Проект с 13-ю ролями Кейт Бланшетт изначально был многоканальной видеоинсталляцией – то есть, все перевоплощения актрисы и все разыгранные сцены с вшитыми текстами разнообразных художественных манифестов можно было посмотреть по отдельности и даже по нескольку раз, смакуя самые удачные (поп-арт в виде молитвы и дадаизм на кладбище, конечно же). Позже Розефельдт решил смонтировать отдельные видео в фильм, показал его на разных кинофестивалях, и теперь работа выходит на широкие экраны в разных странах мира.
Но является ли “Манифесто” фильмом? Не то чтобы. Понятное дело, что в существующей ситуации рушащихся иерархий, принципов и невозможности появления новых манифестов, не граничащих с пошлостью, разделять четко, где кино, а где нет, – дело неблагодарное. Но если пользоваться представлением о том, что фильм предполагает наличие идеи, выраженной определенными средствами, то “Манифест” на этой территории с треском проваливается.
Если что и держит фильм на плаву, то это, конечно же, Кейт Бланшетт, чье участие в проекте уже успели назвать победой актерского мастерства над трюкачеством современного искусства. Бланшетт действительно потрясающая и демонстрирует настолько широкий актерский диапазон, насколько это позволено жесткими рамками жанра попурри, чем “Манифесто”, строго говоря, и является. Справедливости ради, стоит сказать, что для того, чтобы по-настоящему насладиться актерской игрой кого бы то ни было, лучше не смотреть разрозненные ролики и не вбивать “best of” в поисковую строку на ютубе, а сходить на фильм, а еще лучше – на спектакль с участием актера или актрисы, где их талант раскроется как следует – в полновесном художественном высказывании режиссера.
Последнего “Манифесто” как раз и не хватает – как инсталляция, может, он еще и работает, но как фильм – уже нет. 90 минут экранного времени оказываются напичканными фрагментами манифестов, которые Розефельдт вырезал в соответствии с каким-то своим замыслом (каким – возможно, будет ясно только историкам искусства, знающим манифесты наизусть) и сложил из них монологи бездомного, работницы мусороперерабатывающей фабрики, учительницы, хореографа и так далее. Есть определенный шарм в том, чтобы разыгрывать манифест дадаизма на похоронах или внушать детям на уроке идеалы “Догмы 95”, но он тут же теряется на фоне вопиюще очевидных проповедей футуризма из уст брокера или сюрреализма, пересказанного кукольницей и ее куклой.
Что делает Розефельдт? Провозглашает смерть всех манифестов и высмеивает их, погружая в абсурдный контекст (так, поп-арт, например, становится поводом для предобеденной молитвы в консервативной техасской семье)? Окей, но манифесту скульптора Класа Олденбурга – 56 лет, а “Манифесто” Розефельдта – два года и ничего нового он не сообщает ни об искусстве, ни о творческих поисках режиссера. Да и откровенного отношения режиссера к работам своих предшественников в фильме не видно – он не выступает ни критиком, ни реаниматором их идей.
Возможно, это и было тайной целью Розефельдта – сняв манную кашу вместо кино, убедить всех в том, что искусство – вечно и не нуждается в дополнительных комментариях. Как бы потешно для кого-то ни звучали фразы вроде “дада не значит ничего” – они в своей вселенной значат больше, чем сцены, в которые режиссер “Манифесто” их упаковал. Манифесты являются концентратами мысли, даже если их авторы хотели все отринуть, сбросить оковы и придумать новые формы мышления. И в этом их кристальная честность. Честность Розефельдта – только в том, что кино – это не его вид искусства. Но об этом совершенно необязательно было всем рассказывать.
В прокате с 15 июня.