Вначале было слово, и слово было латинское. На заказ ГогольFestа Григорив и Разумейко принялись сочинять «Энеиду» на текст Ивана Котляревского, и первые два номера были написаны на латыни. Факт этот вполне логично вытекал из сюжета поэмы, где троянцы зубрят латинский язык, но для музыкантов значил нечто большее – уход от шаблонов выхолощенной патриотической оперы. Идея написания украинской оперы на чужом мёртвом языке на поверку оказалась не такой уж абсурдной, а её реализация вообще увела далеко от национальной классики – вместо памятника отечественной литературы зазвучали тексты старозаветной Книги Иова в переводе Ивана Огиенко и поэзия заупокойной мессы католиков.
Смена смыслов произошла после демонстрации Владу Троицкому эскизов будущей оперы – для травестийно-пародийной «Энеиды» они были слишком серьёзны. Тогда же из предложенных Владом библейских тем – Апокалипсиса, Псалмов Давида или Книги Иова – композиторы выбрали последнюю, учитывая специфику сюжета. В отличие от двух других книг, повествование о мытарствах Иова имеет ясную завязку, кульминацию и развязку, а без основных сюжетных элементов создать оперу проблематично.
С этого момента началось самое интересное. Драматургию стали выстраивать таким образом, чтобы параллельно развивались три истории. Самая древняя из них – ветхозаветное предание об искушении Иова, которое учит тому, что безвинное страдание не является отрицанием существования Бога, и что вера – единственное, что у человека остаётся, когда рушится весь его мир. Второй пласт – реквием канонической структуры, который за шесть веков своего существования полностью освободился от культовой принадлежности, но в точности сохранил корпус текстов. Реквиемы последнего столетия – что-то вроде музыкального мемориала жертвам трагедий, и незыблемые латинские тексты в них выполняют функцию твёрдого гранита, из которого высекается памятник. Третий пласт – это чисто звуковые события, которые происходят в «чреве» рояля.
Препарированный инструмент, в струны которого вставлены чужеродные предметы для искажения его тембра, игра на струнах ударными палочками и хоровое пение внутрь рояля, заставляющее его отзываться эхом – это сам по себе очень выразительный пласт.
Да, он соотносим с историей Иова (корпус инструмента можно приравнять к раздетому и искалеченному телу библейского персонажа), он содержит пропевание латинских текстов реквиема, но всё-таки он слишком самодостаточен, чтобы быть прямой иллюстрацией.
В первом прочтении – на ГогольFestе в сентябре прошлого года – все три пласта ещё не могли вступить в настоящую битву, слишком уж сырым был материал. Тогда IYOV воспринимался как прямое продолжение оперы «Кориолан»: та же команда, тот же гриф «новая опера», опора на «вечнозелёный» сюжет, а ещё – ода импровизации и творческой спонтанности. Принципиально новым было появление двух демиургов – композиторы Григорив и Разумейко выступили авторами довольно цельного текста, который, впрочем, режиссёр накануне премьеры посоветовал разбавить лёгкими жанрами, сославшись на депрессивность звучания для широких масс.
На сентябрьской премьере партитуры ещё не было, вместо неё – отдельные листки А4 с «планом» каждого номера. Потому Роману Григориву приходилось дирижировать не метр и вступления, а сами ноты – он на пальцах показывал, что петь. Хотя материал и выглядел откровенно сырым, в нём было достаточно потенциала для того, чтобы публика восприняла оперу на «ура», а потому в предпоследний день фестиваля сделали ещё один незапланированный показ постановки. За следующие пять месяцев текст перевели в ноты, получилась партитура в 150 страниц, номера отлежались и выкристаллизовались в самобытный опус, а команда исполнителей зазубрила текст и собралась на репетиции столько раз, сколько нужно для слаженного звучания.
О том, что готовится что-то особенное, публика начала подозревать ещё до премьеры новой версии. В сети стали появляться отрывки с репетиций и готовые ремиксы на отдельные части – например, электронный вариант Интермеццо от Kiriyakidi Rockstarband.
Результат получился действительно очень хорошим: 14 небольших музыкальных частей (хоры на канонические церковные тексты и инструментальные интерлюдии) с прослойками в виде начитки Книги Иова. Большинство музыкальных фрагментов приобрело своё узнаваемое лицо и уложилось в привычный для современного слушателя 3-5-минутный радиоформат. Например, Kyrie eleison построен на постоянном требовательном повторении слова «Kyrie» («Господи»). По смысловой логике, конечно, стоило проговаривать вторую часть воззвания – «eleison» («помилуй»), но по выразительности первое слово перевесило (вот эта начальная «к» даёт особую остроту). Следующая за этим номером Lacrimosa является контрастом по отношению к драматическим, динамичным соседям. И в ней хорошо слушается подчёркнуто страстный голос баритона Андрея Кошмана, хоть в канонической «лакримозе» подобная чувственность невозможна – поющие ангелы страстям не подвержены. А после этого сопрано Марьяна Головко вдруг выходит из общего хора, садится на передний край сцены, свесив с неё ноги, и поёт что-то в стиле ирландской народной песни.
Подобное соседство впечатляет. Впрочем, иногда стилевого разнобоя слишком много и резкая смена стиля приходит на помощь зашедшей в тупик интонационной мысли. В другой ситуации самоповторам ничто не мешает, и тогда хочется ужать 80-минутное полотно почти вдвое, оставив в нём только хиты – благо, их предостаточно.
В опере-реквиеме нет сольных арий, только короткие солирующие фразы, всё остальное исполняется шестиголосым ансамблем – Анной Марич, Марьяной Головко (обе – сопрано), Александрой Мелье (меццо-сопрано), Андреем Кошманом, Русланом Киршем (баритоны) и Евгением Рахманиным (бас). В этом смысле жанр произведения – куда больше реквием, чем опера. По сути, главный герой – это вообще не голос, и даже не «закадровый текст» из Книги Иова. Главный герой – это препарированный рояль, и задача шести вокалистов, двух пианистов (Илья Разумейко играет в основном на клавиатуре, а Роман Григорив, профессиональный контрабасист, на струнах и корпусе инструмента) и даже виолончелистки Жанны Марчинской с ударником Андреем Надольским – заставить рояль чревовещать.
И, наконец, о заявленной битве текстов и эпох. Историю Иова, жестокую саму по себе, чтец Елизавета Курмангомедова превращает в сюжет древнегреческой мифологии, где добрых божеств нет по определению – Бог в её трактовке язвителен и яростен. Львиная доля хоровых эпизодов построена как сопротивление этой жестокости, постоянный крик и проклятия. И рояль в этой битве – едва ли не самый мудрый посредник между мирами Ветхого и Нового Заветов. Он способен говорить любым голосом – клавесинным, барабанным, синтезаторным – и продолжать это, пока будет нужно, только лишь ради того, чтобы не дать старому и новому разувериться друг в друге.