Инициатива создания «Русского мира», пышные молебны, плохо скрываемая любовь к роскоши, потакание высказыванию авторитарных идей (например, «православный дресс–код»), жесткая реакция на критику православной церкви и вообще политического режима в России (в частности, на панк–молебен Pussy Riot), подчеркнутая официозность — зачем все это нужно Кириллу? Политические амбиции? Или отыгрыш предопределенной роли в политической системе России?
Часть 1. «Православный аятолла»
Для начала проведем исторический экскурс, который объяснит нам, почему такая версия, хотя и не очень типичная для православной церкви, все же имеет право на существование.
В православной традиции высшее церковное руководство никогда не имело такого светского влияния, как в католической. Патриарх, пусть даже Вселенский, не был «наместником Бога», в отличие от папы римского. Принцип цезарепапизма, установившийся еще со времен Византийской империи, перешел в Киевскую Русь, а уже оттуда в Московское царство и Российскую империю. Более–менее четкая попытка сменить этот принцип во взаимоотношениях светской и духовной власти была предпринята при патриархе Никоне во время его церковной реформы. Но ни сам царь Алексей Михайлович, ранее поддерживавший реформу, ни знать, ни духовенство не приняли идею «православного папизма», и это послужило одной из причин Раскола и смещения Никона впоследствии.
А сын Алексея Петр, чтоб у церкви не было вообще повода претендовать на верховенство над светской властью, после смерти патриарха Адриана взял и отменил патриархию в Российской империи, назначив руководить церковью Духовную коллегию (позднее Святейший), возглавляемую светским лицом — обер–прокурором. Естественно, это укрепило зависимость церкви от светской власти и сделало церковь, по сути, еще одним инструментом контроля над жизнью общества. Не говоря уже о том, как поступила с православной церковью уже советская власть, полностью сделав ее зависимой и послушной (особенно если вспомнить такую неоднозначную вещь, как «сергианство» и повторное восстановление патриархии при Сталине, когда от церкви требовалась не только лояльность, но и фактически агитация за советскую власть — как во время Великой отечественной войны, так и после этого). По сути, нынешняя РПЦ так и не смогла порвать с этой традицией — большинство ее руководства получили сан еще в годы СССР, когда от священников требовалось не столько знание богословских дисциплин и чистота моральных качеств, сколько готовность выполнять любые требования власти.
Готов ли патриарх Кирилл сейчас прервать эту традицию в РПЦ и стать «православным папой»? Идея «Русского мира», выдвинутая им сразу после интронизации, если задуматься, более амбициозна, чем планы Владимира Путина по Таможенному союзу, военным объединениям в рамках постсоветского пространства и т.д. И если принять во внимание, что конкуренция между патриархом и президентом в одной и той же плоскости исключена, то выводы по «Русскому миру» могли бы быть многообещающими.
Но тут Кирилл сделал очевидный промах — быть воцерковленным в православной традиции сейчас уже не означает быть русским, а тем более — причислять себя к славянским этносам. Там требуется другая формулировка — «Православный мир». Поэтому его попытка возглавить процесс возрождения панславизма и реинтеграции «православного» зарубежья воспринимается не как намерение объединить верующих, а как намерения подготовить почву для мобилизации людей в поддержку выгодных для России решений. То есть чисто политическая, а не культурно–религиозная подоплека, причем в явной ассоциации с режимом, конструируемым Путиным. Мало того, патриарх как то заявил, что он сожалеет о распаде СССР. Тогда возникает логический вопрос — а бывшие среднеазиатские республики, где доминирующей религией был и является ислам, тоже входят в «Русский мир»? Значит ли это, что для РПЦ распространение православия не является доминантной целью? Поэтому на роль «православного папы» Кирилл претендовать вряд ли может — слишком уж заметен политический, пророссийский контекст, ограничивающий возможности для объединения всех православных вокруг РПЦ.
От идеи всеобъемлющего «Русского мира» начала демонстартивно дистанцироваться УПЦ — в околоцерковных кругах ходят даже разговоры о возможной автокефалии УПЦ и создании совместно с УПЦ КП поместной церкви в Украине, как и об опасности ликвидации автономности УПЦ с прямым подчинением ее РПЦ.
И это несмотря на частые визиты патриарха в Украину, которые случались чаще, чем визиты Дмитрия Медведева и Владимира Путина за тот же период, которые свидетельствуют, что помимо «Русского мира», у РПЦ есть еще и свои цели в Украине — здесь находятся самые богатые епархии. И постоянная идеологическая обработка украинской власти со стороны лично патриарха Кирилла — это как «второй фронт» в русско–украинских отношениях, так и лоббирование РПЦ своих интересов, пользуясь потерей популярности власти в Украине. Если у Виктора Януковича уходит опора из–под ног в родной стране, то почему бы ему не дать другую (тем более, что тот очень доверяет православной церкви — вспомним неоднократные визиты на Афон и в Святогорскую Лавру к своим старцам–духовникам), сыграть в «хорошего следователя» (в роли «плохого» выступает, сами понимаете, кто)?
Но есть еще одна роль, которую патриарх Кирилл пытается довольно успешно отыгрывать в системе политических отношений в России, и она ему, похоже, нравится и подходит. Это роль «православного рахбара», «русского аятоллы» в системе типа иранской «двуглавой президентуры», с поправкой на то, что в отличие от Ирана, в России и формально, и неформально светский президент является ведущим, а не ведомым. (И здесь премьер–министр Дмитрий Медведев оказывается «третьим лишним» в тандеме Владимир Путин — Кирилл) Почему можно говорить о формировании именно таких отношений между РПЦ и светской властью?
Во–первых, церковь активно использует рычаги влияния в правоохранительных органах и судебной системе для решения как своих экономических вопросов, так и для закрепления своего статуса «руководящей и направляющей» силы. Например, за критику действий РПЦ уже возбуждаются уголовные дела по печально известной 282 статье УК РФ. Например, достаточно резонансное «дело Ефимова», когда карельский журналист и правозащитник обвинил местную епархию РПЦ в коррупции и рейдерских захватах недвижимости, а правоохранительные органы, вместо того, чтоб проверить изложенные факты, возбудили уголовное дело «за разжигание» и направили подозреваемого на принудительную психиатрическую экспертизу. Еще несколько случаев связано с противостоянием РПЦ с рядом протестантских общин на местах, причем инициатором разбирательств практически всегда была РПЦ. Это, конечно, еще не Иран с его «корпусом защитников веры» и полицией морали, но сама тенденция усиленной работы церкви в области клерикализации российской правоохранительной системы налицо.
Во–вторых, с идеологической точки зрения РПЦ давно и прочно идет в русле общего консервативного курса, принятого в РФ.
Либеральные ценности осуждаются как атеистические, хотя большинство политиков либерального толка никогда не выступали ни против христианства, ни против РПЦ. Мало того, если даже бегло просмотреть речи патриарха Кирилла, можно заметить, что слово «Россия» в них звучит чуть ли не чаще, чем «Бог». Значит, в трактовке РПЦ, утрированно выражаясь, человек, выражающий политическую позицию, отличную от позиции властей — грешник и безбожник. Мало того, сам Кирилл неоднократно призывал паству не ходить на демонстрации протеста, не защищать свой выбор, а молиться. Не говоря уже о постоянном клеймлении «греховного» Запада (сразу вспоминается известная формулировка времен СССР о «загнивающем Западе»). По мнению российского религиеведа и социолога Сергея Филатова, «многие люди из команды Кирилла вполне согласны с тем, что, окажись в СССР официальной идеологией не коммунизм, а православие, отличный бы вышел режим». (http://www.kommersant.ru/doc/1911914)
По сути, получается некий антипод «теологии освобождения», хотя социальная ситуация в России во многом напоминает латиноамериканские страны — практически такая же картина расслоения на незначительную часть очень богатых и очень большое количество живущих за чертой бедности, высокий уровень коррупции, несоблюдение элементарных прав человека и законности. Казалось бы, при все большем недоверии к власти в целом, церковь должна была стать реальным инициатором борьбы с бедностью и ее причинами, инкорпорировав некоторые «левые» идеи в свою доктрину. Но здесь мы наблюдаем прямо противоположное — РПЦ, защищая консервативные позиции режима, защищает его социальные недостатки.
Вместо этого главным мотивом становится «Всякая власть от Бога», утверждения, что права человека — вторичная категория по сравнению с вопросами веры, что всякий человек, выступающий против режима, аморален (кстати, почему представители российской властной элиты, заработавшие свои состояния аморальными способами, вообще не осуждаются РПЦ?). Такую доктрину можно скорее назвать «теологией угнетения». В любом случае, судьба сан–сальвадорского архиепископа Оскара Ромеро, убитого «эскадронами смерти» за проповедование «теологии освобождения» и критику олигархическо–военного режима в Сальвадоре, Кириллу не угрожает.
В–третьих, в церкви фактически отсутствует «внутренняя цензура», которая должна сглаживать наиболее экстремальные и социально неприемлемые проявления религиозности. Прикрываясь именем РПЦ и «защитой православия», а также, что не исключено, и при ее прямой поддержке, в России и ближнем зарубежье действует целый ряд полувоенных организаций, которые при желании можно было бы признать экстремистскими и ограничить некоторые проявления их деятельности. Например, «Союз православных хоругвеносцев», неоднократно участвовавший в массовых беспорядках на стороне власти, наряду с «Нашими». Или многочисленные «православные казачьи лагеря» (которые, кстати, добрались и до Крыма ), где детей воспитывают в духе «православного Талибана», внушая им враждебное отношение ко всем нациям и вероисповеданиям кроме православных русских.. Многие эксперты и журналисты уже сейчас опасаются, что такие дети — будущие солдаты в этнорелигиозных конфликтах.. И это не говоря уже об инициативах от официальных лиц РПЦ о преподавании православной этики в общеобразовательных школах и обязательном дресс–коде для православных прихожан, который те должны поддерживать не только в церкви, но и на работе, дома и т.д. Естественно, Кирилл, как глава церкви, ответствен за подобные проявления, но большинству из них он не противоречит, хотя и осуждает самые экстремальные выходки (например, лозунг СПХ «Православие или смерть!»).
С другой стороны, для успешного воплощения себя в роли духовного лидера россиян Кириллу не хватает общественной поддержки. Ведь в Иране тот же имам Рухолла Хомейни опирался на массовую поддержку консервативных слоев населения, и там религиозная структура была более однородной — не было такой большой прослойки христиан, как в России мусульман, сам Иран был большей частью шиитским, тогда как в России довольно много протестантов. Наконец, Хомейни пришел к духовному лидерству и власти на волне массового недовольства реформами шаха Реза Пехлеви, будучи вождем Исламской революции в Иране, а Кирилл пытается наверстать это с помощью близости к светской власти. Да, пока доверие граждан России к церкви остается высоким, но опросы, во–первых, не предполагают, что в них церковь автоматически ассоциируется с РПЦ, а во–вторых, показывают, что это обусловлено скорее низким доверием граждан к органам государственной власти. (Впрочем, по последним данным, касающихся именно РПЦ и патриарха Кирилла, цифры, касающиеся доверия к ним, довольно высокие и даже имеют тенденцию к росту)