Мы живем в информационную эпоху. Поэтому общество уже давно догадывалось, что «церковники» далеко не всегда и не во всем «живут согласно древним правилам». И все же уважение к церковным канонам и церковной традиции до последнего времени служило чем-то вроде универсальной «охранной грамоты» для людей Церкви. Вплоть до того, что работники ГАИ старались не выписывать штрафы священникам, а правоохранительные органы — не замечать проступков, совершенных лицами в сане. Молчаливый общественный договор предусматривал, что проступки людей Церкви нужно покрывать снисхождением. Не ради иерея Николая или архимандрита Василия, а ради Христа, которому они служат… С подобным же снисхождением общество относилось и к факту церковного разделения. Раскол вызывал недоумение и скорбь. И все же и политики, и общественные активисты считали, что вторгаться в дела Церкви не стоит: мол, там, в Церкви, всё устроено «по канонам», а нам, простым смертным, эти каноны не ведомы. А дальше был Майдан, на котором, как считается, родилось гражданское общество. Аннексия Крыма, которая на десятилетия вперед предельно усложнила взаимоотношения между Украиной и Россией. Военный конфликт на Донбассе, в который, увы, оказались вовлечены и местные священники, поначалу охотно благословлявшие сепаратистов. И, наконец, запорожский инцидент, моментально приобретший символическое значение в информационном пространстве и сознании миллионов украинцев.
Мать, стоящая на коленях перед священником. Мать умоляющая и не умолившая священника совершить отпевание ее погибшего ребенка, крещенного «в неканоническом храме». В какой-то другой ситуации — например, если бы дело касалось венчания в УПЦ пары, принявшей крещение в Киевском Патриархате — аргумент «простите, но мы не признаем таинств, совершенных за оградой официального православия» мог бы ещё и сработать. Или, во всяком случае, не привел бы к массовому осуждению священника и его церковной юрисдикции со стороны общества. Но только не в случае с ребенком, который трагически погиб в Запорожье.
Мы можем приводить любые «богословские аргументы», свидетельствующие, что православное церковное сообщество, иерархия которого не признается мировым православием, не может претендовать на полноту церковности. Но ни один из наших аргументов не убедит человека, знакомого с Евангелием, что Христос поступил бы также, как священник, отказавший погибшему ребенку в молитве…
Попробуем представить себе такой, с позволения сказать, «евангельский эпизод». Ко Христу, родившемуся в Иудеи и жившему по иудейским религиозным законам, пришла женщина-самарянка — представительница народа, веру которого иудеи считали «неканонической».
— Учитель! — обращается ко Христу эта «неканоническая», с точки зрения иудеев, женщина,— помолись над моим ребенком.
И слышит в ответ:
— Прости меня, женщина, но я не смогу помолиться о твоём сыне. Ведь мы, иудеи, не общаемся с самарянами. Да и наши первосвященники, не велят нам молиться вместе с самарянами…
Согласитесь, представить такой ответ из уст Христа невозможно. Более того, каждый, кто читал Евангелие от Иоанна и помещенный там рассказ об общении Христа с самарянкой (глава 4, стихи 4–42) помнит: Иисус не только к удивлению учеников общается с женщиной-чужестранкой, но и открывает ей свое мессианство.
Но если Христос поступил иначе, то зачем тогда ссылаться на древние канонические правила?.. Неужели правила, каноны, традиция дороже для нас, чем Сам Христос?
Раскол Церкви — это уже не проблема двух епископов в одной области и не двух священников в одном селе. Отныне, после случая в Запорожье, — это проблема матери, которой отказали в отпевании ее ребенка. А вместе с ней — и всего украинского общества.
А еще — это вызов Украинской Православной Церкви, к которой я принадлежу. Вызов, масштабы которого нам еще только предстоит осознать.
Мы привыкли к определенной степени доверия со стороны общества. Но в последнее годы и дни украинское общество посылает УПЦ сигнал за сигналом: не молчите, называйте вещи своими именами, сделайте хотя бы что-то для единства Украинской Церкви!
Когда тебе отказывают в доверии — это, прежде всего, обидно. Но «обидеться» и «отвернуться» от общества — это не только самый простой, но и самый неразумный выбор для будущего УПЦ. «Церковь — это корабль спасения, и тот, кто не успел вовремя вспрыгнуть на палубу, — должен пенять на себя», — говорят некоторые иерархи. Но с богословской точки зрения эта метафора всегда была сомнительной. Ведь, согласно Евангелию, Христос не за тех, кто был «на палубе спасения». Он умер за тех, кто был «за бортом», за тех, у кого не было никаких шансов на спасение без Него.
Каноны — безусловно, важная для церковной жизни вещь. Но ни один из канонов Церкви не стоит выше Христа и Его любви. Церковь всегда говорит о себе, что она ведет людей к полноте любви и единства с Богом. Но как мы можем вести людей к единству и любви, — а тем более, к их полноте — если мы сами не воплощаем в жизни эти дары? Если мы сами разобщены, разделены, расколоты?
Не буду скрывать: узнав о трагическом случае в Запорожье, я сразу же, еще 6 января, помолился о душе новопреставленного младенца на Божественной Литургии. Не скрою и другого: мне стыдно за поступок своего собрата, стыдно за то, что он не смог вместить в свое сердце боль другого человека, не нашел слов утешения, и тем оттолкнул от Церкви не только родителей ребенка, но и множество других людей. Но в этой ситуации виноват не только один конкретно взятый священник. В ней виноваты все мы: каждый епископ и каждый священник УПЦ (а по большому счету и каждый епископ и священник УПЦ КП), которые на своем месте не делают все, от них зависящее, ради единства Украинской Церкви.
Ни Рим, ни Москва, ни Константинополь не смогут сами по себе или даже сообща привести разделенную Православную Церковь в Украине к миру и единству. Не справится с этой задачей и украинское государство. Преодолеть раскол можно только с помощью Божией и только самим украинцам — священникам, епископам и мирянам. А также гражданскому обществу, которое должно максимально прозрачно обозначить свою позицию в этом вопросе: только преодолев свое собственное разделение, Церковь сможет помочь делу примирения нашего многострадального народа.
В конце тридцатых годов в Париже было опубликовано прекрасное эссе преподобной матери Марии (Скобцовой) — святой монахини-эмигрантки, казненной в газовой камере немецкого концлагеря Равенсбрюк накануне Пасхи 1945 г. (по одной из версий, мать Мария вошла в камеру вместо своей соседки по лагерю). В этом,ставшем сегодня классическим, эссе «Типы религиозной жизни», мать Мария выделяет 5 религиозно-психологических «типов» в современном ей русском Православии: 1) синодальный тип благочестия (рассматривающий православие как часть русской государственнической идеи); 2) уставщический тип (где абсолютизируется буква или канон религиозного закона); 3) эстетический ; 4) аскетический ; 5) Евангельский .
Священник, отказавшийся отпеть трагически погибшего ребенка, исходя из мотивов его поступка, кажется нам ярким примером уставщического типа благочестия, который через восемь десятилетий, прошедших с момента написания эссе, приобрел широкое распространение среди постсоветского православного духовенства. Но беда в том, что и представители других «религиозных типов» по тем или иным причинам могут легко оказаться противниками церковного примирения. Российские и украинские «синодалы» сойдутся в непримиримом споре о «национальной идее». Утонченные эстеты будут изо всех сил противиться «варварским» переводам с «боговдохновенного» и «богословски точного» (но непонятного большинству прихожан) славянского языка на понятный (но «обыденный» и «богословски-неточный») современный украинский язык. «Буквоеды-у ставщики» найдут тысячу и один древний канон, при помощи которых без ножа зарежут любую реальную модель восстановления церковного единства. В свою очередь, партия монахов- аскетов заявит, что спасение«канонически-утопающих» есть дело рук самих «канонически-утопающих»…
Картина может показаться безнадежной, а дело восстановления церковного единства — абсолютно бесперспективным. Но, к счастью, в реальной жизни представители всех 4 типов благочестия в той или иной мере причастны к пятому — евангельскому — типу религиозности. В своем «чистом» проявлении евангельский тип в современном православии, увы, не слишком распространен. (Хочу подчеркнуть — речь не о том, что большинство православных не читают Евангелия или не стремятся по нему жить; проблема в том, что немногим из нас, к сожалению, эта заповеданная Христом жизнь по Евангелию до конца удается). И в « аскете», и в « уставщике» , и в « эстете» — в той или иной мере живет дух человека Евангелия , дух человека, для которого дороже всего в Православии не изысканное византийское искусство, не древнее богослужение или канон, а живое Присутствие Самого Христа, открывающего нам Себя в Евангелии...
Я не знаю лично отца Евгения Молчанова — священника из Запорожья, который отказался помолиться над погибшим ребенком. И я не могу ни в коей мере одобрить его поступок: ни с точки зрения соблюдения канонов (поскольку, если о. Евгений расценивает Киевский Патриархат как схизму или раскол, он должен помнить о существовании 1-го правила св. Василия Великого, гласящего: «…крещение раскольников, яко еще не чуждых церкви, приимати»); ни с точки зрения паст ырской (поскольку, о. Евгений не выполнил своей главной обязанности — не проявил пастырской любви и не утешил людей в горе); ни с точки зрения христианской этики (ибо, как я уже писал выше, мне невозможно себе представить, чтобы Христос поступил также, как о. Евгений, отказав матери-«самарянке»). Но я хочу верить, что и в этом человеке, в этом священнике (который несет крайне психологически нелегкое послушание настоятеля храма при детской больнице) жив евангельский дух, жив дух любви Христовой, который рано или поздно приведет его к тому, что он переосмыслит свой поступок.
В единой Церкви заинтересованы все: и сама Церковь, и гражданское общество, и украинское государство. Мы все стремимся к воссозданию церковного единства: к преодолению раскола и дальнейшему совместному бытию в лоне единой, канонически независимой, признанной мировым православием Церкви. Но у каждого из нас есть свои особые, собственные интересы в этом проекте. Украинское государство заинтересовано в единой и независимой от Москвы Церкви как в инструменте объединения нации и сакрализации национальной государственности. Церковь (пусть даже сегодня это еще до конца не осознал ее епископат) заинтересована в единстве, ибо раскол глубоко компрометирует саму православную традицию в глазах общества. Наконец, гражданское общество заинтересовано в единой Церкви, ибо только единая Церковь может успешно морально противостоять деструктивным тенденциям власти: воровству, коррупции и порожденному ими жесточайшему социальному неравенству, которые ныне захлестнули нашу страну.
Государство заинтересовано в автокефалии как в атрибуте полноценной национальной государственности (и этот концепт, заметим, в эпоху глобализации выглядит довольно таки архаично). Но автокефалия — это еще и самый простой и, кажется, единственный способ обрести церковное единство, а с помощью этого единства — и новые возможности оздоровляющего влияния Церкви на общество и государство.
«Война на Востоке — это только одна часть проблемы, — сказал мне недавно мой товарищ-священник. — А другая, не менее трагическая её часть, заключается в том, что мои дети-студенты мечтают эмигрировать из страны». — «А почему они хотят уехать?» — удивился я, поскольку хорошо знаю семью этого священника. И получит простой и страшный для всех нас ответ: «Они любят Украину, но не верят, что гражданскому обществу удастся победить государственную политику воровства и коррупции».
Церковь постоянно публично осуждает коррупцию и коррупционеров. Но много ли значат слова епископов и священников, которые не могут решить свои собственные проблемы? Мы все устали от политического популизма. Но как нам призвать к ответственности политика-популиста, если мы, «церковники», сами не способны в своей жизни воплотить слова Христа о единстве, самоотречении, чистоте жизни? Как, наконец, разделенная Церковь может помочь объединить страну?..
«Альтернативы церковному единству нет», — регулярно заявляют высокие представители всех Церквей. Но запорожский инцидент показал, что «альтернатива», увы, существует. И эта альтернатива, к сожалению, заключается не в сохранении нынешнего status quo, а в маргинализации Украинского православия. Маргинализации, которая, прежде всего, затронет ту его часть, которая церковному единству будет противиться.
P . S . Пока я писал этот текст, украинские СМИ сообщили о двух новых новостях, связанных с трагедией в Запорожье. Первая новость пришла из США. Архиепископ Даниил Памфильский, иерарх Украинской Православной Церкви в США, который недавно посетил Украину в качестве личного представителя Вселенского Патриарха Варфоломея, 6 января во время праздничного богослужения по случаю навечерия Рождества Господня в приходе Пресвятой Троицы в Бенсенвилл (штат Иллинойс, США) помолился за упокой души погибшего в Запорожье младенца Евгения. Вторая новость пришла из Запорожья. Священник Евгений Молчанов сделал новое заявление: «Я, к сожалению, не первый раз сталкиваюсь с тем, что люди крестят детей в Киевском патриархате — и после этого дети погибают. Есть каноны церкви, апостольские правила. Этими правилами руководствуются священнослужители во всем мире. Если бы я отпел этого ребенка, с меня бы владыка снял сан. Но даже это не так страшно. Меня бы покарал Бог». Признаться, я даже не знаю, как комментировать это заявление священника. У меня просто нет слов, и я могу лишь призвать своих читателей к молитве. Призвать вас молиться о том, чтобы Божия любовь приняла в свои объятия ребенка, вразумила моего коллегу-священника и помогла всем нам преодолеть церковное разделение.