Рожков: Здесь требуются ВУСы — военно-учетные специальности, но на практике... Если бы в военкоматах люди беседовали — что ты умеешь, где проходил службу — то было бы намного проще. И не было бы бардака, который мы имеем.
Другой вопрос: я - офицер с боевым опытом и прекрасно понимаю, как строится линия обороны, как строится взводный пункт — кто должен быть на правом фланге, на левом, кто должен обеспечивать тыл. Но фактически это отсутствует. И я попросил нашего начштаба свозить меня в штаб Сектора, чтобы задать несколько вопрсоов. Задал. Как головой об стенку. Говорят: «Ну, раз так написано, так тому и быть».
Мы из последней волны мобилизации, но сразу на всё успели. А попасть сюда раньше не было возможности. С марта месяца я пытался пробиться «хоть куда-то». Но военкоматы просто не мобилизировали. Только в августе ситуация изменилась.
Веретенников: Моё личное дело вообще было утеряно. Я его разыскивал трое суток.
Рожков: «В миру» я — директор фирмы по ремонту автомобилей. Офицер запаса, инженер по эксплуатации гусенично-колесной техники. Мне 50 исполнилось чуть меньше месяца назад. Это вторая война для меня. Я проходил службу в Республике Афганистан. То есть, я приехал сюда не за ксивой участника войны и не за орденами, всё это у меня уже есть. Меня больше беспокоит судьба людей, которые сейчас со мной. Чтобы они получили определенный статус. Хотя закон об участниках войны и участниках боевых действий существует еще с начала 90-ых.
Вы же на отшибе стоите. И если что-то начнётся...
Рожков: Вы хотите правду? А правда в том, что, когда расставляли первую-вторую линию обороны, я не знаю, кто там думал головой. Ближайшая от нас батальонно-тактическая группа с одной стороны — километрах в 15-ти. И у нас связи с ними никакой нет. С другой стороны — примерно так же. И связи тоже нет.
Мы стоим на отшибе, но каждый день слышим стрельбу. Да, до нас пока не долетает...
Веретенников: Но мы к этому готовы. За счет собственной инициативы и умения вести переговоры, скажем так, с местными органами власти и предпринимателями, один бункер-блиндаж уже почти обустроили.
Рожков: Чтобы вы понимали: весь наш быт — одежда, спальники, еда — это не за счет Министерства обороны. Это всё волонтерская помощь. Форму, бронежилеты, каски покупали сами. Нам только автоматы выдали казённые.
Веретенников: Мне и автомат предлагали купить, но я решил, что это уже совсем не комильфо.
Рожков: Помещения, в которых мы живем, это бывшая сельская библиотека-клуб и школа. Её уже не существует. Дети здесь не ходят в школу. И ни в какую другую школу тоже не ходят! В одно соседнее село, к которому они относятся, не ходит транспорт, а в другом, которое ближе, очень много беженцев.
Веретенников: Мы спрашиваем, почему так, а нам говорят: «Такое вокруг творится, а шо ж в школу ходить...». Здесь люди принимают один канал — «Россия24». Мы, когда в первый раз пошли «налаживать контакты», так они удивлялись, почему у нас копыт нет, рогов и хвостов. Боятся нас — реально боятся... Сейчас они увидели, конечно, другую картину. Потому что мы у населения всё — творог, молоко, яйца — покупаем. Не отбираем, а покупаем. Говорим им: «Зачем вам везти на рынок, тратиться на бензин? Принесите нам — мы купим по тем ценам, по которым вы там продаёте». Молоко мы у них берём по 5 грн, а сдают его они по 2,50. За одно яйцо платим 1,3 грн, за творог — 18 грн, за сливки — тоже 18 грн.
Рожков: Но мы не можем себе это позволить каждый день. С деньгами и у нас есть определенная напряженка. Хлеб заказываем в магазине, а за водой ездим к источнику.
Обеспечение у нас не на самом лучшем... вообще ни на каком уровне. На личных связях просим привезти нам сигнальные ракеты, осветительные ракеты. Но нам разве что «колючку» привезли. А оно всё старое, гнилое, ломается.
Те рации, которые вы видите у нас в руках, это купили мои друзья. Нам волонтёры купили тепловизор самой последней модели, который берёт на 1200 метров, его цена в интернет-магазине — 75 тысяч. Бинокли, труба-монокуляр стократная, прибор ночного видения — из той же серии.
Нам в батальон надо 20 спутниковых телефонов — это закрытая кодированная связь. Думаю, нашлись бы люди, которые бы обеспечили это за 100 тыс. грн. Может Минобороны себе это позволить? Плюс проплаченная связь, но провайдер мог бы пойти на какие-то уступки. А так я делаю доклады руководству батальона по мобильному телефону. И смысл? Что, комбриг мне по мобильному телефону будет звонить со словами: «Вить, сваливай, на тебя танки идут»?
Веретенников: А встречать вражескую технику нам реально нечем.
Рожков: Определенное вооружение, конечно есть, но, чтобы им умело пользоваться, нужно, чтобы каждый боец провел на полигоне реальные стрельбы. Иначе это всё будет...
Веретенников: А инженерное обеспечение — это жах. Есть вещи, которые просто валяются на складах и гниют. Даже на складах нашего Сектора. Если бы нам дали не три рулона МЗП-шки (малые заградительные препятствия, по сути — проволока-паутинка. - LB.ua), и мы теперь думаем, где же нам её разложить... Это самое минимальное, что нам должны были дать. Но нам привезли только три. Но почему три, а не двадцать три?! Сейчас бы взяли и всё здесь запутали ею — и, пацаны, крутитесь, как хотите. А что говорить об осветительных ракетах. Да при Советском Союзе они использовались как расходный материал! Пытались добиться НСПУ — это ночной стрелковый прицел универсальный. Нэма.
Но мы не жалуемся, поэтому нас и отправляют во всякие интересные места.
Рожков: Сколько волонтёры могут нас всем обеспечивать?!
Веретенников: Это нонсенс, что боец идет на войну защищать Родину, а вся семья обрывает телефоны и не вылазит с интернет-форумов, чтобы его одеть. Это смешно, если бы не было грустно. Каски! Господи, они взлетели в цене в 2-3 раза. Итальянские продавались по 1500 грн, проходит время — 3 800!
Рожков: Главный вопрос «мероприятия, которое происходит», в другом — мы не хотим возвращаться домой, пока части Донецкой и Луганской областей находятся под сепаратистами. Нам будет стыдно смотреть людям в глаза. Потому что у них возникнет вопрос — а чем вы там занимались? Да, мы хотим мира — не вопрос; мы не хотим, чтобы и дальше убивали детей, женщин и стариков — жертв и так достаточно, но... И я не хочу даже называть всё это словом «АТО». Это — война. Пускай она гражданская, пускай она гибридная, но это реальная война, где убивают людей.
Когда для вас началась война?
Веретенников: Под первый обстрел мы попали 3-го сентября на Веселой Горе. Ночью по нам прилично фигачили. А утром 4-го сгорела база батальона в Дмитровке. С нашими вещами и документами — правами, паспортами. Мы ж налегке на задание поехали.
Это правда, что у вас только офицеры?
Солдаты тоже есть, чуть-чуть. Основная масса — действительно офицеры. Из них «армейцев» - процентов 50. Кто реально служил, кто заканчивал военные училища.
И с любым человеком можно найти общий язык. Просто надо этим заниматься вплотную, каждый день. А другого варианта и не будет. У нас вот сегодня забрали солдат херсонских — так они не хотели уезжать. Говорят: «Нам с вами хорошо». Ну, а чего — они в 7 утра уже накормлены были, горячим.
Веретенников: К сожалению, очень мало призывается офицеров, которые имеют оперативно-тактическую подготовку. Очень мало. Танковые ВУСы и мотострелковые ВУСы — по пальцам пересчитать. Мало людей, которые имеют реальный опыт управления взводом, ротой. Если вы зададите подобный вопрос офицерам в штабе нашего батальона, вы удивитесь.
Какую зарплату вам пообещали?
Рожков: Честно — не знаем. Мы не за деньгами сюда ехали. Не интересовались.
Тут другой вопрос — по местным жителям. Люди не получают пенсии три месяца. Здесь нет боевых действий, но их районных центр относится к зоне боевых действий. И пенсии им не дают. Они не хотят войны. Здесь сейчас реально идет уборка урожая. Но нищета сумасшедшая, ужас один. Мы, когда приехали, то раздавали детям шоколадки, фрукты. Они смотрели боязливыми глазами, но брали... Люди хотят работать, их эта нищета уже достала.
Но она же началась не с началом боевых дейстий. В идеале, они должны хотеть не просто «мира», а новой жизни.
Рожков: Спрашиваю: как вы голосовали раньше? В ответ: «Ну, как: нас, как в стойло, загнали и сказали — голосуем за этого». И так все, абсолютно все. И гнобили здесь людей прилично. Они называют фамилии политиков, под которыми здесь кто-то местный ходил. Они забиты и боятся.
Веретенников: Помнишь, я говорил: если мы поедем куда-то под российским флагом, то мы соберем столько караваев и столько информации про украинские войска, что хватит с головой. Приезжаешь в село, задаешь вопросы: «А есть наши в селе?». А в ответ: «А ваши — это кто?». Мы здесь уже несколько недель, и, я считаю, что лёд в определенной степени уже сломан. Хотя есть такие представители церкви, которые могут спросить: «А что «хохлы» здесь делают?».
Рожков: Мы зашли в село вежливо. Спросили, а можно ли в библиотеке разместиться, попросили открыть нам двери. С головой сильрады постоянно общаемся...
Это тот, который кричал, что он за Украину, а вот главный фермер - против? И наоборот.
Веретенников: Фермер здесь не простой... Здесь старый губернатор оставил своего «смотрящего». А у губернатора здесь земли, паи, предприятия, элеваторы. И он через подставных лиц ими управляет. Поэтому поставил смотрящего, которого все знают. Он ходит, смотрит, кому надо, даёт подзатыльники, другому — пряник, пускай и черствый. Эта система и дальше работает.
Рожков: Голова сильрады — номинальная личность. Он кричит, что за Украину. Называет фамилии: такой-то был там-то, а над ним — вот этот. Там цепочка короткая: два-три человека — и выходим на конкретных политиков, коммунистов и «регионалов».
На Ефремова, конечно.
Рожков: Да, Ефремов, Килинкаров. Так и говорят... А власть в лице милиции, прокуратуры, службы безопасности здесь попросту отсутствуют. Здесь зона, где законы бездействуют.
***
Попрощавшись с командирами, я по наводке Макса Левина знакомлюсь со знаковым собеседником — Виктором Сергиенко, “в миру» — начальником управления персонала Миграционной службы. Он похож на очень добродушного дедушку, и ты не сразу понимаешь, что он делает на этой войне. «Хлопці, мені насправді 45, то я так виглядаю” - поясняет Сергиенко.
- Знаэте, рэбята, я вам скажу словами відомого вам письменника: “Як общеє добро в упадку, Забудь отця, забудь і матку, біжи повинність ісправлять”. Отаке, хлопці. Знаєте, надоїло дивиться на те, як прийшли начебто нові, а вони хужі, чим старі. Розумієте? І мені надоїло дивиться на те все дєрьмо... Я пішов свідомо. З кінця травня почав оббивать пороги воєнкомата. А мобілізація то закінчувалася, то ще не починалася. Так мені казали. А потім я вже їх дожав. На Веселій Горі трохи пороху понюхав. Вірите, хлопці, але страху не було ні в кого. Дійсно кожен знав, що йому робити в такий критичний час. Слабини не дав ніхто.
Я вам таке ще скажу. Ми коли були в Новоайдарі на перегрупуванні, стояли якраз біля школи. Встали вранці, а в дітей почалися заняття. І дітки з 2-го класу вийшли на двір на урок фізкультури — усі у спортивних костюмах, почали робить ту зарядку, бігати. І от тоді ми зрозуміли, заради чого ми живемо і заради чого відстоюємо нашу Україну...