Материал для полуторачасового фильма режиссер и его команда два года собирали в «закулисье» музея, документируя его праздники и будни. Та выжимка, которая в результате получилась, напоминает, скорее, игровое кино в манере Отара Иоселиани, нежели документалистику в привычном понимании этого жанра. Камера каждый раз находит самые выигрышные углы съемки, случаются настолько абсурдные диалоги, что сложно поверить в их подлинность, однако за всем этим стоит не богатая фантазия сценариста, а зоркий глаз оператора и долгое вживание в пространство музея. «Цифры на этом рекламном предложении хорошо видны?» - обращается к коммерческому директору дизайнер. «О, тройка выглядит слишком злобной», - отвечает начальник. – «Нужно ее закруглить… ах, нет, ниже уже есть закругленная тройка… тогда эта реклама никуда не годится».
Подглядывая за музейными работниками, режиссер поэтизирует их рутинный труд, не прибегая к музыкальному ряду. Музыка здесь вообще появляется лишь однажды – в финале, когда на открытии выставки под куполом играет барочный ансамбль. И вот этот звуковой аскетизм совершенно не ощущается за великолепием красок и анекдотичностью подсмотренных сцен. Более того, благодаря тишине и шорохам, сопровождающим львиную долю событий фильма, очень эффектно смотрится один из эпизодов, обрушивающийся на зрителя почти в самом начале ленты: в один из залов входит человек и вдруг с ужасающим грохотом начинает отбивать паркетные доски. Когда следом рабочие сдирают обои, становится понятно, что это крыло здания просто ремонтируют, но в стенах музея подобное зрелище выглядит настоящим актом вандализма, заставляющим зрителя зажмуриться от ужаса.
Красной нитью в фильме проходит тема взаимодействия человека и скульптуры, живого и неживого. Пользуясь потрясающей реалистичностью собранных в музее скульптур, режиссер то и дело дразнит своего зрителя. Вот уборщица пылесосит гигантскую статую, тщательно избавляя от пыли ту ее деталь, которую обычно целомудренно прикрывают фиговым листом. Вот реставратор щекочет кистью лукавого ангелочка, заставляя его улыбаться. Вот работница музея, нежно обняв голову стоящего перед ней кудрявого мужчины, выкручивает ее, оставляя статую в обезглавленном виде. Параллель с библейской Саломеей приходит в голову сама собой.
Статуи подсматривают за обитателями музея и подслушивают рабочие совещания – камера нарочно находит такие ракурсы, при которых каменные бюсты встраиваются в ряд работников, сидящих за длинным столом. Удивительное зрелище представляют собой запасники, где солдатским строем на мягких подушечках лежат отбитые головы статуй. Умиление вызывают дерущиеся на шпагах лягушки.
Не менее интересен и обратный ракурс. Безмолвные грузчики руководством воспринимаются как механические рычаги, перемещающие картины. Взмывающий на подъемнике под купол сотрудник музея застыл в героической позе – комизм ситуации в том, что «ожив» через несколько секунд, он займется проверкой наличия моли, попавшей в ловушки подвесного потолка. Почетный караул, встречающий президента перед входом в здание, тоже преподнесен как игра людей в скульптуры. Один из гвардейцев, поправляя мундир другого, встряхивает его как тряпичную куклу – на этом эпизоде режиссер нарочно концентрирует внимание зрителя.
Хольцхаузен самолично устраивает демократию в этой иерархичной структуре, уделяя одинаковое внимание труду уборщика и деловым встречам директора. Камера с огромным любопытством наблюдает за работой двух сотрудниц, извлекающих мельчайших жучков-вредителей из полотна и с не меньшим восторгом разглядывает эту скорченную букашку под микроскопом изучающего ее работника.
Композиция здесь выстроена таким образом, что невозможно сказать, какое событие важнее – визит президента или уход руководителя отдела на пенсию. Все они расположены по принципу картотеки музея и все они, в общем-то, стали благодаря этой картине своего рода арт-объектами.
В 2014 году «Большой музей» получил награду Caligari программы «Форум» на Берлинском кинофестивале.