В этом году Прилепин снова приехал в Киев и побывал на Шестой книжной выставке-ярмарке, принял участие в круглом столе на территории российского павильона ярмарки и пообщался с читателями в Российском Центре науки и культуры.
Прилепин во всех случаях был чрезвычайно активен. Многие из его высказываний носят спорный характер; особенно те, что касаются политических воззрений писателя и его деятельности на ниве оппозиционной «лимоновской» «Другой России». Подкупает, однако, откровенность Прилепина и его готовность не уклоняться от непростых вопросов, беседовать с аудиторией на равных, говоря о литературе или политике, объясняя причины выбора для себя в качестве псевдонима простонародного имени Захар, более соответствующего жестковатому, непричёсанному характеру прилепинской прозы, нежели утончённо - «баратынское» настоящее имя писателя Евгений. С вопроса об имени и псевдониме мы и начали нашу беседу, состоявшуюся в самом конце первого дня книжной ярмарки.
В истории русской литературы было немало вариантов отношений автора с псевдонимами. Допустим, Корнея Чуковского в частном общении никому в голову не пришло бы именовать Николаем, то бишь – настоящим именем, а Андрея Белого, наоборот, в жизни называли только Борисом. Как складываются Ваши взаимоотношения с псевдонимом? В жизни Вы всё-таки ощущаете себя Захаром или Евгением?
Евгением меня зовут только жена, дети и мать. Все остальные называют меня Захаром. Я давно уже перестать откликаться на имя Евгений. Имя Захар настолько ко мне прижилось, что даже, листая какие-нибудь нелепые «жёлтостраничные» гороскопы, я понимаю, что на Захара стал больше похож, чем на Евгения. Произошла своего рода смена менталитета.
Фото: www.ogoniok.com
Что ж, это случай достаточно нетривиальный. Такое прорастание имени сквозь личность автора… Поговорим, однако, о Вашем творчестве. При чтении романа «Санькя» я ощущал, что там как бы сосуществуют два образных ряда. Один – лежащий на поверхности, связанный с описанием жизни и деятельности молодых оппозиционеров-радикалов. А наряду с этим есть и совсем другое – прорывы в мощную, трагическую прозу, не связанную ни с какой политикой. Я имею в виду в первую очередь эпизод, где главный герой книги вспоминает, как он хоронил своего отца и несколько человек тащили гроб в деревню через лесную зимнюю глухомань. Там в основе лежит какая-то конкретная, реальная история, или Вы это всё придумали?
Отчасти это реальная история. Когда я хоронил отца, мы заблудились в лесах и долго искали дорогу, потому что была метель. И я в эту секунду представил себе, что сейчас автобус остановится и нам придётся тащить гроб три километра пешком. К счастью, так не случилось, но ситуация была уже к этому близка, потому что мы с восьми вечера до четырёх ночи искали дорогу. И последние двадцать метров мы гроб уже тащили. Но, как бы это ни звучало цинично, отчасти здесь в романе идёт конструирование текста. В данном случае, в данном контексте – это ведь такие похороны ушедшей России. Санька на протяжении всего романа пытается вернуться в деревню, а она его выталкивает, не принимает. То на снегопад он нарывается, то ещё на что-то. Он никак не может вернуться к себе домой. Это – отторжение ребёнка русского от его почвы.
И всё же за тем, что Вы называете словом «конструирование», ощущается как раз выход в образную сферу, в состояния более высокие, чем тот или иной конкретный жизненный материал. Видите ли Вы для себя, для своего творчества перспективу выхода за пределы относительно узких срезов жизни и движения в сторону более глубинных её пластов?
Да, это совершенно очевидно. Моя биография литературная начиналась с того, что я публиковался на сайте, где выставлялись произведения около тысячи авторов, участвовавших в локальных войнах на территории бывшего Советского Союза. Они все были уверены, что являются новым словом в литературе, что сейчас скажут что-то, чего не говорил никто. А я их страшно обижал и говорил: ребята, с вами ничего не происходит, потому что вы не понимаете литературных законов. Потому что литература – это нечто большее, чем жизнь. Это вещь, которая должна иметь фабулу, сюжет, героев. Если просто описать, как ты что-то сделал, то это будет только человеческий документ. К несчастью или к счастью, но мы будем изучать гражданскую войну по книгам Артёма Весёлого, Исаака Бабеля или «Хождению по мукам», но не по томам мемуаров белых и красных офицеров. Поэтому не нужно думать, что, если ты имеешь колоссальный жизненный опыт, то ты с ним сразу войдёшь в литературу. Не войдёшь! Литература имеет другие законы.
Фото: www.chaskor.ru
Вы сейчас написали предельно документальную биографическую книгу о Леониде Леонове, вышедшую сейчас в серии «Жизнь Замечательных Людей» издательства «Молодая гвардия». Почему именно эта фигура Вас заинтересовала? Как возник замысел этой книги?
В начале и середине девяностых годов я испытывал колоссальное раздражение не только по поводу политических изменений в стране, но и по поводу новой иерархии ценностей в литературе, где нашлось место одним авторам и было потеряно место другими. Я это всё болезненно переживал и потому ходил в букинистические магазины, сознательно закупал там полные собрания сочинений Федина, Фадеева, Всеволода Иванова, Сейфуллиной и других советских писателей. Я пытался разобраться в том, что это в действительности из себя представляло. Было это отбросами и мерзостью или – реальной литературой? Я приходил всё же к выводу, что это было литературой. И вот однажды мы выпивали с Дмитрием Львовичем Быковым, который к тому времени уже двадцать пять раз бывал на стрелке Оки и Волги, то есть – в Нижнем Новгороде. Стали говорить с ним о Леонове и вдруг сошлись на том, что оба считаем его гениальным писателем.
Быков тогда как раз начал писать своего «Пастернака» для ЖЗЛ и говорит мне: «Слушай, Прилепин, напиши биографию Леонова». Я говорю: «Дима, да на хер это кому-нибудь нужно». Я тогда ещё только был автором романа «Патологии» и никому вообще не был известен. А Дима, если что-то решает, то сразу начинает это в действие превращать. Он звонит по телефону и говорит: «Лиза! Лиза! «Молодая гвардия»! Вот тут есть Прилепин гениальный. Будет писать про гениального Леонова». А ему в ответ: «Какой Леонов? Какой?! Космонавт? Актер? Какой Прилепин? Что за фамилия такая?!». А он: «Будет писать. Всё. Вопрос решённый». Я подумал: ну, наверное, Быков пошутил. А потом, спустя полгода… А Быков, если он что-то сделал сразу, то потом не торопится. Так вот, спустя полгода он спрашивает: «А где твой «Леонов»?» Я ему: «Думал, что ты забыл уже». А он: «Давай главу, короче!». Так в итоге я начал писать эту книгу.
Фото: www.peoples.ru
Параллельно я стал известным писателем, получил пятнадцать премий, перевёлся на все основные мировые языки. Когда я сдавал в издательство книгу, меня уже не воспринимали как изгоя и идиота, а спрашивали: «Кто будет следующим? Гайдар? Гумилёв? О ком угодно пиши!». Вот так моя книга получилась благодаря Диме Львовичу Быкову.
Да, Быков, конечно же, человек неутомимый. И – невероятно талантливый…
А вот мои «красно-коричневые» товарищи этого не понимают.
Мы начинали с разговора о литературе, но от политики всё же нам не уйти. В связи с этим – такой вопрос. Ваше «левое», условно говоря, движение сейчас активно сотрудничает с либеральной «Солидарностью». Не смущает ли Вас, что если бы, допустим, пришёл к власти в России такой человек, как Владимир Буковский, то обошёлся с Вами и с Вашими единомышленниками покруче, чем нынешнее руководство?
Меня вообще ничто не смущает. Если переживать оттого, что кто-то со мной обойдётся круто, то можно вообще ничего не делать, ничем не заниматься. Я думаю, что Россия заинтересована в расчистке политического пространства. Поэтому мне всё равно: Буковский, не Буковский… Нормально!
Фото: www.zvezda.ru
А какая из ситуаций, если пытаться задним числом это осмыслить, для Вас более: ситуация девяностых годов или ситуация «нулевых»?
Я могу дать два взаимоисключающих ответа. Я думаю, что, если поменять Путина и Ельцина во времени местами, то поведение их было бы примерно одинаковым. Потому, что ситуация зависела не от политических лидеров, а от цен на нефть. Путин был бы в ситуации Ельцина примерно тем же, так же распускал бы по швам Россию. Они абсолютно идентичны.
Второй ответ, исключающий. Я отчасти испытываю ностальгию по временам ельцинской вольности, по тем митингам и пикетам, которые мы могли проводить. Думаю, что эта ельцинская дурная, развесёлая, буйная натура позволяла какое-то время существовать в России реальной политической жизни. Недолго, но позволяла.
Но ведь, кажется, дух ненависти ко всему «советскому», выражавшийся и в упомянутом Вами перечеркивании достижений советской литературы, в девяностые годы насаждался более активно, нежели сейчас?
Здесь тоже – парадокс. Мне, знаете ли, куда приятнее при - «ельцинское» откровенное неприятие всего «советского», чем нынешние попытки власти приватизировать, присвоить себе достижения советских времён. При том, что она никакого отношения к ним не имеет. Для меня это – второе крушение Союза. Нас как будто вернули не в Советский Союз, а в «совок». В ханжеский ментовский «совок». Для меня куда проще прямое противостояние. Если вы либералы и капиталисты – стройте «либерал-капитализм», а если Вы социалисты – стройте социализм. А сейчас у нас происходит ни то ни сё…
Фото: www.ogoniok.com
Каковы Ваши впечатления на сей раз от книжной ярмарки, от Киева?
Я пробыл в этот раз в Киеве всего 10 часов, из них 9 – разговаривал с журналистами и читателями. Чем собственно и доволен. Приехал отработать, насколько могу, за современную русскую беллетристику – и вот старался, как мог. Ярмарку только обежал пару раз – но книжки красивые видел, и всем этим полюбовался.
Киева не видел вообще, но я ж только в этом году сюда третий раз приезжаю, и не в последний, надеюсь. Так что чувствую себя тут как дома. У меня здесь много товарищей, много знакомых литераторов – от Куркова и Кабанова до Нестеренко. Так что мне есть тут с кем выпить, и с кем закусить.