Что уже произошло В первые часы после смерти практически все знаменитые мировые поп- и рок-музыканты в той или иной форме признались в своей любви к ушедшему. Бодрее всех – Мадонна: «Я счастлива, что встретила тебя! Hot tramp, I love you so! Талантливый. Уникальный. Гениальный. Изменивший правила игры. Человек, который упал на Землю. Твой дух живет вечно!». Теплее всех высказался Игги Поп: «Дружба с Дэвидом была светом моей жизни. Никогда не встречал человека прекраснее, чем он. Он был лучшим здесь».
Об огромном значении для себя музыки Боуи написали джазмены, авангардные и академические композиторы. Им вторят политики высочайшего ранга. Билеты на концерт-трибьют в Carnegie Hall были проданы в мгновение ока. Самым неожиданным и оттого наиболее трогательным в этом потоке тотального признания стало исполнение песен Боуи во множестве церквей и костелов: его мелодии воспроизводят органы, колокола и хоры. Архиепископ Кентерберийский рассказал в прессе о том, как много для него значила музыка Боуи. Кажется, смерть – это последняя капля, которой не хватало миру, чтобы признать, что Дэвид был не одним из великих, но величайшим современным артистом. Впрочем, все это – только начало.
Что еще будет
Дальше будет соответствующая масштабу события всемирная истерика. Точнее, она уже началась. Происходит то, о чем с такой замечательной иронией пророчествовал сам Боуи в своем предпоследнем клипе: череп инкрустировали камнями, культ формируется. На Amazon все (все_до_единого) альбомы Боуи – out of stock (раскуплены). Новый альбом Blackstar, который, к счастью, успел побить все предыдущие рекорды Дэвида еще до его неожиданной смерти, теперь просто потерял всякие шансы уйти с первых строчек. Клипы в Youtube на глазах прирастают миллионами просмотров. Как всегда в таких случаях, невозможно понять, чего больше во всем этом массовом безумии – искренней любви и скорби или безобразного некрофильского любопытства толпы: пожалуй, одно уже не отделить от другого.
В Сети появилась масса онлайн-петиций – от безобидных мелочей типа просьб переименовать улицы городов в честь Дэвида до требования отправить тело почившего в космос и даже ультиматума Богу отменить смерть певца. Можно не сомневаться, что в зоопарках мира скоро появятся новорожденные зверушки, названные в честь… упс! Уже есть: встречайте Дэвида Боуи, пингвиненка из Цинцинатти.
Само собой, будет и приятная сторона этой волны – переиздания альбомов и новые архивные релизы, книги, фильмы, телепередачи, лекции, выставки хлынут потоком. Но чего, надеюсь, не будет – потока грязных желтых публикаций, как после смерти Майкла Джексона: во-первых, Дэвид довольно долго вел весьма умеренный и сугубо приватный образ жизни, в последние полтора десятка лет будучи примерным семьянином, а во-вторых, сумел окружить себя людьми, любящими и безоговорочно уважающими его.
Что уже никуда не исчезнет
Именно Боуи как никто другой приучил поколения музыкантов к вольному обращению с жанрами, к смелым смешениям их, к неожиданным коллаборациям, к тому, чтобы внимательно следить, что происходит на «окраинах» мейнстрима и далеко за его рамками. Во всем этом – суть того, чем является современная музыка последних десятилетий.
Ты не должен стремиться стать таким, «как надо» – в культурном, социальном, гендерном, любом плане. Сейчас это, казалось бы, прописные истины, но разве не Боуи был в числе тех, благодаря кому они стали прописными? Напротив, тебе даже могут платить за то, что ты иной. Но при этом Дэвид не продавал свою странность: он просто был тем, кем был, кем не мог не быть – хотя это и требовало немалой смелости.
Ты сам – средство творчества.
Твое тело, твои навыки, твои таланты и сама твоя жизнь могут быть материалами, из которых ты создаешь свое произведение – как краски художника. Боуи это доказал своим примером – причем, что важно, доказал огромным массам людей: ведь он единственный из исповедующих такой радикальный подход добился колоссальной популярности. В творчестве нет никаких границ, ты можешь все.
Чего не будет больше никогда
Похоже, в популярной культуре больше не будет так громко звучать другой посыл Боуи, парадоксально опровергающий предыдущий: ты можешь НЕ все. Смерть, боль, одиночество, холод, религия, Бог – говорить обо всем этом в рамках маскультуры, казалось бы, нонсенс, но Боуи делал это постоянно, и его слушали. Нет другого артиста – не того, кого не слышат уже за перегородкой его стилевого направления, а того, кого слышат и видят все, – кто поднимал бы эти темы с такой глубокой серьезностью, на таком высоком эстетическом уровне и в то же время настолько доступно.
Главное свойство творчества Дэвида было в том, что оно было тревожащим. И после его ухода тем более пресным кажется бодрящийся голос поп-культуры: «everything will be o.k.!»
Нет артиста сравнимого диапазона – такого, который был бы одинаково силен и убедителен и в поп-музыке, и в роке, эстраде, кабаре, джазе, модной электронике, экспериментальной, театральной, тяжелой вплоть до металла, «черной», «белой», любой музыке – и в то же время оставался бы всегда собой, узнаваемым. На горизонте не видно фигуры, которая имела бы шансы на подобное тотальное признание и в мейнстриме, и в авангардной среде. И сомнительно, что в нынешних условиях глубочайшей структуризации музыкальной среды на рынки, рыночки, магазинчики и подвальчики появление такой фигуры возможно: нет той ситуации чистого листа, в которой начинали нынешние «динозавры» и которой сумел воспользоваться только Дэвид и еще буквально считанные его коллеги.
Вполне вероятно, что больше никто не сумеет оставаться актуальным в любой момент своей более чем 50-летней творческой карьеры. Нет, не «рок-хамелеоном», как из статьи в статью повторяют ленивые журналисты – а, напротив, создателем культурно-временных контекстов, которые продолжали жить после того, как он их, создав, оставлял. Теоретически это можно повторить, но пока что это удалось только одному человеку.
Ну и, конечно, больше никто не сможет уйти, как он. Выстроить драму своей смерти с таким потрясающим мужеством и тактом, превратив всю свою жизнь в завершенное произведение искусства просто-таки античной красоты. Это так красиво, что от того страшно – потому что в этом есть что-то выше человеческих сил.