Снег уже сошел, классики уже нарисованы, бита, сделанная из плоской баночки, в которой раньше жил папин крем для обуви, прекрасно скользит по подсохшему асфальту, вот если бы только не звали домой… Сумерки сиреневого цвета, пахнет весной, влажной весенней землей, и под деревьями в проталинах уже появились смелые маленькие первоцветы – желтые цветочки, названия которых я не знаю. А дома чай с клубничным вареньем, несколько непрочитанных библиотечных книг, один запах которых может сделать человека счастливым.
Или вот: лето, предгрозовое небо, мы с подругой Иркой Васильевой идем с одинаковыми бидончиками к бочке с квасом, по дороге покупаем себе по пломбиру, поднимается ветер и закручивает над асфальтом маленькие пыльные смерчи.
- Выйдешь после дождя? – спрашивает Ирка.
Ну конечно, я выйду после дождя, и мы пойдем на Вал, где между Спасским и Борисоглебским соборами над мокрой травой дрожит и переливается июльский полдень. Разумеется, мы просто уверены, что это лето не кончится никогда, да и детство не кончится никогда, да и жить мы будем вечно. В следующую субботу мы с мамой зачем-то поедем в Гомель, и я привезу из гомельского магазина «Спорттовары» две рапиры и самоучитель по фехтованию. И мы с Иркой, тяжело и навсегда контуженные гением писателя Крапивина, в частности, его книгой «Мальчик со шпагой», будем ходить тренироваться на Кордовку – это лесопарк неподалеку от нашего двора. Будем, как дуры, без масок и жилетов размахивать спортивным оружием перед носом друг у друга. До сих пор безумно рады и благодарны судьбе, что каждая из нас осталась с двумя глазами, как минимум.
Наша вторая школа тоже на Валу, на окраине храмового комплекса, рядом со зданием городского архива. Она построена еще в конце девятнадцатого века – бывшая женская гимназия, затем – реальное училище, а уже после, в середине двадцатых годов двадцатого века – школа. Толстые стены, массивные арочные перекрытия, гулкие коридоры и очень высокие потолки. Заменить в классе перегоревшую лампочку – целое дело. Приходит учитель труда Григорий Иванович, приносит высоченную стремянку, наши мальчики ассистируют – поддерживает стремянку снизу, Григорий Иванович же по ходу дела рассказывает нам какие-то байки из своего черниговского послевоенного детства.
- Что, и кинотеатра «Дружба» еще не было? – удивляемся мы снизу.
- Так точно! – радостно заверяет нас Григорий Иванович с высоты своего положения.
- И кинотеатра «Щорс»??
- Не было! – Георгий Иванович одним махом разрушает все наши представления о незыблемости мироздания.
- Куда же вы ходили в кино? – не сдается главная классная красавица Ира Пасечник.
- У нас было свое кино…, вздыхает Георгий Иванович, спускаясь со стремянки, и мы его понимаем не вполне. У нас абсолютное детство. В нем нет компьютеров, мобильников и дивидишников, но есть кинотеатры «Дружба» и «Щорс», и в субботу мы пойдем в шестой раз смотреть гениальный фильм Инны Туманян «Когда я стану великаном», с маленьким Мишей Ефремовым в главной роли. У нас в магазинах практически не бывает докторской колбасы, голландского сыра, шпротов и апельсинов, но все это можно привезти из Киева. Мне уже покупают джинсы и кроссовки, у меня уже приличная коллекция винилов, и мне трудно представить себе послевоенное детство Григория Ивановича в двухэтажном бараке на Масанах.
Родители работают в волшебном во всех отношениях месте. Это – Институт микробиологии. Он выглядит как настоящий готический замок с башнями и винтовыми лестницами, и расположен в глубине старого парка со столетними дубами и каштанами. У института есть еще несколько корпусов-лабораторий, они разбросаны по территории парка, но готический замок – главный корпус и мой папа работает именно там, он изобретает новую противотуберкулезную вакцину.
Через парк люди протоптали тропинку к пляжу на Десне. Захватив полотенца, яблоки и печенье, мы с друзьями тоже идем к реке и вдруг видим, что из-под земли бьет родник! Еще вчера никакого родника здесь не было, чудо! Все, кто идет на пляж, останавливаются и бурно обсуждают этот природный феномен. Кто-то привел собаку и хотел ее напоить, его коллективно заклеймили позором. Все набирают воду кто во что гаразд, мы с Васильевой пересыпаем крыжовник из поллитровой баночки просто в пакет и набираю воду в баночку. Дома торжественно ставлю ее на подоконник – настоящая родниковая вода!
- Это что у тебя в банке? – спрашивает зашедший покурить папа.
- Папа! – говорю я, - ты себе не представляешь! – У вас в парке на территории института появился родник!
- А, это… - папа закуривает и выпускает дым в форточку. – Нет, это не родник. Это в лаборатории фитопатогенных вирусов прорвало водопровод…
На мое шестнадцатилетие весь мой литературный кружок во главе с его бессменным руководителем и моим главным учителем литературы (и не только литературы, наверное) Майе Григорьевной Богуславской преподносит мне пирог и праздничную стенгазету, мы пьем лимонад и слушаем Окуджаву, после идем в березовую рощу жарить на костре хлеб и сардельки. Попадаем там под очередной летний дождь, срочно эвакуируемся к Майе – благо ее дом совсем недалеко. Майя и ее муж Вадим выдают каждому простыни и полотенца, и даже, подумав немного, по пятьдесят грамм домашнего виноградного вина, разбавленного водой. Мы размещаемся кто где, как римские патриции, едим хлеб с вареньем, пьем свежезаваренный чай с веточками смородины, слушаем Галича.
Именно у Галича в его поэме «Кадиш» есть такие слова: «Осени меня своим крылом, город детства, с тайнами неназванными. Счастлив я, что и в беде и в праздновании был слугой твоим и королем…»
В восемнадцать лет мне становится тесно, и я с благословения родителей и старших друзей отбываю работать в единственно правильное для такого возраста место – в Артек, о котором можно было бы написать новеллу «Город детства, часть вторая», но это уже как-нибудь в следующий раз.
Ваши истории присылайте на почтовый ящик [email protected]. К письмам непременно прилагайте фотографии: свои собственные (детские, в зрелом возрасте), виды, пейзажи, замечательные места, которые не должны быть забыты. Все они будут опубликованы на сайте.