ГоловнаСуспільствоЖиття

Про російських націоналістів

Опять возвращаюсь в прошлое… Перелистываю старый эмигрантский журнал «Континент». Где когда-то печатался и я, никак не стававший на путь исправления советский лагерник. Но здесь – не о себе. В книге «Континента» за 1982 год дискуссия бывших политических узников о Юрии Машкове. Помню его уголками памяти, лет сорока, усердно трудившегося на токарном или фрезерном станке. Одинокого, молчаливого человека. Фигура фона, без голоса, внимательные глаза. За все годы вместе – только один диалог длительностью в минуту, не более.

Фото: Открытая Россия

Машков – русский националист. Сидит давно. Сейчас – второй раз. Был женат. Был. Потом на ней женился его близкий друг и соратник по русскому освободительному движению Осипов. Когда друга арестовали, Машков отомстил. Дал против него исчерпывающие показания следствию, подтвердил их в суде. Бывшая жена ему не пишет, ждет Осипова.

С нами, антисоветчиками и всякими нерусскими буржуазными националистами Машков не общался. Удивительно, но не общался он и с русским националистом Игорем Огурцовым, чья идеология была ему по определению близка. Не хотел? Боялся контактов с не ставшим на путь исправления? Кто знает… Выйдя из зоны, вскоре уехал в США. В страну, весьма отличавшуюся от вымечтанной им России. Там вскоре умер. И вот, на излете, диалог на страницах «Континента»: стучал ли Машков в зоне? Двое утверждают – стучал. Третий, близкий ему духовно, отрицает. Как для меня, живущего в 21-ом веке, странный спор. Дал показания на друга, т.е. косвенно и на свою прежнюю жену, разве этого мало?

Двое утверждают: стучал только на сидевших там же евреев. Странно, а на украинских, литовских, армянских и прочих идеологических своих противников не стучал? Впрочем, избирательно работавшие «источники» у КГБ были, к примеру, еврей Х., подписывая под психологическим давлением бумаги о сотрудничестве, чётко оговорил, что против евреев работать не будет.

Прошли десятилетия. Сегодня издалека осматриваю своё прошлое. Где был и Машков. Одинокий, всегда собранный, закрытый человек, лишь однажды имевший со мной непосредственный словесный контакт. Изловчился подойти ко мне неожиданно, когда я был один, чтобы сказать только одну фразу: «Ну, что же вы говорите, что написали и передали на Запад книгу. Какая же это книга, мелкая брошюра, всего-то…» И сразу же отошел. Был он тогда очень напряжен, взволнован. А я от неожиданности растерялся, никак не мог понять, о чём говорил Машков. Позднее понял, говорил он о нашем с Володей Буковским «Пособии для инакомыслящих по психиатрии».

Что всё это означало, не знаю и сейчас. Лагерь – не лучшее место для похвальбы. Да и о «Пособии…» нашем, тогда уже опубликованном и в Самиздате и в Тамиздате, знали избранные мои солагерники. О книге речь никогда не шла. Думаю, это была эмоциональная реакция самого Машкова, сломанного, угасающего человека, с завистью и злобой относящегося к другим зэкам, не ставшим конформистами. А информацию о нашем с Буковским «Пособии..» он мог получить от кого-то из сидящих рядом. Тем более, что на эту тему яростно, с упоминанием наших имен отписалась советская «Литературная газета».

Умер в Америке, чужой, одинокий, больной, отторгнутый Россией. Идеалист? Вероятно. Такие ломаются быстрее. Он мечтал о фундаменталистской России. Без инородцев и прочих неправильных граждан. Часто думаю о нем: нашел ли бы он себе место в современной России? В конце концов, великий гражданин Александр Солженицын успел сблизиться с Путиным. Уверен, искренне. Но совсем не уверен в искренности Владимира Владимировича в этом случае.

Зачем всё это вспомнил? Причина простая. Совсем недавно услышал от молодого профессионального патриота (это моё определение), самоуверенного и мало читавшего, что советская власть сажала в лагеря исключительно украинских диссидентов. Увы, глупая она была, советская власть. Не чета сегодняшним московским правителям. Правда лишь изредка бывает прямолинейной.

Русских националистов в брежневских лагерях было немного. Но – были. Наблюдая за ними, разговаривая с некоторыми, я уяснил для себя такое: их инфицировал Достоевский. Там, в его книгах они нашли свой путь, своё невеселое тюремное будущее. Так ли это… Я, по-видимому, в юности читал Достоевского иначе. Трудный, вязкий, мрачный, но – великий. Так его определил мой лагерный друг и учитель Иван Алексеевич Свитлычный.

Семен ГлузманСемен Глузман, дисидент, психіатр
Читайте головні новини LB.ua в соціальних мережах Facebook, Twitter і Telegram