Поскольку «святость» в принципе не является категорией философской или социальной, оставим ее за рамками критики – в конце концов, каждый волен избирать свои риторические приемы. Но вот с «культурными корнями» сановнику такого ранга следовало бы быть повнимательней
Начнем с того, что Киевская Русь – термин вообще-то кабинетный. В сущности, такого геополитического образования не было, пока его не придумал Карамзин и не «распиарили» славянофилы. Была держава Рюриковичей, но после Ярослава Мудрого ее границы зависели от ситуационных договоренностей кнезей-Ярославичей. А после Владимира Мономаха в государстве утвердился порядок, именуемый таким же кабинетным термином – «феодальная раздробленность».
В «российской» Руси эту раздробленность в середине XV века преодолел в кровавой братоубийственной войне князь Василий Темный, не без помощи, кстати говоря, митрополита Фотия; в «украинской» раздробленность растворилась сама собой благодаря авторитету великих князей литовских, часто не без основания именуемых также «кабинетно» литовско-русскими (хотя вернее было бы «…-руськими»).
Впрочем, если и говорить о Киевской Руси как о некоем историческом феномене, то воды с тех пор утекло столько, что трудно себе представить даже мало-мальски осязаемую нить преемственности – политической, культурной и уж тем паче духовной (как бы ни был размыт этот термин в исторической привязке).
Представьте себе, что современные немцы, французы, бельгийцы или швейцарцы – возьмем для пущей правоты одних лишь католиков – станут искать свои культурные корни в эпохе Карла Великого. Ведь именно тогда франкская племенная элита приняла в большей части крещение. Представьте себе, что нет никакого ренессанса, гуманизма XV века, картезианского переворота XVI века, нет классического немецкого романтизма ХІХ столетия, нет Рембрандта, Мольера, Декарта, Канта, Гете, Шиллера. Одним словом, всего того, что делает современных немцев, французов, бельгийцев, фламандцев теми, кем они являются в своем культурно-социальном облике, кем делает их собственная национальная идентичность. А есть одна лишь «каролингская купель» как духовный рефрен «общеевропейской» христианской культуры… Примерно то же предлагает нам концепция «киевской купели» патриарха Кирилла для воссоздания чувства православно-русской общности, своего рода «русского мира». Странно, не так ли?
Тем более что культурные истоки собственно российской церкви коренятся в «рублевском ренессансе» ХV века. Лучшие образцы церковной архитектуры и пластики, фресковой и иконной живописи, житийной литературы – все это далеко не «киеворусского» происхождения. Даже главное детище патриарха Кирилла – социальная концепция РПЦ – суть рефрен той общественно-политической позиции, которая сформировалась митрополитами XVI века, отчасти патриархом Никоном. Это была позиция независимого субъекта церковно-государственных отношений, когда митрополит или патриарх могли сказать «нет» самодержавной власти московских великих князей. А в Киевской Руси церковь имела марионеточный статус, базировалась на благой воле и кошельке великого князя. Вряд ли именно этот идеал лелеял патриарх Кирилл, награждая президента Януковича орденом за вклад в «укрепление православия».
Еще более странные рефрены предложил патриарх на встрече с жителями всемирно известного города Одессы. «Стержневая основа Одессы, – заявил Святейший, – при всей ее многокультурности черпает свои силы и опирается на мощный культурный слой, уходящий в русскую старину, в Киевскую Русь. Одесса имеет опору в великой традиции Киевской Руси – в духовной традиции православия».
Вообще-то, в эпоху Киевской Руси Одесса (вернее, берег, на котором она впоследствии возникла) была в центре печенежско-половецкого ареала. Первые упоминания о поселении в бухте Коцюбеев относится ко второй половине XIV века. Уже через полвека укрепленный город был разрушен и до XVIII столетия пребывал в запустении, пока не был восстановлен османами под названием Хаджибей. Постоянного населения в городе все это время не было. Таким образом, традиция, «уходящая в русскую старину», надо думать, все это время витала над городом «яко орля», ожидая высочайшего указа просвещенной императрицы, последовавшего, как известно, в 1796 году. Именно с этого момента ведет отсчет современная Одесса.
И даже в ХІХ веке культурная палитра города вряд ли была настолько однонаправленной, чтобы «опираться на мощный культурный слой, уходящий в Киевскую Русь». Никакого понятия о древнерусском «культурном слое», не говоря уже о «духовной традиции православия», не имели не только основатель Одессы испанский дворянин де Рибас, первые градоначальники Дюк де Ришелье или крупнейший российский франкмасон граф Ланжерон, но и многие их сугубо российские современники, что наглядно проявилось в архитектуре тогдашних православных храмов, напрочь копировавших греческий Парфенон или на худой конец базилику святого Петра в Риме.
Как и в любом городе «просвещенческого» времени, культура Одессы – если речь идет об элитарной культуре – скорее всего опиралась на традицию европейского просвещения своего времени, на лучшие образцы итальянской архитектуры и градостроительства со всем исходящим из этого «духом»:
Там все Европой дышит, веет.
Все блещет югом и пестреет
Разнообразностью живой.
Язык Италии златой
Звучит…
(А. С. Пушкин)
Каким образом православная мораль могла формировать в Одессе «межличностные отношения и способ мировоззрения» (цитирую патриарха), если православная община даже не была в городе доминирующей? На конец ХІХ века в Одессе проживало не более 40% «русских» (всех, кого по тогдашней номенклатуре можно относить к наследникам «Киевской Руси»), почти столько же евреев и около 22% поляков, немцев, греков и болгар, которых также трудно при всей натяжке считать хранителями «культурного слоя, уходящего в русскую старину». В начале ХХ века в связи с «индустриальной революцией» эта пропорция резко изменилась в пользу увеличения еврейской общины. По городу даже ходил анекдот: «В Одессе половина населения – евреи, вторая половина – их родственники».
Как бы ни была утрирована эта смеховая реальность, возникает логичный вопрос: почему для болгар и греков, имевших в Одессе, кстати сказать, свои храмы и составлявших едва ли не пятую часть населения столицы Юморины, православная традиция должна была исходить непременно из Киевской Руси?
Наконец, учитывая, что достопамятное выступление патриарха происходило в знаменитом одесском театре, стоит поинтересоваться, что общего между «киевской купелью» и одесской оперой, почивающей на плечах колоритных атлантов и кариатид? Что общего вообще между православной обрядностью и столь любимой патриархом (по его личному признанию) оперой Верди? Разве что желание слить в одну «киевскую купель» «неслияемое» или, как говорят в Одессе, «впихнуть невпихуемое»…
Впрочем, вернемся к общим вопросам. Лично я с трудом верю, что в дореволюционной России, даже в самых «киеворусских» регионах, православие вообще могло быть «основой мироощущения» (опять же цитирую патриарха). Если была такая основа, что же, в конце концов, привело к октябрю 1917 года со всей вытекающей оттуда антицерковной истерией? Как в таком «святом» обществе могло пустить корни и десятилетиями процветать едва ли не самое зловещее явление в европейской истории – «сталинизм»?
Так для чего же вся эта пафосная риторика? Трудно поверить, что такая незаурядная личность, как патриарх Кирилл, просто заблуждается. Скорее здесь скрыта какая-то стратегическая цель искусственного распиаривания «киевского» дискурса. Уж не идея ли поселиться в столице равноапостольного Владимира? Россия как-никак – трудно прогнозируемая социально-политическая общность, и, несмотря на «традицию киевской купели», с патриархами в ней не всегда церемонились, то и дело впадая из крайности в крайность…
Что ж, пути Господни неисповедимы. И история не раз заявляла свои претензии на то, что современники готовы были считать сущим абсурдом. Еще в середине ХІХ века абсурдом считался факт создания государства Италия, да еще и со столицей в центре Папской области. Тогда же лишь писатели-фантасты, своего рода «политические футурологи», могли представить существование объединенной Германии (еще в 1820-е годы над таковыми потешался сам Иоганн Гете). Но история, как ни странно, все же заняла сторону абсурда.
Представьте себе, что Петр I не провалил бы Прутский поход 1711 года и столица империи была бы построена не среди малярийных болот в устье Невы, а где-нибудь в устье Днестра или Дуная, куда еще в Х веке рвался Святослав (отец Владимира). Представьте себе Петербург на Дунае – российская Венеция, своего рода петровская Одесса. Любопытно, кто в таком случае был бы «малороссами», а кто – «великороссами»?
По крайней мере, на месте «опричника» Меньшикова Полуботок выглядел бы гораздо респектабельнее. Не исключено, что при таком стечении обстоятельств митрополит (или патриарх) Южной Пальмиры в борьбе с «великорусским сепаратизмом» ездил бы куда-нибудь в Новгород или Старую Руссу, убеждая не «раздирать хитон» общерусского политического единства времен Рюрика, Владимира и Ярослава.
Как бы то ни было, но понять риторику Кирилла как-то иначе, нежели с точки зрения попытки предвидеть и предупредить все тот же зловещий исторический казус, крайне трудно – особенно учитывая необычайный интеллект святейшего отца, его опыт дипломата, приобретенный многолетней службой на посту «министра иностранных дел» РПЦ, и уникальный проповеднический талант. Благодаря последнему Кирилл, скорее всего, войдет в историю ораторского искусства наравне с такими метрами ХХ века, как Уинстон Черчилль и Фидель Кастро. И это еще более подкупает прочитать между строк истинные месседжи патриаршего «киеворусского» дискурса.