Посреди проспекта стоит угрюмое серое здание. Издалека ничем не примечательное. «Сталинка», - сказал бы наш человек. Подходишь ближе – слизь огромной тени расползается по стенам. «Террор» – гласит тень. К крыше здания приделан специальный – с соответствующим трафаретом – карниз. Чем яснее, солнечнее день, тем жирнее, отчетливее мерзкий отпечаток. Еще ближе – и видишь, что весь фасад здания – на уровне человеческого роста – выложен керамическими портретами. Такие обычно на могильные памятники водружают. Портретами тех, над кем измывались в этих стенах. Часто годом смерти значится 1956 – год Венгерской революции.
В угрюмом здании на проспекте Андраши некогда помешалось местное КГБ, затем дом – в порядке преемственности – перешел к Гестапо. Потом – опять к КГБ. Сейчас здесь музей террора. В изголовье центральной лестницы – две стелы. Одна – с фашистской свастикой, другая – с советской символикой. Две системы, две диктатуры одинаково равны в своей кровожадности, антигуманности. Верхние этажи музейных залов – документы, артефакты и т.д. С удивлением узнаешь, что восставших в 1956м венгров ссылали даже в Сибирь.
Впрочем, это все не столь важно. Вам побыстрее нужно спуститься в подвал. Тут были пыточные, следственные кабинеты и камеры. Дальняя комнатенка – висельная. Метров пять пространства всего, в центре – самодельная виселица. Тут настолько тесно, что вынимая из петли тело повешенного, его не получится даже горизонтально на полу разместить. Для скольких сотен эти грибковые стены стали последним, что они в жизни видели?
Отсутствие в учебниках по истории темы Голодомора связано с необходимостью более полно изучать картину событий истории прошлого века, чтобы не зацикливаться на одном периоде. История ХХ столетия была очень страшной, поэтому ее нужно изучать и рассматривать не в узком направлении, а в более широком. Но тему Голодомора очень заполитизировали в предыдущие года.
— Глава Украинского института национальной памяти Валерий Солдатенко
Рядом с висельной – комната следствия. Ну, чтоб ходить недалеко.
Затхлый вонючий подвал. Коридор камер. Окон нет – заколоченные деревянными щитами, замазанные черной краской своды. Ни коек, ни параш - трухлявый сенной матрац, да ржавое ведро. Тяжеленная дверь с маааааленьким окошечком, отрывающимся изнутри. Оказывается: кормушка. Все. Каменная могила. Вдоль стен – опять-таки, как на могилах – портреты, имена, годы жизни узников. Часто – нет портретов даже. А то и вместо года смерти знак вопроса – то ли 56-ой, то ли 57-ой, то ли 59. Бог знает, сколько они – схваченные на мирной демонстрации – сумели продержаться, сколько их спасала надежда на освобождение, воля к жизни.
Думаете, это – ад? Нет, с противоположной стороны коридора – карцеры. Вы знаете, ЧТО ТАКОЕ карцер? Метр ширины и два высоты. Буквально – каменный гроб. Сесть/лечь невозможно в принципе, довольно худой и высокий человек может только стоять. При этом плечи упираются в стены. Стены холодные, сырые, покрыты плесенью. Дышать нечем – воздух спертый и затхлый даже сейчас, столько лет спустя, когда карцерные двери распахнуты в музейных целях. Ты живьем заточён. В туалет не выпускают, есть не дают, пить тоже. Так – сутками. Обычно – не меньше пяти.
Все это, напоминаю, не для злостных преступников, не для маньяков, рецидивистов, исключительно – «политических», желавших жить свободными людьми в свободной стране. А то и вовсе поплатившимися за излишнюю образованность, "просвещенность" и т.д.
Кстати, о карцере. По воспоминаниям Евгении Гинзбург, матери Василия Аксенова, первой в Союзе описавшей ужасы лагерей (репрессированная в 1937-м, отмучилась десять лет в лагере и еще пять - на поселении) в книге "Крутой маршрут", в карцер - за неимением хоть каких-нибудь предлогов, тюремное начальство регулярно сажало "к датам". "Четвертак" Советской власти - в карцер! День седьмого ноября - в карцер! День Советской армии - в карцер!
Пообвыкнув, "политические" зэки уже даже не сопротивлялись - копили заранее силы, готовились к испытанию.
Вновь перечитывая эти строки Гинзбург "про даты", невольно вспоминается арест Тимошенко в день именин Инны Богословской, вынесение приговора Луценко в годовщину Революции, ну и т.д. Разве не очевидна аналогия?
...В Украине нынче справляли День памяти жертв Голодомора. Детям в школах объясняют: «дорогие дети, при Голодоморе наш народ морили голодом. Ну, буквально. Сперва хлеба осталось двести грамм на человека в сутки, а потом люди ели людей». Дети весело гогочут и – едва зазвенит звонок – тянутся за домашними бутербродами. Не потому, что злые и жестокие, они просто не могут услышанного вполне осознать, вместить это. Как им – выросшим в сытости и довольстве – понять, что значит двести грамм хлеба (о, 200 грамм – еще шикарная пайка!); что значит – самоуничтожиться настолько, чтоб поедать себе подобного; что значит проводить политику геноцида?!? И не их это вина.
Таких вот музеев Террора, как в Венгрии (нечто подобное есть в Латвии и Грузии) должно быть побольше. Каждый подвал, в котором пытали и убивали людей должен быть открыт и доступен для посещения. Туда – в обязательном порядке – должны водить старших школьников. Желательно – несколько раз. Каждого из них, хотя бы по разу, необходимо на полчаса закрыть одного в камере. Еще лучше – в карцере. Это – единственная действенная прививка от реставрации фашизма и сталинизма. Единственная возможность, спустя годы, не сомневаться в правильности развенчания "культа личности"; не поддаваться соблазну восхваления и прославления убийц (посмотрите на культ усатого вождя в современной России!), поскольку при них, де, "был порядок".
Это – верная гарантия того, что человек на всю жизнь уразумеет цену чувства собственного достоинства, гражданских прав, свободы наконец.
Может, жестокая мера, но я не вижу иных способов разбудить самосознание. То, от чего погибли наши прадеды (неважно, воевали они за УПА или были идейными красными комиссарами, убивавшими за убеждения и сами потом убитые), отчего сидели по тюрьмам деды; то, что пугливо - за нас же опасаясь - скрывали родители, не может быть забыто и не должно повториться.
... Распахивается дверь карцера. Она не заперта извне пудовым замком – легко поддается. Быстрее вверх по лестнице, вон из гиблого подвала. Наверх, на проспект Андраши, тут смех, огни, голоса, жизнь! Оказавшись на улице, понимаешь, что значит «дышать полной грудью» – впитывать воздух каждою клеточкой; поспешно глотать его, будто сердечник – упиваться до головокружения. Прочь, как можно дальше от этого царства тьмы, забыть, вычеркнуть. В отличие, от большинства «клиентов» заведения, ты провел там совсем немного времени, выходишь здоровый, не покалеченный, не сломленный вновь вступаешь во «внешний мир». Навстречу – будничные лица, глаза их - часто пусты и бессмысленны. Лица не знают трагедии тех, кто навеки запечатлен могильными портретами на стене серой громады проспекта Андраши. Не знают, потому-то с ними может случиться тоже самое.