Тоталитарные режимы боятся людей, имеющих совесть. И – имеющих голос. У Сверстюка была совесть и был голос. Его арестовали.
Умного, тонкого, интеллигентного человека назвали «антисоветчиком» и «украинским буржуазным националистом», поместили в тюрьму. А он, нормальный европейский интеллектуал, нашел в тюрьме друга – русского правозащитника, европейского интеллектуала, ученого-биофизика Сергея Адамовича Ковалева… Вот такой «буржуазный националист» он был, Евгений Александрович Сверстюк.
Я познакомился с ним в зоне ВС 389/36 на Урале. Мы стояли втроем, Сверстюк, Маринович и я. К нам подошел режимный офицер майор Федоров, профессиональный садист. Он не скрывал своей радости в минуты, когда наказывал карцером очередную свою жертву. Он и в тот раз хотел удовлетворить свое садистское естество. Жестко, провокативно обратившись к Сверстюку, он хотел реакции. Евгений Александрович не отреагировал, ни ударом по физиономии, ни оскорблением. Мягко улыбаясь, он произнес всего лишь десяток слов, он продемонстрировал садисту его низость. Майор Федоров плохо знал эту часть русского языка, употребляемого только интеллигентными людьми. Но он, как зверь, почувствовал: Сверстюк над ним смеется! Этого было достаточно, Сверстюк получил 15 суток карцера за «расстегнутую верхнюю пуговицу» в зэковской выцветшей робе. Был очень жаркий день…
Мы сдружились с Евгением Александровичем, вернувшись в Киев. Догорала советская власть, каждого из нас периодически вызывали в милицию, окружали «стукачами». Мы сдружились, ходили друг к другу в гости, общались семьями. Вспоминали друзей, живых и мертвых, и… ждали очередного ареста, такие были времена. Об одном мы никогда не говорили, о будущем. Потому что у нас его не было.
Рухнула в одночасье империя. Многие наши тюремные друзья решились заняться политикой, строить новое государство. У Сверстюка таких желаний не было. Он, чистый, искренний человек, в этом конгломерате лжи и неискренности выжить не смог бы.
Мы общались все реже и реже. В этой новой жизни у нас были очень разные профессиональные дороги. Только теперь, потеряв друга, осознал: я живу неправильно. Почти ежедневно общаюсь со всякой номенклатурной гадостью, этого требует моя работа. А надо было – с ним, с Евгением Александровичем.
Поздно. Он умер.