Одиночество – лучшая форма бытия в мире. Но всё лучшее дается тяжело. В камере внутренней тюрьмы КГБ по улице Владимирской №33 после суда я провел в одиночестве месяц. Без газет, радио, телевидения и других заполняющих нашу жизнь ежедневных символов присутствия в обществе. И без соглядатая из уголовников, в просторечии именуемого «наседкой». И в правду, суд позади, печать поставлена, ты уже системе неинтересен. Твой удел – этап и зона.
У меня была обычная школьная тетрадь в клеточку. И карандаш. Я играл в слова. Выбрав какое-либо длинное слово с входящими в него неповторяющимися буквами, составлял из него другие слова. Так уходили часы, дни. Помню, что наибольшей моей филологической удачей было множество разнообразных слов, составленных из слова «правительство». Там же, в одиночестве в той же тетради я написал несколько незамысловатых эссе, название одного помню и сегодня: «Хемингуэй в тюрьме».
А потом были двадцать дней, роскошных, заполненных искрящейся радостью от общения в камере с Васылем Стусом. И вслед за этим короткое, недельное одиночество перед этапом в зону. Надзиратели, неслышно ходившие по ковровым дорожкам в коридоре в мягких домашних тапочках, часто заглядывавшие в дверной глазок, подчеркивали безжизненную, кладбищенскую тишину этого дома.
В зоне, в лагере уединение невозможно. Каждую минуту, каждую секунду рядом с тобой десятки людей, многие из которых постоянно фиксируют тебя глазами и ушами. Они – сотрудничают с лагерной администрацией, зарабатывают себе маленькие льготы. Они – стучат. Но там, в лагере есть особенная возможность уединения – в штрафном изоляторе (карцере) или в помещении камерного типа. Где я, по-видимому, провел в совокупности не менее года. Трудно им было со мной, я даже не пытался стать «на путь исправления».
Что ж, я достаточно легко переносил одиночество. Думал, писал (такая контролируемая возможность была). И вспоминал. Горьких моих друзей, давших на меня обвинительные показания, милых девушек, так и не ставших мне близкими. Читал книги, журналы. В разрешенном количестве до 5 штук в камере. Там я писал стихи. Сложные, невеселые, а потому неинтересные и непонятные офицерам Скальнинского отдела Комитета Государственной Безопасности.
Одиночество в камере в период длительной голодовки протеста отличалось от «сытого» одиночества. Мерзли, болели от холода руки и ноги. Медленно трудно читалась книга. Или не читалась вовсе. Но это был мой выбор, мой протест, эмоциональный, дерзкий, опасный. Издеваясь над собственным телом, я говорил им, всем этим Брежневым и Андроповым: «Да, я слаб, но даже в этом глухом уральском лесу я смею противостоять вам, со всеми вашими ракетами, бомбами, танками и самолетами. Я презираю, ненавижу вас!»
Заканчивался лагерный срок. Последняя моя голодовка протеста. Один в камере, ослабевший, я пытался читать книгу «Мифологии древнего мира», ранее заказанную мною по системе «книга-почтой». Вникая в слова текста, я внезапно понял, что читаю одну и ту же страницу. Мозг ослабел. Отложив книгу, я впервые задумался о своем уже не лагерном будущем. О ссылке в Сибири и после неё. Понимал, что из СССР меня не выпустят. Я научился многому, стал слишком опасным. Вспомнил слова полковника КГБ Розанова: «Вы самый продуктивный из всех советских политзаключенных!» Таких не выпускают, опыт с Володей Буковским их многому научил.
Лёжа на деревянных нарах, с трудом вставая мочиться в папашу, я представил себе всё тот же уральский лес, или сибирский лес, где я живу в одиночестве, став лесником. Общаясь с зверьём, птицами, но не с людьми. Звери и птицы честнее, они не будут стучать.
Всё сложилось иначе. Совсем иначе. Прошли десятилетия, а я всё ещё жив. Вокруг – мельтешение новых негодяев, никогда не служивших в КГБ. Изредка включая бесконечные телевизионные шоу с политиками, политологами и рассуждающими о политике журналистами, вижу молодых людей, в прежней советской жизни нашедших бы себе место в комсомольских и партийных структурах. Те же лица, те же интонации, та же вдохновенная ложь. И тогда я вспоминаю своё мучительное и светлое лагерное одиночество. Где между мною и ложью был забор из многих рядов колючей проволоки.