"Это совершенно случайно получилось, что три проекта сконцентрировались в одном месяце июне, – объясняет вокалистка. – У меня отменился один из ряда спектаклей в Праге, и тогда я смогла ответить согласием организаторам Porto Franko – Илье Разумейко и Роме Григориву, моим давним друзьям, которые придумали сделать концерт в помещении железнодорожного вокзала. А Национальная опера Украины пригласила не на конкретную дату, а спросила, когда есть время, и я выбрала июнь".
Лена, голос оперного вокалиста заточен под оперный зал, он должен выигрышно звучать в этой акустике. Как это – помещать голос в незнакомое для него пространство?
Акустика необычайно важна для голоса, но поскольку певцы не всегда могут выбирать залы для выступления, им надо подстраиваться. Залы бывают абсолютно разные. Бывает то, что мы называем "сухая акустика", бывает звонкая, бывает "halle", по-разному нужно петь в зависимости от того, аккомпанирует тебе оркестр или рояль, настроен он или нет. Я работала в настолько разных условиях – от разбитого рояля в каком-то советском помещении, где слово акустика не упоминалось много лет, до залов высочайшего класса.
А вокзал – это старая постройка, там много камня, стекла, высокие потолки, и если не мешает голос диспетчера и шум прибывающих поездов (а у меня концерт был поздним вечером, когда движение замирает), то звучание неплохое.
Почему для вокзала отобрали программу, состоящую из барочных арий? Я уверена, что большинство случайных слушателей, попавших к тебе на концерт, вообще не знакомы с такой музыкой.
Потому что играл камерный оркестр, а для него выбор невелик. Принято считать, что барочная стилистика должна быть ограничена бесцветным, "инструментальным" голосом, должно быть меньше вибрато и сухость в звуковедении. Но я даже в барочной музыке даю больше эмоций, чем разрешается.
Какую роль в этом играет текст, который, как правило, непонятен слушателю?
Ну, в чем еще плюс барочной музыки для неподготовленного слушателя – это тексты аффекта. Там нет конкретной информационной нагрузки. Там или про любовь, или про разлуку, или гнев. В течение 10 минут распевается одно четверостишие, и важно это короткое четверостишие эмоционально наполнить.
Что делать с восприятием времени? Ведь у барочного слушателя свободного времени было гораздо больше, чем у нас. Он мог себе позволить 10 минут пребывать в одном состоянии. Нынешняя жизнь гораздо быстрее, хочется более серьезных приключений. Что тебе как вокалистке приходится делать для того, чтобы не заскучал слушатель?
Я думаю, что слушателю нужно просто остановиться и остановить мгновенье. Для меня – то же самое. Я нахожу красоту не только в тексте, но и в музыке, один и тот же текст повторяется каждый раз по-разному, и это очень интересно. Да и спектр эмоций, которые можно показать, остается большим.
В Киеве ты исполняла совсем другую музыку, никак не связанную с барокко. Россини свою "Золушку" написал ровно 200 лет назад, но, кажется, это история вне эпохи. Что она означает для тебя?
Для меня сама опера знаковая, именно благодаря ей я вышла на тот уровень, на котором нахожусь сейчас и развиваюсь дальше. Это та партия, в которой меня услышало очень много людей. Я над ней много работала, она у меня абсолютно впета, я готова экспериментировать с разными оркестрами, разными залами.
"Золушка" – сказка, которая известна многим народам. Я бы сказала, она о том, что человек всегда получает то, что отдает.
Первая постановка, которая презентовалась как фильм, была абсолютно традиционной, а вот постановщики в Пражской опере перенесли действие в своеобразный вагон, который был домом Маньифико и его дочерей, а когда переворачивался – становился студией принца, знаменитого фотографа. А сестры Золушки мечтали стать моделями.
Я себя тоже считаю Золушкой: родилась в несостоятельной семье, у меня рано умер отец, было тяжело, но я всегда верила в лучшее. И как-то так случалось, что всегда находились феи, которые мне помогали. Феи или философы.
Расскажи о детстве. В твоей биографии написано, что ты родилась в Ташкенте, а потом переехала в Крым.
Сейчас эта тема актуальна, особенно после победы Джамалы на Евровидении. Песня "1944" напрямую относится к моим бабушке и дедушке. Они тоже были выселены, смогли все пережить, уцелели, и оба умерли уже в Крыму. Мы переехали в Джанкой в 1989 году, когда мне было два года. Мама долго не могла получить место учительницы в школе. Она – музыкант, окончила институт культуры в Ташкенте.
В Крыму, кажется, нет оперного театра?
Нет. Там есть театр оперетты, есть филармонии и драматические театры, в Ялте – органный зал. Мои одноклассники и вообще окружение из Джанкоя совсем не понимают, чем я занимаюсь, оценивают мои успехи по каким-то своим параметрам. Ой, красивое платье, ой, сцена, какой-то необычный голос, все живьем, нет микрофонов и каких-то технических тунц-тунц, для них это хорошо забытое старое – новинка.
Когда ты начала петь?
Кажется, я всегда пела. По рассказам родителей, начала петь раньше, чем говорить. И поскольку моя артистическая натура проявилась рано, то когда приходили гости, бабушка и дедушка просили выступить, а за это давали конфеты или деньги.
Хорошо зарабатывала?
Я все отдавала родителям и говорила "Я буду всегда зарабатывать деньги".
А что пела?
Народные песни.
Какого народа?
Разных. Украинские, "Чорнії брови" была хитом всех свадеб. Крымскотатарские, русские народные… Я, к сожалению, не говорю на крымскотатарском языке, но мама разучила со мной несколько песен. Как и все народные песни, они или о разлуке, или о любви, или о красоте природы, или о красоте женщины.
Я так понимаю, что раз мама – человек из сферы культуры, то и первые занятия у тебя были именно с ней?
Да, а потом она совершенно точно решила, что я должна окончить музыкальную школу по классу фортепиано. В нашем провинциальном городе не было вокального класса, поэтому пришлось играть на пианино, но я точно знала, что не буду пианисткой. Я всегда хотела петь, и в 14 лет открыла для себя оперу – считаю, что это достаточно рано. Все получилось довольно случайно. Я бредила джазом, а мама сказала, что если я хочу петь, то должна учиться только академическому вокалу. Все остальное пройдет, а классика останется. Очень долго меня уговаривала поехать в Симферополь, прослушаться к педагогу. В итоге уговорила, пообещав что-то купить.
Поехали мы в Симферополь, и мама открывает первую дверь, где идут занятия по вокалу, и говорит: вот у меня девочка, хочет к вам прослушаться. "Что вы можете спеть?" – спрашивает педагог, и я пою "Утро туманное", кажется, что-то в этом роде. Он говорит: "Ну, голос есть, но работы много. Попробуй, – и начинает рассказывать. – Попробуй, как ты дышишь", и объясняет мне, что такое резонатор и как брать дыхание. И тут же понимает, что я с ним на одной волне, схватываю все моментально. После этой встречи я каждую субботу (в будние дни училась в школе) стала ездить электричкой к нему в Симферополь на занятия, и как-то настолько вовлеклась, что уже через три месяца прослушивалась в Харьковской консерватории.
Почему в Харьковской?
Потому что мой преподаватель, Николай Игнатьевич Горбатов, знал Людмилу Цуркан, заведующую вокальным отделением. Когда она сказала, что сразу готова принять меня в свой класс, а мне тогда только исполнилось 15 лет, Николай Игнатьевич понял, что нам надо "брать" Киев. И он, спасибо ему огромное, бросил работу в Симферополе и переехал со своей семьей в Киев, преподавать там. Так что в Киевское музыкальное училище имени Глиэра я поступала именно к нему. Отучившись три года, поступила в 18 лет в консерваторию.
Это очень рано для вокалиста.
Да, рано, и у меня не было никаких подкурсов, пробных занятий и т.п. Все случилось как у Золушки, настоящий праздник. Когда ты из глубинки приезжаешь в Киев – это уже достижение, и я считала себя звездой. Ходила каждый божий день в Национальную оперу, пользуясь возможностью бесплатного просмотра спектаклей для студентов-музыкантов. Рано начала петь в оперной студии консерватории. Там можно только с третьего курса, а я – с первого. Спела Дзиту в "Джанни Скикки" в постановке Виталика Пальчикова и Сережи Голубничего – это роль старой бабушки, которую пела маленькая Белкина. Потом спела Керубино, Ларину. Когда мне надевали костюм Лариной с чепчиком, то чепчик был больше головы.
На третьем курсе я победила в конкурсе вокалистов имени Бориса Гмыри. Он проходил всего два раза, но я считаю, что из вокальных он был самым значимым в Украине. Еще важнее, чем конкурс Лысенко, потому что это не междусобойчик, где педагоги дают премии своим студентам, а действительно международного уровня состязание. В жюри сидели практически одни иностранцы, которые не знали никого из конкурсантов.
Была большая программа – барочная ария (я пела Генделя), песня Шуберта, украинский романс, ария Баха, цикл "Семь испанских народных песен" де Фальи, Дебюсси…
Это же гигантский репертуар!
Да, третий тур длится около 30 минут. Это много, но оперный спектакль длится еще больше. Думаю, чистого пения у Золушки в спектакле полтора часа. Качественный певец оценивается не только по голосу, но и по выносливости. В жюри конкурса сидел мой будущий менеджер, у него агентство в Вене. После этого со мной заключили десятилетний эксклюзивный контракт с правом представлять меня на мировых площадках.
Как тебя встретил Лейпциг?
Новым было абсолютно все. Я даже не знала, как купить трамвайный билет. К переезду я начала готовиться еще в Киеве. Пошла на курсы немецкого языка в Goethe-Institut, у меня было там две потрясающие учительницы, одна делала упор на теорию, другая – на разговорную практику, и это дало мне такую базу, что уже через полгода я могла говорить в Германии по-немецки. Поскольку русскоязычных друзей у меня там не было, пришлось быстро вливаться в новую среду.
Кстати, меня изначально приглашали в оперную студию в Мюнхене, а этот театр считается более значительным в сравнении с Лейпцигом. Но мне не хотелось в оперную студию, и я выбрала театр, может, менее значимый, но зато тот, который предложил мне очень хороший контракт, неограниченный по срокам, по которому я была полноценной солисткой. Потом я сама была вынуждена уйти из театра, так как получила приглашение в Вену, а так, конечно, ко мне там прекрасно относились и партии давали хорошие.
Какая роль была первой в Лейпциге?
Небольшая роль музыканта в опере "Манон Леско" Пуччини. Там у меня был маленький сольный кусочек, песенка. А первой премьерой стал "Турок в Италии" Россини. У меня было много костюмов. Кажется, три. Один из них – очень классный, на заклепках. Если помнишь сюжет оперы, то в нем конкурентка со злости срывает с меня костюм, и я остаюсь практически в неглиже. В этом спектакле я познакомилась с современной режиссурой.
Как прошло первое знакомство? Легко?
Очень плавно. Позже мои коллеги из Киева говорили, что современная режиссура в Германии – это кошмар, но я такого не почувствовала. Наверное, мне везло на хороших режиссеров, да и не сторонник я нафталиновой продукции. А вот исторические оперы я бы не осовременивала.
Вот интересно, для режиссера осовременивание постановки – это способ оживить внимание слушателя, а каково исполнителю переносить своего героя в современность?
Я приведу пример "Евгения Онегина". Эта русская опера идет во всех мировых оперных театрах. Можно сказать, самая знаменитая русская опера, которую я уже пела, кажется, в семи разных постановках, и все – с совершенно разными идеями. Пушкинская история актуальна в любые времена – девушка влюбилась, призналась, ее отвергли, а потом это все переигралось.
Последняя постановка, в которой я участвовала, была во Франции, в Лиможе, где действие происходило в постсоветское время в санкт-петербургской коммунальной квартире. Несколько поменяли историю, потому что Ольга была заинтересована в Онегине, мечтала выйти из этой жизни, из коммунальной квартиры, а Онегин был каким-то состоятельным мужчиной. Он мною тоже заинтересовался на короткое время, а все наше "общение" записал на камеру консьерж. Потом на празднике, на именинах Татьяны этот консьерж показал Ленскому запись с Ольгой и Онегиным, и Ленский сам себя убил от ревности. Это было очень интересно, а для французов – тем более. Мне кажется, такой "Онегин" был бы табу для нашего зрителя. Даже моя мама никогда бы не пошла на такой спектакль.
На самом деле, мы же с трудом представляем себе эпоху, в которую жил Онегин, большинство ее знаков и символов для нас утрачено. А Онегин Пушкина – это герой времени читателя. Когда он становится героем какого-то другого, ушедшего времени, это теряет больше смыслов, чем осовременивание. Мне кажется, что подобные постановки больше открывают в самом Чайковском и Пушкине, чем попытка достоверно реконструировать эпоху.
Конечно, и, потом, подобные истории подаются нам в таких красивых красках… балы, аристократы, некий идеальный образ, далекий от правды.
Так или иначе, итальянскому бельканто нужно учиться не здесь. Приходилось ли тебе переучиваться, и были ли у тебя учителя за рубежом?
Да, конечно, и сейчас есть.Я занимаюсь постоянно с коучами, потому что наша школа нацелена на то, чтобы сделать голос, то есть для нас самое главное – это звук. А в Европе очень важны стилистические моменты. Каждый композитор поется каким-то особенным приемом. Когда я поняла, что у меня большой диапазон, но я еще не умею петь Россини или Моцарта, я нацелено искала педагога, который бы меня научил петь колоратуру и работал над стилем.
Что такое стилевой диапазон? Тембральный – понятно, тембр можно как-то поставить. Как можно научить стилю, что это такое?
Есть особые приемы. Например, Моцарта необходимо петь инструментальным звуком. Там итальянщина, как я ее называю, неуместна. Все пассажи на высокие ноты должны быть на пиано. Вот это Моцарт. В Россини обязательны акценты, потому что колоратуры, нам кажется, все поются одним мазком. Но нет, там надо точно знать, какие ноты акцентировать. Потом в Беллини важно легато. Если ты не выстраиваешь фразу на легато, ты не умеешь петь бельканто. У Вагнера бывает крещендо, а затем – резкое пиано, и надо точно знать, где ты это делаешь.
В современном театре мы сталкиваемся с тем, что у нас бывает ведущим либо режиссер, либо дирижер. Где тогда место солисту, если вот эти вот двое перетягивают на себя одеяло?
Солист – это все равно инструмент, даже не между режиссером и дирижером, а между двумя и публикой. Я лично считаю, что именно солист несет ответственность за то, что происходит на сцене. Поэтому я всегда оставляю для себя уголок личного отношения. Конечно, стараюсь выполнять то, что хочет режиссер и дирижер, но все-таки я понимаю, что ответственность лежит на мне. Если что-то пойдет не так, то никто не скажет, что виноват режиссер. Нет, скажут, что именно я это сделала неубедительно.
У солиста есть право голоса?..
Я считаю - да.
...вот приходит режиссер и говорит: я хочу, чтобы она разделась, испачкалась черным, пела лежа, а вокалист понимает, что ему это не полезно, под его темперамент не подходит.
Психологически может не подходить, да. Но думаю, что если режиссер действительно высокого уровня, то он это почувствует и будет идти от возможностей солиста. Я могу сказать, что в принципе я открыта к такой ненормальной режиссуре, для меня уже старомодные кринолины – вчерашний день. Главное – чтобы это не вредило ни мне, ни другим. Мне кажется, именно упор на историческую достоверность является причиной того, что молодежь не хочет ходить в оперу. Это скучно, надо уже создавать шоу.
На что ты готова в опере и на что – нет?
Если учитывать то, что я уже сделала, можно сказать, что я готова на многое, если это оправдано. Я уже рассказывала, в каких постановках участвовала – коммунальные квартиры, какие-то вагоны, летать приходилось… В "Золушке", в сказочных местах мне под костюм надевают ремень, а потом во время арии Алидоро цепляют какие-то штуки, и я взлетаю. Конечно, это страшно. И все время думаю – хоть бы они кольцо нашли, хоть бы надежно зацепили…
Мы знаем массу примеров, когда людям хотелось больше популярности – тот же Пласидо Доминго, твой партнер по сцене. Так или иначе, опера – жанр для эстетов, для какого-то определенного сегмента аудитории. Не хотелось ли тебе, талантливой девушке с такой внешностью какой-то большей популярности, выступить в легком жанре, чтобы тебя узнавали на улицах?
Абсолютно конкретный ответ – нет, не хотелось. Правда, никогда не хотелось. С другой стороны, я свято верю в то, что опера будет когда-то настолько популярной и у нас, потому что на Западе она и так популярна. Там люди узнают оперных солистов не меньше, чем эстрадных.
К тебе подходят на улицах?
Подходят иногда.
Что просят?
Просто расспрашивают о постановке или просят сфотографироваться, автограф – реже. Сейчас все с айфонами, все хотят селфи.
Лена, не донимают поклонники?
Нет, но я периодически отвечаю на письма, они пишут в театр, просят фотографии подписанные. Я уже распечатала стопку фотографий, которые я подписываю и просто отсылаю. Мне не жалко.
Помимо оперных постановок у тебя еще и множество сольных концертов. Какую музыку ты исполняешь вне стен театра?
Очень люблю немецкую музыку, но Вагнера не буду исполнять, потому что у него элементарно нет партий для моего голоса. Малер не написал ни одной оперы, но много музыки для голоса с оркестром. Вот это я обожаю исполнять в концертах, он массу прекрасной музыки написал именно для меццо-сопрано. Я люблю тех композиторов, которые любят меня.
Насколько место исполнения, особенно если это прославленный театр, влияет на интерпретацию?
Атмосфера, конечно, чувствуется. У меня был сольный концерт в декабре прошлого года в Иерусалиме, и никто не ожидал, что будет аншлаг. Билеты были распроданы в огромный современный зал, и я чувствовала, как люди тонко воспринимают мир музыки. Или в Пезаро, где все зациклены на музыке Россини, там это – бренд, как и в Зальцбурге – Моцарт. Там есть и сумки Россини, и тапки Россини. Дух подобных мест, конечно, очень чувствуется.
Когда планируется твой следующий приезд в Киев?
Вот Анатолий Соловьяненко предложил спеть Адальджизу в "Норме". И это очень приятно. Я могу сказать, что до того, как он придумал проект с приглашением украинских звезд из-за рубежа, я даже и мечтать не могла, что кто-то меня позовет в Национальную оперу. Я пою здесь впервые и могу сказать, что самый неожиданный момент – здесь очень хорошая акустика. Когда я была студенткой, ходила в оперу и общалась с певцами, то все говорили, что там надо кричать, поджимать, поддавать, оркестр заглушает и все плохо-плохо. Сейчас, имея опыт, я могу сказать, что это прекрасная акустика, отличный оркестр, дирижеры и режиссеры тоже высокого уровня.
В чем черпаешь вдохновение, и нужно ли ради сценического вдохновения находить какие-то яркие всплески, эмоции в жизни? Или это миф?
Мне кажется, что достаточно любить музыку. Может, это слишком просто сказано, но это правило. Каждый день ты не можешь чувствовать себя влюбленным или окрыленным. Может быть рутина, но она никогда не должна чувствоваться на сцене. Поэтому я думаю, что вдохновение нужно черпать именно от музыки.