Расскажите, как вы тут оказались - когда и как решили ехать на войну?
Это долгая история. И очень драматичная.
Тем лучше.
Желание ехать на войну возникло, наверное, сразу же, как только началась война. Я работаю в в больнице скорой помощи, к нам и в мирное время поступают люди с оторванными ногами, с ножевыми ранениями и огнестрельными ранениями, после избиения, после тяжелых ДТП. Насильственная политравма, с которой мы привыкли работать, практически не отличается от боевой. Хотя есть, конечно, нюансы. Когда начались активные боевые действия, и в Харьков повезли первых раненых, мы ждали, что они поступят к нам. Нас готовили к этому. Я даже помню, как дежурил, и мне говорили, что везут раненых.
Но не привезли?
Не привезли. Оказалось, что их всех отправили в военный госпиталь, где врачи вообще никогда не видели таких травм, потому что страна десятки лет не участвовала в боевых действиях. Врачи в госпиталях всю жизнь только плановой медициной занимались - лечили геморрои всякие, грыжи.
Получается, раненые проходили мимо вас, и вы решили, что нужно ехать на фронт?
Конечно, когда в стране такое происходит, а ты со своими навыками не востребован, это приводит к некоторой деморализации. И, скажем так, ставит перед проблемой принятия решения. Перед выбором. Хотя я понимал прекрасно, что, так или иначе, я должен здесь оказаться.
И как, война оказалась такой, какой вы ее себе представляли?
Приблизительно. То есть, я представлял ее себе примерно такой, но не настолько четко.
Как вы писали в своем фейсбуке, “не только ужасно, но еще и примитивно, убого и мерзко?”
Это одна сторона, да. Другая - эпична и прекрасна. Вообще мир войны гораздо проще, чем обычная жизнь, примитивнее. На этой стороне все друзья, на той стороне все враги. Опасность стирает внутреннюю реальность.
Я думаю, что в определенную фазу войны это еще и невозможно.
В любом случае начинаешь ненавидеть тех, с кем воюешь? Или не ненавидеть - дегуманизировать?
Без дегуманизации не будет войны.
Потому что люди всегда могут договориться, а если противник не человек…
То договариваться не с кем.
Хотя у дегуманизации тоже есть свой ресурс выработки. Он заканчивается, и ты начинаешь видеть, что на той стороне воюют тоже люди, а не какие-то чудовища из “Диаблы” (компьютерной игры). И война начинает сходить на нет.
Вам кажется, что этот момент уже наступил?
К сожалению, я в этом не уверен. Не знаю, достигли ли мы пика.
Вообще, война - это противоестественная вещь. В какой-то степени. Конкретно эта - еще и создана искусственно.
Так и о чем эта война, по-вашему?
Не знаю. Когда я сюда приехал - я как-то перестал задумываться об этих всех внешнеполитических течениях, о глобальной расстановке сил. Здесь это совершенно теряет смысл. Нельзя одновременно быть вне и внутри. Сейчас я внутри и у меня нет комплексной картины видения. И, честно говоря, наверное это хорошо. Отсюда мир кажется хорошим. Хотя… Это, конечно, иллюзия, и с ней нужно быть очень осторожным. Ведь рано или поздно придется вернуться к обычной жизни, а там все сложнее.
Что происходит, когда человек возвращается?
Он хочет снова убежать в мир, где все просто, на войну, где все безобразно и одновременно красиво. Здесь столько героических, эпических моментов.
Например, едет танк, а к нему привязан ковер. Или кресло. Люди создали свой мир и возят его с собой. Может, это не очень эстетично выглядит, но определенная глубинная красота в этом есть.
Вы находите на войне героические моменты для себя? Ведь хирург в любом случае - героическая профессия, вам не нужна война, чтобы людей спасать.
Я чувствую себя здесь востребованным.
А в Харькове нет?
В Харькове тоже. Но, понимаете, я считаю, что если бы я был достаточно реализован в жизни, я бы занял более сдержанную позицию. Я видел людей, которые реализованы вполне - они помогают армии, жертвуют деньги. Но они не уходят с насиженного места, не бросаются в войну.
То есть, вы считаете, что на войну едут люди недостаточно реализованные, в том числе вы и те, кто с вами?
В определенной степени да.
Но у вас же не только хорошая работа, но еще и семья, дети.
Да, у меня есть мощный социальный якорь. Но есть и определенная, скажем так, душевная нестабильность.
Вообще, мотивов ехать было много, они были разные. Но вот когда во время Дебальцево начали раненых пачками привозить, по 100, по 200 человек… очень сильный порыв был ехать сюда. А я сидел вместо этого в черепно-мозговой травме практически без пациентов. Потому что ЧМТ имеет сезонность - в холодное время года активность спадает, и количество черепно-мозговых травм, соответственно, уменьшается. Плюс в периоды сильных социальных потрясений тоже травматизм очень сильно снижается. Люди замыкаются, берегут себя, меньше глупостей совершают.
Потому что опасность становится более реальной?
И поэтому тоже. И меньше денег становится. Да, в принципе, дело не в деньгах. Пропадает вот это ощущение, что завтра все будет так же замечательно, как и сегодня. И люди начинают жаться.
Получается, вы приехали сюда, а здесь тоже затишье. Вы лечите преимущественно местное население?
Да, работаем с мирным населением. Да я бы и сепаров лечил, если бы их привозили.
То есть, вас не задело дегуманизацией?
Да. Хотя, частично задело, потому что я тоже радуюсь, когда наши убивают много этих самых… Но радость никогда не показываю. Как я уже говорил, рано или поздно кровожадный тренд истощится и возникнет необходимость в гражданском примирение.
Многие харьковчане занимают пророссийскую позицию. Вы не сомневались с самого начала, с кем вы?
Принимают, ну и дурачки.
Я родился в Харькове. У меня никогда не было проблем с восприятием государственности нашей страны. Были, конечно, вопросы к качеству государства. Но когда приезжает быдлота и срывает государственный флаг - для меня это за гранью.
Так почему, как вам кажется, некоторые харьковчане поддержали сепаратистов?
Нищие духом поддержали. Кто еще может такое поддержать? Нищие духом либо люди с какими-либо прямыми интересами.
Нищие духом ищут хозяина. Они не выдерживают неопределенности ожидания. Лучше уж понятный упырь и тиран, но хоть известно, чего от него ожидать. Это психология раба. Свобода - это ведь личная ответственность, они ее на себя брать не хотят. Почему такое негативное восприятие Майдана? Потому что какие-то неизвестные люди что-то там кричат, чего-то хотят. А у меня уже свои планы были, как приспособиться к тому, что есть. И тут нате - повылазили, все планы поломали.
Для рабов Майдан - это демон, который толкает их в неопределенность.
Да, мы жили в стране без социальных лифтов, при тотальной коррупции и фактически полном отсутствии будущего для детей. Но это уже стало привычным. И тут вдруг появляются люди, которые хотят все поменять. Зачем менять? Почему менять? Почему вы думаете, что будет лучше? Лучше не будет, пусть все остается, как есть.
В принципе, я понимаю людей, которые так мыслят, хоть и не поддерживаю.
Я у вас одолжила из фб три прекрасных вопроса. Почему вы тут? Что ищете? И что найти невозможно? На первый вы уже ответили. А что с поисками?
Очень многие приезжают сюда в поиске. Опять же в поиске героизма, реализации. В поиске потерянной мужественности или женственности.
На войне можно найти потерянную женственность?
Почему нет? Здесь мужчины мужественные. Приезжает девушка, они ей оказывают много внимания, и она расцветает. Чувствует себя здесь женщиной. Я уже говорил, что здесь многие вещи по-другому воспринимаются. И межполовые отношения тоже такие слегка детские, сказочные.
Как в мультике - в танце кружатся принц и принцесса, падают листья и все такое, а половые органы и соитие остаются за кадром. И вот здесь это тоже как-то остается за кадром. Присутствует определенная инфантилизация.
Можно убежать на войну от себя. Если человек находится в позиции (имеется в виду душевное состояние - прим. Авт.), где особенно остро ощущается неопределенность, он может не выдержать и сбежать. Сбежать либо в безопасную зону, например, за границу, либо на войну. Многие думают, что на войне они изменятся и вернутся с нее другими. Это тоже иллюзия.
То есть, вы не верите в то, что люди меняются? Или в то, что меняются именно на войне?
Люди меняются, но это изменения нестойкие. Структуру личности война не меняет. Никакие внешние потрясения не могут изменить структуру личности человека. Она защищена подсознанием. Структура личности - это такой остов, на который нанизаны все наши мотивации, все наши реакции на внешние раздражители. Вот это ответ на вопрос, чего нельзя тут найти - нельзя найти изменений в себе.
Стойкие изменения в себе возможны при глубоком понимании своих собственных мотиваций. А здесь этого нет. Конечно, можно копаться в себе, но для этого нужен опыт.
В католицизме, особенно у протестантов, есть такое понятие, как христианская психотерапия. Это, скажем так, обратная связь с религией. Потому что недостаточно просто дать в директивной форме указания человеку, чего ему нельзя делать. Так же, как со стороны человека недостаточно раскаяния как такового. Раскаяние никогда тебе не даст гарантию того, что ты не совершишь свой проступок снова. Тебе может быть стыдно за себя, горько, но пока не произойдет глубинного понимания собственных мотивов, ты не изменишься. Поэтому, те, кто приезжают на войну за изменениями, разочаровываются.
Никогда нельзя скрывать от себя собственные мотивы. Вот можно наступить на мину и знать, что ты стоишь на ней. И остаться стоять.
И когда кто-то скажет тебе: "Голубчик, ну ты ж врешь. Мы же знаем, что ты пришел на войну ради статуса участника боевых действий” - все, мина взрывается.
Почему? Потому что ты скрываешь это от себя, стыдишься. А зачем это делать? Можно честно сказать: да, один из моих мотивов - получить статус, хорошая вещь, пригодится. Но если не дадут статус - я тоже не расстроюсь. Мотивов всегда много и они разные.
Есть люди, которые едут войну ради того, чтобы потом кричать всем “да я в танке за тебя горел?”.
Есть. Но скорее всего это не единственная мотивация. Потому что если ехать только за этим, то можно выбрать более легкий путь - такой, чтоб не надо было ездить в Попасную по этой страшной простреливаемой дороге мимо этих страшных порубленных “Градом” берез.
Вы говорили о православной психотерапии. То есть, вы тот редкий врач, который, во-первых, не презирает психотерапевтов, во-вторых, не является атеистом?
Я не атеист. Но я считаю, к вере нужно прийти. Должен быть определенный путь, который проходит человек, чтобы определить для себя, что такое вера в Бога.
А психотерапевтов я обожаю.
Я думала, врачи считают их шарлатанами.
Ну, шарлатанов много, потому понять такое отношение можно. Но вообще психотерапевтов я уважаю. Я сам хожу на терапию - это помогает мне справляться с тяжелыми эмоциональными переживаниями, в том числе и особенно - на работе. Бывает такое, что пациенты умирают. Дети умирают. Это ужасно. Я бы находил какие-то формы компенсации сам, но я не уверен, что они были бы рациональны. Можно компенсировать употреблением алкоголя, например.
Или другой вариант нерациональной компенсации - стяжательство, мародерство. Люди таскают за собой барахло всякое - я знаю таких людей, знаю врачей, которые так компенсируют. Но это приводит к еще большим эмоциональным потерям и нарушению позитивных коммуникаций с людьми. В итоге некоторые озлобляются, уходят в себя и ненавидят весь мир.
Как у вас складываются отношения с местными врачами?
Когда мы приехали в Попасную, тамошние врачи к нам отнеслись осторожно. А сейчас с удовольствием перекладывают на нас свою работу.
Вообще они мне напоминают местную бомжицу Ирину. Недавно выхожу из магазина - она стоит. Спрашиваю: что нужно? “Крупы деткам нужно”. Я отпил чаю и был в таком состоянии духа, что решил с ней провести христианскую психотерапию.
Говорю ей, мол, в чем твоя проблема? Можно ж найти работу, заработать, накормить детей. И будет тебе в жизни счастье. Она мне долго рассказывала, насколько это вообще невозможно. Я спрашиваю: но ведь дворником можешь устроится? - Сто гривен надо заплатить, чтобы дворником устроится. - Так заплати сто гривен в счет будущей зарплаты. Скажи, вот вычтете у меня из зарплаты сто гривен, как бы авансом. В общем, она назвала миллион причин, почему это нельзя сделать. Я начал чувствовать дикую усталость. Она сказала, что крупы уже не надо, а надо денег на булочку.
Я дал 4 гривны. Она посмотрела на меня, как на дурака. “На булочку мало, добавляй”. Я сказал, что это все, что я могу ей дать. Она страшно обиделась и ушла.
Вот врачи в Попасной примерно так же мыслят. Мы приезжаем, помогаем им, делаем за них много работы. И у них появляется иллюзия, что мы бесплатные рабы. При этом, они ж знают, в каких условиях мы там живем - спим в спальниках на дощатом полу в классе для хорового пения. Без воды и фактически без туалета. И вот когда мы говорим, что на выходные уезжаем, то в ответ получаем недоумение: “Как так? Ой неееет, нас это не очень устраивает, нам это совсем не нравится”. Они не являются нашими работодателями, не являются нашим непосредственным начальством. И все равно такое отношение. Причем мы делаем за них бесплатно работу, которую они могли бы сделать за деньги. И все равно радуются тому, что мы за них работаем.
В артемовской больнице много разных врачей, которых сюда присылают по мобилизации на месяц-два, потому люди не успевают притереться друг к другу. В первую неделю местные к нам относились почему-то со спесью, а теперь ничего, нормально работаем.
Что вы будете делать дальше?
Я вернусь в Харьков, но хочу продолжать дальнейшее сотрудничество с госпиталем. В принципе, у меня, как у нейрохирурга, нет необходимости находиться тут круглосуточно. Все-таки здесь нет такого объема работы для меня. Хотя, если честно, мне странно, что на весь сектор С - Артемовск, Константиновка, Краматорск, Славянск, Димитрово - один нейрохирург, мой мобилизованный коллега Андрей Куликов (о котором LB.ua уже писал в репортаже из Артемовска). Буду держать руку на пульсе и при необходимости приезжать сюда.
Вы лично боитесь возвращаться к мирной жизни?
У меня есть страх. Я знаю, что я, уехав, оставил кучу нерешенных проблем. Они все сидят там и ждут моего возвращения.
P.S.
Пока текст готовился к печати, ротация Александра в госпитале Пирогова подошла к концу. Он вернулся в Харькове. Во время сверки интервью спросила, как он чувствует себя по возвращению.
- Есть почва для раздумий и анализа. Однозначно описать свое состояние очень сложно, разобраться в нем тоже, потребуется какое то время, - загадочно ответил Саша.