Вскоре из дома вышел Михалков, как я его всегда видел в книжках – очень высокий, худой, эффектно седовласый, в светлых брюках и элегантной, в тонкую синюю полоску, белой сорочке. Он шел, величественно опираясь на трость с массивным резным набалдашником. Строго поздоровался, сел на стул, спиной к стоящему посреди сквера памятнику Льву Толстому. Вот вам и два классика, два дворянина, подумал я!.. Так они все интервью и просидели вместе. Правда, в отличие от Льва Николаевича, живой классик был не в настроении, поскольку явно рассчитывал, что говорить с украинским журналистом придется исключительно о детских стихах.
Через два года после этой нашей встречи Сергей Михалков по заказу президента РФ Владимира Путина написал новую редакцию старого советского гимна. Теперь, конечно, без Сталина, но уже, конечно, с
Богом. А еще через девять лет, 27 августа 2009 года, автор пьес, стихов и сценариев, Заслуженный деятель искусств РСФСР, председатель правления Союза писателей РСФСР, Герой Социалистического Труда,
академик, лауреат Ленинской и Сталинских премий, классик детской советской литературы скончался в возрасте 97 лет.
Сергей Владимирович, мы встретились здесь, на улице, в скверике Союза писателей, сегодня тепло и вы без пиджака. А если вы в пиджаке, то звезду Героя соцтруда носите ежедневно или только в
особых случаях?
Я ее вообще ношу! (отрезал Михалков, довольно сильно заикаясь).
Постоянно?
Постоянно.
Это не выглядит каким-то демаршем?
А мне все равно, как это выглядит. Лично мне все равно.
Но ведь многие сейчас стесняются наград...
А! Дураки…(отвернулся).
Ладно, давайте немного поговорим о прошлом. Вот вы – лауреат Ленинской и Сталинских премий, каково ваше отношение к Сталину, лишившему жизни не один миллион человек?
А подсчитал кто-нибудь, сколько людей при Петре Великом вырубали? А при Иване Грозном сколько вырубали людей? Очень много невинных пропало. Петр Великий начинал строить дорогу, и люди все строили и
погибали на этих работах. Понимаете, это все – историческая неизбежность. (Сергей Владимирович от волнения начал заикаться ещё больше) Я это не одобряю, но, тем не менее, при всем при этом
страна стала страной, которую уважали во всем мире. Великая атомная, ядерная держава – к мнению этой страны прислушивались. Страна победила фашизм, который мог раздавить Россию, если бы она была
другой… Понимаете, это все – предмет больших исторических исследований. Такие работы появляются: о Сталине много что написано. Но никто до сих пор не раскрыл Сталина так, как мог бы раскрыть
Шекспир.
Вы хотите сказать, что это фигура шекспировского масштаба?
Конечно! К тому же он жил, работал и руководил страной не в личных интересах – это же ясно. Ведь он для себя ничего таким путем не добывал. Да, он был человеком неоднозначным, коварным… Он был
великим актером, великим режиссером. Он мог подавлять других – тех, кто с ним рядом работал. Он, в конце концов, никому не верил – даже самым близким людям. Он очень многих подозревал и расправлялся
с ними, если чувствовал, что…
Понимаете, может, он и чувствовал неправильно, но он боялся за свою жизнь, что его могут убить, убрать. И тогда та идея, ради которой он, собственно, жил, может не осуществиться… Такое было его мнение.
Вы же, кстати, остались одним из немногих людей, которые лично встречались со Сталиным?
Да. Я встречался с ним, разговаривал.
Какое впечатление он на вас произвел как человек?
Хорошее впечатление произвел. Но он хорошее впечатление производил и на тех, кого завтра отправлял в лагеря. Вот сегодня он человека похлопывает по плечу, говоря: «Ну, давай-давай». А завтра – его
арестовывают. Так что он был великим актером.
Достаточно вам рассказать, как однажды мы просидели за столом пять часов – Сталин, я, мой соавтор Эль-Регистан, Шостакович и члены Политбюро. И эти пять часов говорили только я, Эль-Регистан и Сталин. Все остальные молчали или давали короткие маленькие реплики. Или смеялись, когда он смеялся. Или поддакивали. Потому что у одного жена была арестована, у другого – брат расстрелян. Он всех держал в таком вот напряжении.
А как вы отнеслись к смерти Сталина? Вы помните тот день?
Ну, как отнесся… Как к неизбежности. Умер человек, и что? Страна рыдала, плакали люди на улице: «Как будем теперь жить?..»
И вы так думали?
Нет! (Михалков даже чуть приподнялся со стула) Я так не думал. Я не плакал, но понимал, что что-то произойдет. Так сказать, в ту или другую сторону… Сын мой, Андрей (Кончаловский –
«Левый берег»), плакал. Вы понимаете, все-таки пропаганда сыграла свою роль: книги, фильмы, песни, речи, радио, телевидение, выступления ученых, которые требовали
расправы над врагами народа, – все это воспитывало нас, воспитывало народ.
Вот вы сейчас вспомнили об ученых, о том, как весь народ единодушно поддерживал: «Смерть шпионам!» и так далее. А вас пытались включить в этот механизм поддержки, одобрения? Вы ведь –
авторитетный человек. Вас пытались использовать с этой пропагандистской целью?
Нет-нет-нет! Не пытались. Это другие шли подписывать – они сами шли. Я ничего не подписывал. (Михалков сделал длинную паузу, а потом добавил) Насколько я помню. Но когда шло какое-нибудь
собрание на эту тему, и предлагали проголосовать, я тоже поднимал руку. Ну что, я был со всеми вместе, в общем.
А как вы узнали, что ваш текст гимна утвержден? Кто вам сказал?
То есть – как я узнал? Странный вопрос…
Ну, вам позвонили, вы получили телеграмму, вас вызвал кто-то?
Ну, был конкурс, где участвовало 60 поэтов, представлявших государственной комиссии, которую возглавлял нарком обороны Климент Ворошилов, свои проекты. Нас специально никто не приглашал. Мы сами с
моим фронтовым приятелем, журналистом Эль-Регистаном решили написать текст и подали его Шостаковичу. Ему понравилось, и он написал музыку. После этого наш вариант проигрывался раз в неделю – разные
ансамбли его исполняли. Все это продолжалось довольно долго.
Мы в это время были на войне: в действующей армии. Только иногда прилетали сюда, в нашу редакцию, и спрашивали: как, мол, там? И вот однажды нас пригласили в Кремль к Ворошилову. Он и сказал: «Вот, товарищ Сталин одобрил ваш текст». Из всех вариантов, которые были напечатаны одной книгой и лежали у него на столе, закладочкой был заложен наш текст, и замечания Сталина сбоку, с вопросами чисто редакторскими – причем, абсолютно правильными. Нам предложили поправить, и мы стали работать. А варианты других отпали. Так мы и стали авторами гимна.
А вы верите в то, что ваш гимн еще будет звучать?
Я не могу верить, но и не верить – тоже не могу. Все в жизни случается. Но, конечно, такой текст уже не может звучать. Возврата к прошлому-то нет.
Союза нерушимого уже не будет?
Нет, это еще может быть. «Союз нерушимый республик свободных» – еще может быть. И что «сплотила навеки Великая Русь» – хотя, не знаю, не уверен. Но уже не может быть – «Советский Союз». Это было, это
прошло. Я остался в истории государства, и хватит!
А в истории демократической России не хотите остаться?
Какой еще демократической России? Я вообще не верю в это слово – это все чепуха. Была Россия когда-нибудь демократией? В царской России не было демократии. Вот мне некоторые мои противники заявляют,
что Михалков – это сталинист: «Вот он при любом правительстве угоден: при Брежневе, при Хрущеве». (Сергей Владимирович снова начал заметно раздражаться) Я никакой не сталинист! Я им отвечаю:
«Волга – при всех правительствах Волга. И дети – при всех правительствах дети. Я служу детям, а не правительству». И доказываю это тем, что мои детские стихи печатаются при всех правительствах. Дети
меня любят читать и читают. Стихи нравятся и учителям, и воспитателям. Понимаете?
О гимне говорить не будем: да, был гимн. Для меня был большой почет, я был очень горд. Я был единственным человеком в Советском Союзе, который написал со своим товарищем вместе этот текст. Но это не произведение искусства: если подходить к этому тексту с меркой искусства – он критики не выдержит. И он не для этого писался.
А чем же это объяснить – вашим характером или избирательностью памяти, что все руководители государств оставили у вас, в общем, приятное впечатление? С ними у вас что, не связано ничего
плохого? Или, может, судьба вас миловала?..
Слушайте, ну это все так просто объяснить. Я был автором государственного гимна. Что, правитель государства может что-то сделать с соавтором государственного гимна, который он поет? Потом, дети: у
всех же дети, внуки. У них всех – мои книжки. Горбачев мне сказал, что он мои стихи учил в школе. Большинство из них читали меня в детстве. Потому что, если мне сейчас 85, то им, допустим, 75. Я
начал писать в 23 года – когда им было всего по 10 лет.
Так это вы у нас воспитали целое поколение генеральных секретарей?
Да. И то поколение, которое победило фашизм.
Вы родились при царской власти – в 1913 году, жизнь прожили – при советской. А кем вы сами себя считаете?
Я воспитан советской школой, советским образом жизни, все сверстники мои – писатели того времени, – все воспитаны советской средой. И Симонов, и Алигер, и все остальные. Я – продукт эпохи. Советской
эпохи!
Но вы ведь – дворянин!
Ну и что?..
Для многих это не «ну и что». Многие сейчас трепетно относятся к тому, что какие-то их далекие предки были дворянами. Или для вас это никакой роли не играет: древность рода,
генеалогическое дерево?
В каком смысле не играет? Меня приглашали в дворянское собрание, и я отказался. Сказал, что у меня древний русский род, все предки очень видные люди, все были на военной службе, были и воеводами, и
стрельцами, и еще черт знает кем, у меня есть родовое дерево, но нет желания себя кому-то или чему-то противопоставлять. И никогда не было. У меня отец тоже был из дворян. И имение было под Москвой,
где сейчас дом отдыха. Но когда пришла новая власть, отец сказал: «Раз народ выбрал себе другое правление, я буду служить этой власти. А бороться я с ней не буду».
Вообще, какой интересный поворот истории: вы, потомственный дворянин, пишете гимн государства, основным принципом устройства которого является, в том числе, и уничтожение дворянства как
такового. И которое большинство ваших предков …
Да!.. Ну и что?
Не чувствуете двойственности?
Да при чем тут двойственность!..
Но вы кто: дворянин или советский человек?
Но я же был воспитан советской школой! Советской средой. У меня дома не было антисоветских разговоров!
То есть свое место вы уже определили.
Я никогда не играл в политику. Да будь она проклята, эта политика! Я никогда не имел и не хотел иметь ничего общего с диссидентами. Я их презирал и сейчас презираю. Я служу народу! Служу
нА-рО-дАм – меня читают на всех языках. Я служу детям. Я не утверждаю в своих стихах ни расовых, ни кастовых – никаких преимуществ.
Да, я уважаю представителей старых родов. Но в эти игры я никогда не играл и не играю. И отец мой никогда в этом не участвовал – он был разумный человек. Закончил юридический факультет Московского университета. А умер в возрасте 46 лет – в 1932 году – от воспаления легких. Если бы он не умер в 1932 году, может быть, я был бы сыном врага народа. Потому что в 1936-м его могли бы посадить.
Тогда бы вы в 1943-м не написали гимн. И мы бы так не сидели...
А может, и сидели бы. Но вы бы у меня спрашивали, как я себя чувствовал в лагере. Понимаете, все это судьба.