- Это поразительно, но меня раньше считали, ну вот, до, во всяком случае, перестройки, до свободы всякой, революционной свободы и демократии, меня считали самой такой (сжимает кулак, напряжённо жестикулирует)… позволяющей себе, понимаете?..
Я очень многое читала и от людей знала, что многих я просто раздражаю. А сейчас уже меньше, хотя иногда такое пишут – вообще обалдеть можно! Я теперь только прямой эфир, потому что если вот в эту баночку говоришь, в эту баночку… с баночкой уже все (изображает протянутый диктофон) – все девочки, мальчики, все с баночками, всё такое. Потом такое пишут!
Вот сейчас камера нас снимает. Да? Я думаю, что голос – голос – может передать, там, какой-то небольшой процент. А больше – движение, руки (демонстративно жестикулирует). Я могу улыбаться (подпирает подбородок рукой и любезно улыбается), а говорить уничижительные слова. Но этого ж на коробочке не видать! Потому, понимаете, это очень сложно!.. Актёра надо смотреть так!.. С его этим, этим (гримасничает), молчанием, закрытыми, открытыми глазами. То есть, тут больше (активно жестикулирует), понимаете, тут он больше эмоций может дать…
Ну, вот запишите мою речь – полная абракадабра! А если я буду знать, что у вас это (показывает жестами «коробочку») или это (изображает записывание от руки), я уже буду совсем по-другому говорить, неинтересно. Потому, что я думаю: «Ой! Это не в том времени, не в том падеже. Нельзя прошедшее время путать с настоящим, нельзя сложноподчинённое…». Понимаете, это всё… А сейчас я могу молоть, что угодно, потому что всё за меня расскажет лицо, руки, интонация и так далее, и так далее.
- Я хотел задать вопрос. Это единственный, наверное, вопрос, который у меня лично есть к вам. В какой-то период жизни актрисы обычно попадают – большинство, а может и всё – в такую своеобразную «мёртвую зону». Когда какой-то определённый возрастной типаж заканчивается, раньше она, допустим, играла девочек, потом вышла из этого возраста, а другие роли ей уже не предлагают. И очень многие на этом месте вообще заканчивают свою карьеру. Как вам удалось всё-таки проскочить вот эту страшную «чёрную дыру»?
- Ну, видите ли, это очень такая… Я ведь долго не снималась. Пришла в фильм «Старые стены», например, мне было 36 лет – сейчас мне 28 (игриво хохотнула) – и я играла 45-летнюю женщину. И я тогда поняла, что это или конец моей жизни вообще актёрской после такого длительного забвения, или что-то начнётся.
Или - или, понимаете? Здесь не было никакой середины. И я не боялась, я не смотрела ни на свет – наоборот, свет был из-за спины, чтоб все морщины на лице, тут, под глазами, щёки впалые (водит по лицу пальцами), чтоб всё это было. Не было ни одного моего лобового света, так сказать, ну, то, что мне выгодно, допустим. Я совершенно не обращала внимания, я шла только от сути – только от сути, что это за человек, что оно такое. И несвойственные мне качества все я тоже играла.
А потом оказалось, что они мне свойственны. Потому что они просто глубоко были во мне запрятаны. Поэтому после этой картины… (пауза) вдруг… как вам сказать… (разводит руками) потом начался такой огромный спрос на меня! Вдруг мода на меня пошла, на Гурченко.
А где же вы были годами? А бог его знает. Но это тоже надо продержаться и промолчать, и не помнить – якобы – всего этого. (Пауза). Это очень всё непростой момент. А потом пошло у меня наоборот – партнёры все по 10, по 15 лет моложе! Так я и продолжаю жить.
- Как вы проводили это время, простой этот?
- В концертах, в любой роли – хоть лебедь шестой справа. В концертах. Иногда в массовке озвучивала, чтобы получить какие-то деньги. Я не стеснялась быть ни «красной строкой», ни «синей строкой». Никогда!.. Где-то там… Вот Воркута – это мои родные, Сургут – это всё мои родные места, где люди меня спасли. Они помнили меня, и у них не было зла. У них не было этой, что, вот выскочила, стала знаменитой, а потом тебя прихлопнули – сиди на месте! Этого не было. Это их добро, вот, людей искренних. И я им отвечаю этим же, понимаете.
- А вы себе представляли, что если бы не было «Старых стен»? Вы бы могли продолжать вот такую жизнь – «шестой лебедь справа»?
- Вот это, пожалуй, единственный вопрос, на который я не могу вам ответить. Я не знаю. Это была та точка, это был тот уже период, когда я просто не знала, как дальше жить. Ну, так, если говорить о профессии. Потому что я уже всё объездила, я уже песни писала, я уже не знаю, что делала, сольные концерты я придумывала, всё. Но дело в том, что надо же подтверждение на экране, нужно подтверждение в пластинках – ну-у… как сейчас говорят, «промоушн!», понимаете. Хэ-хэ… Этого самого «промоушена» у меня не было. Вообще никогда в жизни не было. Вот. (задумчиво, глядя куда-то в сторону)
Только сейчас как-то так всё это начинается, не знаю. Может быть, у людей появилась ностальгия по чему-то – по мысли, по чувству... Понимаете, не просто так – «я тебя ждала», «я тебе не верю», «я тебя люблю», «я тебя хочу», «я тебя не хочу», «войди в меня» и так далее – и на этом всё и заканчивается. Может быть сейчас ностальгия какая-то пошла и люди хотят знать, выслушать, послушать, как выжить, как пережить, чем жить. Я не знаю. Может быть так.
- Вы легко можете заплакать?
(Гурченко задумчиво склоняет голову набок).
- В жизни, не по роли.
- Не знаю, легко или нет. Но горько – да! (сухо рассмеялась) Я сейчас играю в спектакле «Недосягаемая» по Сомерсету Моэму. В общем, что значит «недосягаемая»? Её можно трогать, её можно всё – она вот такая как все! Но… непредсказуемая совершенно! Которая не умеет предать. Но лукавит и коварствует! Ха-ха!.. (негромко) Но потом бросает всё и уходит – в одну секунду! – из комедии в другой мир. И я думала: боже мой, как же мне это сыграть? И я начала вспоминать какие-то самые такие моменты, когда я одна, выхода нет, денег нет, роли нет, перспективы нет, ребёнок, какая-то гостиница захудалая с туалетом за сто метров. Никакой перспективы.
Я знаю, что я сегодня выступлю, завтра выступлю… спою свои «Пять минут». Недавно стала их петь, никогда не пела. Ни-ког-да! Потому, что мне это просто… (сжимает горло пальцами) Вот. И я, знаете, так горько одна рыдала. Горько. Так вот, я это вспомнила, как это бывало, и перенесла это на сцену. То есть, у актёра всегда публичное одиночество, но всё-таки у меня посыл идёт за зрителем, живым зрителем… такой неведомый… ну, особый контакт. Связь уникальная, атмосфера – то, чего в кино нет. Я вам это в первый раз рассказала. Мой режиссёр не знает, что я это делаю так. Я ему стеснялась это сказать.
- А как вы, как сейчас говорят, «оттягиваетесь»? Как снимаете напряжение после такой работы?
- Лежу. Лежу… тупо…
- Музыка?
- Это само собой. Музыка, это, тихо, без звонков…
- А о чём думаете в этот момент?
- (Резко) Я не могу вам сейчас сказать, о чём я думаю, что я одеваю!.. (вздыхает и отворачивается)
- Когда человек приходит с работы…
- У меня мысли, знаете, как скачут. Как у ненормального, сумасшедшего человека! Я думаю - а чего это я сюда залезла в мыслях? С чего я начинала?.. Это очень сложно. Я вам сразу объясняю. Психозы – это же ненормальный человек! Разве это нормально? Это аномалия! Актёр. Актёр это вот так! (выписывает руками кренделя) А если будет так (проводит рукой прямую), тогда я пойду в тусовку и буду там делать дела!..
- А вы пробовали жить иначе?
- Нет.
- А не хотелось попробовать?
- А у меня не получается. Хотелось.
- Как все.
- Хотелось. Хотелось попробовать. Хотелось попробовать, что такое выпить. Ну, попробовала я пару раз – это ужасно, когда я собой не владею, когда что-то расплывается. Нет, это не для меня. Может я и выжила потому. Я не курю. Например, я так – пфф! (изображает выдыхание дыма) - ещё могу. Но так – а-а-ах! (изображает глубокую затяжку) – туда ещё не было ни разу. Я не знаю, что это такое. После фильма «Двадцать дней без войны» даже письма писали: «А курить-то вы не умеете». Есть такие люди, которые внимательно смотрят. Нет, это мне не свойственно… Понимаете, очень здоровый был организм и базис у моих родителей, очень здоровый. Мне это передалось. Все переживания только за счёт нервов – вот так вот, а не за счёт чего-то там ещё.
- Похоже, что вы можете выйти из себя по самому незначительному поводу.
- С дураками. Раздражительность колоссальная! С профессионалами – никогда. Ошибка профессионала – это… святое дело.
- И как это проявляется? В какой форме?
- Ошибка?
- Нет, в какой форме проявляется ваше раздражение?
- Я перестаю общаться. Вы знаете, иногда попадаешь… Самое ужасное – когда попадаешь в руки к режиссёру, когда всё понятно, а он тебе начинает прописные истины объяснять. Потому, что он пришёл или из художников, или из операторов, или из сценаристов. Поэтому он слышит картину. Он слышит! Другой видит. А режиссёр и видит, и слышит, он и художник, и актёр! А таких очень мало. Я с такими работала. Я знаю, что это такое.
- А в какой форме проявляется ваша реакция? Вы кричите на него? Вы поворачиваетесь и уходите?
- Не-ет... Не кричу, нет. У меня просто сразу вот такое лицо (изображает кислую мину), я поворачиваюсь и ухожу. У меня пропадет «стронг», настроение. «Настрій» пропадает! (грудной смех)
- Я же забыл…
- Да, я…
- … что вы же наша!
- Ну, как сказать. Я ваша, но не ваша. Я русская, но…
- … с Украины.
- С Украины. И українська мова, украинскую школу закончила. Как говорится… малороссИя я и малорОссия тоже я. Понимаете, всё равно я так считаю.
- Хорошо. А как вы в отношении одежды? Любите свою старую или предпочитаете ей новую?
- Я люблю смешанную. Я смешанное люблю. Я люблю какие-то детали новой одежды в контурах старой. Потому, что я люблю косые, например, линии, не ровную ткань, а косую. Вот. И какие-то такие модерновые туфли, сумка, я не знаю, деталь какая-то, поворот какой-то, рукав! Иногда периферическая деталь может совершенно изменит костюм! Какая пройма, будет разрез или не будет разреза, будет пышный рукав или будет узкий. Какая-то одна деталь – и меняет всё!.. А в то же время становишься и вроде современным, и какой-то не такой, как все. Это очень важно.
- Вы всегда интересовались одеждой?
- (Решительно) Всегда!
- Потому, что вы сейчас об этом как профессионал говорите.
- Пф-ф, я всегда, ещё с детства, сама от бедности шила. (грудной смешок) Я и сейчас шью. Не потому, что от бедности, а потому, что никто не может сделать так, как мне хочется.
- Юдашкин, Зайцев...
- Это готовые вещи. Но я и в готовых ещё тоже колупаюсь.
- Ага…
- Там тоже придумываю что-то такое… Необычное…
- У кого вы одеваетесь?
- Ну, я в основном сама это всё, так сказать… Но вот концертные костюмы… Сегодня будет один концертный костюм Юдашкина, последний. А так, всё это сама устраиваю.
- Вы магазин свой, как…
- Нет!
- … как Пугачёва не собираетесь открывать? Она обувь, а вы…
- Нет! У меня не было сапожников в моей биографии.
- А если верхнюю одежду? Нет?
- Нет. Я это не смогу. Я могу всё что угодно, но руководить – это мне не дано.
- Вы не бизнесовый человек?
- Абсолютно! Не тусовочный, не бизнесовый, не рыночный – ничего! Я абсолютно такой вот человек актёрский… Вот актёр. Вот я актриса, типичная актриса! Понимаете? Мне надо только выступать! А вот всего этого я так боюсь!
- Вы разве не тусовочный человек?
- Абсолютно! Меня туда вытащить надо, только если у моего приятеля или приятельницы что-то такое, или там надо помочь, или выступить надо… А так – нет… Я туда не хожу никогда в жизни.
- Вы перестали ходить или вообще никогда этим не увлекались?
- Никогда! Боже сохрани! Я тупею сразу. Я это на Каннском фестивале, когда мы «Сибириаду» возили, сразу поняла, что это совсем не для меня. Я через пятнадцать минут тупею, бледнею. Все: «Со-со-со!.. Со-со-со!..» (изображает манерный трёп) И я думаю: «О-о-о, какая тоска – с тарелкой стоять два часа, ходить друг от друга, непонятно что говорить». Нет! Нет. Ну, мне не дано это.
- А вы ведь знаете, что там многие дела делаются на этих тусовках.
- Да, делаются. Но у меня нет дел, которые я могу там делать. У меня нет дел этих. Я знаю, что завтра играю спектакль, слава богу, послезавтра я поеду на концерт, и всё. Вот это мои дела. Моя жизнь сугубо такая. Поэтому, когда говорят, что «вот это я сейчас сделаю и заканчиваю!..», я не знаю, что такое «заканчивать свою профессию». Я могу пойти в отпуск, знаете, отдохнуть. Но я, наверное, как и Раневская, как Любовь Петровна Орлова, как Марецкая, как Плятт – наверное, так и закончу где-то на работе!.. (роняет голову на грудь и смеётся грудным смехом).
- Многие люди любят рассматривать себя в зеркале. Актёры, наверное, особенно?
- Значит так. Когда я начинаю роль, я очень внимательно смотрю, что у меня есть для этой роли. Потом, к концу или картины, или спектакля, когда много играешь, я уже смотрю не на себя, а как на какое-то «третье» лицо, «оно». Так, так, так (расставляет по лицу воображаемые точки) – уже не смотрю. Дома вообще не смотрю. Но в принципе, надо смотреть, и я это делаю, в увеличительное стекло, чтобы не терять реального представления о себе. Это очень важно.
- Но надо иметь мужество, в любом возрасте...
- Вы мне так намекаете на счёт возраста, что я просто поражаюсь!.. Я только начинаю жить. Ну-ну!.. (громко смеётся своим бесподобным грудным смехом).
Земля Вам пухом, дорогая Людмила Марковна. Вечная память…