когда я был курсантом, система обучения кардинально не поменялась. Это очень плохо. Сейчас нужно учить совершенно по-другому.
Говорят, что молодого человека, пришедшего в военный вуз, учат не только воевать, но и психологически быть готовым умереть.
Умирать – нет, никогда не был согласен.
Потому что умереть может и самоубийца – залезть в петлю. А офицер права не имеет умереть раньше всех, потому что он – командир, и за ним – его люди. Если он умер в первом же бою, то он как минимум бездарь.Геройство либо героизм – черта характера. Суть поведения того же офицера немаловажна и очень серьезна, но умереть геройски первым – это неправильно. За ним еще большая ответственность за людей. А вот грамотно и правильно поставить задачи, спланировать, руководить вовремя, и заставить умереть вместо себя врага. Причём, чем больше, тем лучше – вот это качество командира, офицера.
Вы выпустились кем?
Командиром взвода. Первоначально должность офицерская везде в любой нормальной армии – это командир взвода.
Всего хватало? Оружия, знаний, техники, вождения?
Базовых знаний для того, чтобы как бы понимать, куда ты попал, зачем и почему, на мой взгляд, мне по крайней мере, хватило. Ну а дальше мне в определенной степени где-то повезло: попал служить в одну из нормальных, достойных воинских частей – 40-ю аэромобильную бригаду, которая потом была трансформирована в славную ныне 79-ю десантно-штурмовую бригаду.
С 2014 года военная наука динамически развивается. Но главное – это подготовка. Подготовленный человек умеет перестроиться, подстроиться, переформатироваться под новое веяние. Тем более, человек имеющий опыт боевых действий. А наши десантные войска с 2014 года имеют колоссальнейший опыт. Не смотря на все трудности, которые переживают наши десантно-штурмовые войска, я к ним относился, отношусь и буду относится с глубоким уважением и любовью, потому что я с них вышел и вырос. Никто кроме них – это точно. Верней, никто кроме нас.
Что мотивировало остаться на службе в конце 90-х – начале 2000-х? Тогда многие уходили из армии.
Очень сложно было выживать. Я пришел лейтенантом в 1998 году, полгода не получал зарплату. Но мы, всё наше поколение, хотели чего-то в этой жизни поменять, преобразить.
Но даже несмотря на то, что было голодно и холодно, остались самые яркие впечатления от коллектива, в котором служил. Мне посчастливилось служить в разведроте 79-й бригады, потом возглавить этот коллектив, потом служить в 1-м батальоне, потом стать замкомандира бригады. Самые лучшие впечатления от сплочённости коллектива, несмотря на все трудности…
«У нас всегда есть стремление при любой ситуации выполнить задачу. Даже с ущербом для себя и своего здоровья и чего угодно»
Переход из десанта в спецназ как произошёл и когда?
Произошел он совершенно логично – по приказу руководства, которое, наверное, видело меня на этом месте и понимало, что я на этом месте принесу больше пользы. Это произошло в 2011 году по решению командования Сухопутных войск, на тот момент мы им подчинялись. Я был замкомандиром 79-й бригады. Начальству было виднее. Оно видело меня на месте командира 8-го полка спецназа более уместным, полезным. Хотя, скажу откровенно, особого рвения и желания у меня тогда не было.
Что вы знали вообще об этом полке и этих войсках до своего назначения?
Десантные войска, аэромобильные, ВДВ и так далее и спецназ – они всегда рядом. Всю жизнь была некая конкуренция между спецназом, морской пехотой и ВДВ на то время. И сейчас она сохранилась, эта «здоровая» конкуренция. Это правильно, должно быть так.
Я знал про спецназ, изучал историю всегда. Хотя сначала было немножко тяжеловато в плане отрыва от десантных войск. Ну ничего – вошел в колею. И пришел из южного Николаева сюда, в такую хорошую центральную Украину, на Подолье. Мне помогло очень быстро въехать в тему то, что я в десантных войсках до командования батальоном прослужил в разведроте командиром взвода, роты, поэтому некую специфику я знал и понимал.
Засадно-поисковые действия, огневые налеты – в принципе, этому учат в любом роде вооружённых сил: стрелять, видеть врага, правильно и точно в него попадать?
Отвечу одним предложением. У нас это всегда стремление при любой ситуации выполнить задачу. Всегда. 100%. Даже с ущербом для себя и своего здоровья и чего угодно.
В принципе, из десантников в спецназ без особой науки и знаний можно перейти? Или что-то приходилось постигать, учить?
Конечно. Я где-то около полугода изучал боевые руководящие документы, которые немного отличаются от десантников, от аэромобильных войск, от десантно-штурмовых. Тактика действий совершенно разная. Специфика разная. Помимо простых фундаментальных понятий тактических уровней, каждый полк спецназа – это уже уровень как минимум – оперативно-тактический. В некоторых вопросах может даже и стратегический где-то.
В чем? Основная тактическая единица не взвод и не рота, а группа.
Человек, который служит в армии и занимает определенную должность, он уже как бы понимает разницу. Еще раз повторюсь: не на 100% выполнить задачу, а на 120%. Вот и вся разница.
Правильно ли я понимаю специфику войск спецназ – более мелкими силами нанести более сконцентрированный, точечный, иголочный удар с большим результатом?
Это не мои слова, но общепринятое понятие: ни один спецназ не выиграл еще ни одну войну, но ни одна война не обходилась без спецназа. Это остро отточенный скальпель. В грамотных руках он срабатывает.