«Римляне ставили на лица своих каторжан клейма. Тут и клейм не надо – так все понятно». Так Иван Бунин, в гениальных своих «Окаянных днях», охарактеризовал некогда большевиков.
Игорю Марьинкову сия характеристика подходит как нельзя лучше. Ему клейм точно не надо.
Именно такая промелькнула мысль, едва вечером среды из нутра «совещательной» комнаты вынырнул сутулый субъект в длинном черном пальто.
В сопровождении десятка охранников, передвигался он неспешно, в развалку, поочередно прихрамывая на обе ноги. Расчерченное косыми морщинами-трещинами немолодое лицо; нос картошкой и кривая ухмылка, обнажающее отсутствие большей части зубов.
- Здравствуйте, - молвил хрипло и очень тихо, навалившись на трибуну.
Верхнюю одежду при этом не снял.
Показавшаяся из-под манжета правая рука обнаружила покалеченную верхнюю фалангу указательного пальца.
- Игорь Марьинков, родился в Донецке, - представился, задрав на глянцевитую лысину узкие очки.
- На каком языке вам удобнее свидетельствовать? На русском или украинском? - мило осведомилась Царевич голосом, каким обычно женщины заигрывают с понравившимся им мужчинами - Пожалуйста, свидетель, выберите, - добавила манерно, буквально мурлыча.
- По-русски, - прохрипел Марьинков.
Забегая наперед, скажу, что между 13 и 14 числом у него случилось «раздвоение личности».
В среду он был крайне самоуверен, нахрапист, вел себя довольно вызывающе.
В четверг – под напором адвокатов Тимошенко (перекрестным этот допрос, с учетом «мягкотелости» и «благожелательности» гособвинения к герою, назвать язык не поворачивается) – мялся, запинался, попеременно срываясь то в крик, то в откровенное хамство.
В среду все желающие могли выслушать историю о том, каким «крутым перцем» был Марьинков в 90-е: как имел три номера в лучшей гостинице страны, как вывез – уже тогда – семью на ПМЖ зарубеж, какие славные мерседесы в его автопарке водились и какие стада специальной, «титановской», охраны водились возле него самого.
Утром четверга «картину» дополнили мазки, иллюстрирующие его дружбу со всеми главными силовиками области; со всеми – весьма сильными тогда – экс-партийными начальниками (фамилий которых, как блестяще обнаружил потом Андрей Кожемякин, в действительности он не знает, - С.К.); владение масштабным бизнесом и проч.
Но, уже к обеду, по ходу подробного расспроса Марьинкова адвокатами, уточнения деталей, обнажающих в его показаниях вопиющие противоречия (путался в датах, в сумме «оплаты»; в том, когда и от кого, услышал, что Тимошенко «могла быть заинтересована» в убийстве), стало ясно: он – не тот, за кого себя выдает. И явно не тот, каким его хочет «втюхать» общественности украинское «правосудие».
Марьинков не является вполне профессиональным стукачем (как он в среду вечером, по Фрейду буквально, несколько раз всех уверял). Он – «профессиональный свидетель». Прежде, правда, такого термина, тем более – «масти», не существовало, но, с явлением миру господина Марьинкова, он может, очевидно, быть формализован.
Теперь разберемся – почему.
Марьинков: спасибо, что живой
Чтоб разобраться, достаточно пройтись по показаниям, да по ответам, «козырного свидетеля», прозвучавшим на вопросы в суде 14-го февраля.
Итак,
а) Марьинков говорит:
Будучи в дружеских отношениях с «авторитетом» Рябиным – всячески ему помогал, предоставляя транспорт, жилье и т.д. Также он приятельствовал с «Матросом» и тоже им помогал. Несмотря на то, что знал прекрасно, «ху из ху», какой статус в преступном мире они имеют, кем являются на самом деле.
Это значит:
Перед нами – полноценный член ОПГ. Кличка – Лысый. Даже если сам он лично никого не резал/бил/мочил/ в асфальт не катал, все равно способствовал преступной деятельности и покрывал. Способствовал не только посредством предоставления материально-технической базы, но и через недонесение, сокрытие фактов правонарушений.
б) Марьинков говорит:
«Взяли» его в 1999-м, якобы за транспортировку оружия. И хотя «принимала» ГПУ, содержался он в следственном изоляторе СБУ в Аскольдовом переулке. Это – спецтюрьма (альтернативное название – вип-тюрьма), куда «простые» люди не попадают. Только – особо ценные кадры, с которыми «ведется работа».
Это значит:
Марьинков именно таким «кадром» и был. История с «оружием» использовалась, вероятнее всего, как «прикрытие». Формальный повод задержать важного свидетеля с тем, чтобы легализовать полученную от него информацию. Стоит акцентировать: Марьинков свидетельствовал практически по всем резонансным убийствам середины 90-х – от Щербаня до Гетьмана. А вот «по оружию» - как выяснили в четверг адвокаты Тимошенко – его не беспокоили.
Конечно: такие, как Марьинков правосудию полезны и нужны. Такие кадры нужно беречь и сохранять. Поэтому-то его тогда и «прияняли». Одно дело – стукачество и доносительство, другое – давление следствия. Поэтому-то и отбыл в местах «не столь отдаленных» недолго.
Расчет оказался верен: годы спустя его услуги вновь оказались востребованы.
«Решала» именем гособвинения
Тут, однако, возникает вопрос: если Марьинков таки «стукач» (на уголовном сленге – «сука», обновленный вариант - «кума»), почему до сих пор жив?
В 90-е стукачей или даже тех, кого в этом просто заподозрили, тут же убивали. Без разговоров и уточнения обстоятельств. Подняв уголовные сводки (легко доступные в интернете, - С.К.) тех лет, особенно – по банде друга Марьинкова Кушнира и близкой им – ментально и организационно – банде Немсадзе – легко убедиться. Нередко, убийства «сук» даже смахивали на ритуальные – проходили либо в присутствии других членов банды, либо с формулировкой определенного мэссиджа, нанесения определенного вида травм и т.д.
в) Марьинков говорит:
Сердюк заподозрил его в том, что он «заложил» намерение бандитов убрать Волкова и Бакая самому Фере.
Это значит:
Марьинков врет. Если бы подобное подозрение лишь возникло, в 2013-м году он бы в суде не свидетельствовал. И никакой «Титан» его бы не спас. Любой толковый силовик, работавший в 90-е, вам это подтвердит.
Марьинков врет еще и потому, что всякий, живший в Киеве в середине 90-х, знает: у Лазаренко с Волковым шла жесточайшая война. Это действительно знали абсолютно все: от бабушек на Бесарабке, шептавшихся, будто Павел Иванович даже свечку во Владимирском за смерть Александра Михайловича ставил, до обитателей Банковой, вполне серьезно гадавших, кого из двух тяжеловесов (как буквально, так и фигурально, - С.К.) первым «завалят».
Поэтому сказ о том, что всемогущий Фере узнал о намерении Лазаренко «замочить» Волкова руками донецких бандитов от, прости Господи, Игоря Марьинкова – байка для приезжих.
И уж тем более смехотворно выглядит история о том, как Александр Михайлович позвонил Павлу Ивановичу, «кинул предъяву», пообещав – в порядке возмездия – расправиться со всем его потомством. Заодно с предъявой, если верить рассказчику, была, видимо, брошена телефонная трубка. Ввиду чего Павел Иванович потом перезвонил, а помощник ему доложил: «соединить не может» - у шефа, де, Фере сидит ("оказавшийся" потом Гапоном).
Это уж совсем анекдот.
Следовательно, что? Следовательно, россказни «козырного свидетеля» - плод политически озабоченных фантазий отдельных прокурорских сотрудников. Как конкретно эти, так и все в целом.
Следовательно, Марьинков – не «сука». Да, иногда он под «стукача» мимикрирует, но таковым, на самом деле, не является. Потому-то и выжил в 90-е (а не оттого, что его «наказать» было некому). Клеветник и стукач – с точки зрения логики преступного мира – вовсе не одно и то же. Посему, пребывая за скобками данной логики, он и уцелел.
Это, однако, не значит, что Марьинков – безвестная шестерка. Была в 90-е такая категория граждан – «решальщики», «решалы». Выходцы из той или иной области, бизнесмены средней руки, имевшие некоторые знакомства. Тут, впрочем, следует оговориться, что знакомства могли быть даже шапочными, о которых сам человек и не вспомнит, но которые «решальщиком» выдалваись за стратегическую коммуникацию. Функцией «решальщиков» было «лоббирование» в Киеве интересов «хороших людей» из регионов. Серьезные «решальщики» имели «узкую специализацию», например – только Нацбанк или КМУ. Проворные проходимцы, а их было большинство, брались «утрясти» везде: от парламента до ЖЭКа. Некоторые потом остепенились, сделали карьеры и сегодня считаются уважаемыми горожанами.
Больше всего знатных «решальщиков» представляли тогда Донецкий и Луганский край. Одним из них, по имеющейся информации, и был Марьинков.
Отсюда, кстати, его публичная бравада «связями» «в верхах» и собственными атрибутами шикарной жизни.
Все то, что заставляло Оксану Царевич столь омерзительно кокетничать с этим неприятным вылинявшим человеком по кличке «Лысый». Видимо, романтический флер бандитских 90-х пленил молодую судью. То-то она «не замечала» откровенного хамства и даже угроз свидетеля в адрес представителей защиты.
Вот – примеры некоторых диалогов адвокатов защиты и свидетеля:
***
- Почему вы предупредили Фере об угрозе Волкову и Бакаю, но ничего не сказали об угрозе Щербаню?
- У меня не было фактов.
- Но там у вас тоже не было фактов, только разговоры.
- Нет, там была конкретика!
- И поэтому вы написали Фере письмо?
- Это был обычный лист с рукописным текстом. Я просто передал ему (так в четверг Марьинков признал факт якобы своего сотрудничества с органами и полноценного стукачесвта, которые рьяно оспаривал еще в среду. Почему написано «якобы» - смотрим выше, - С.К.) лист и все.
- По Щербаню вы этого не сделали.
- Я же не мог с каждой своей мыслью, догадкой к Фере бежать!
Марьинков раздраженно повышает голос. Адвокаты парируют: когда убийство уже произошло, а бандиты при нем обсуждали проблемы с выплатой заказчиком «гонорара», он и тогда промолчал. Но, ведь это – факты.
Я их боялся. Рябин, Кушнир, это же волчья статья. Я боялся за жизнь.
- В каких отношениях вы были с Рябиным?
- Близких, дружеских.
- Близко дружили и боялись!?
Свидетель озлобленно пыхтит, тянет что-то невнятное.
- Вы сказали Фере о Волкове и Бакае, но продолжали далее общаться с Кушниром, Рябиным, другими, а они вам продолжали рассказывать все свои дела, во все посвящать. Где ж тут «волчья стая»?
- Ну, значит я не боялся.
- Но вы сказали, что боялись.
- Ну, и что?! Мало ли, что я сказал.
- Свидетель, вы под присягой!
- И, что!?! Вы мне дурацкие вопросы третий раз подряд задаете.
- Хорошо, когда вы перестали бояться?
- Ну, не помню, перестал немного.
- Почему?
- По качану! Я что, как перестану бояться, должен бежать в газеты объявление давать?
Царевич звонко смеется милозвучным смехом молодой женщины.
- Ваша честь! Третий раз одно и то же! Я не буду отвечать на этот вопрос. Сколько можно?
- При вас обсуждали убийство, но вы молчали.
- Слушайте, мне надоело! Я уже ответил.
- Свидетель, вы должны ответить (повторно озвучивается вопрос).
- Слушайте, вы (довольно фамильярно обращается к Власенко), вы в то время жили вообще? Вы в то время во Львове еще были, по другую сторону баррикад.
По лицу Оксаны Царевич скользит полуулыбка. Не замечая хамства и, тем самым, поощряя его, судья хранит молчание.
***
- Вас задержали по линии ГПУ 28 января, так?
- Так.
- Почему же поместили в СИЗО СБУ?
- Откуда я знаю? Ну, у меня были связи…
- Все-таки: почему вас поместили в изолятор СБУ?
- Вопрос личный, свидетель, вы можете не отвечать, - игриво подсказывает Царевич.
- Спросите у Кравченко и Фере, - огрызается свидетель, прекрасно понимая, что покойников допросить невозможно.
- Вы свидетельствовали тогда по делу Щербаня?
- Да.
- И говорили про Тимошенко?
- Говорил.
- Ваши показания фиксировались на видео и аудио?
- Да.
- Но, про Тимошенко там нет упоминаний.
- Нет. Я не знаю, почему их не приобщили к делу.
- Вы что-то рассказывали, но следователь это не фиксировал?
- Чего вы к моей памяти цепляетесь? Я не помню.
- А вы жалобы на следователя писали?
- Нет.
- Почему, если следствие игнорировало ваши показания?
- Я не знал, что это можно. Кому жаловаться, я – человек подневольный, в СИЗО сидел.
- Вы тогда тоже за правду выступали, как сейчас.
- Выступал.
- И не жаловались?
- Не жаловался (лаковый, бордовыми бороздами испещренный, череп Лысого наливается краской).
- Почему же потом, уже на свободе, публично не заявляли о роли Тимошенко в деле?
- Публично? А я не фотогеничный! – зло огрызнулся Марьинков, отхлебнув минералки из пластиковой бутылочки, стоявшей на кромке трибуны. Отхлебнув – утерся рукавом черного пальто, которое по-прежнему не снимал.
***
Адвокаты настойчиво выясняют, почему на предварительном допросе свидетель, давая вольные пояснения, ни слова не сказал о том, что Тимошенко финансировала убийство, «вспомнив» об этом лишь после наводящего вопроса следователя. Причем, перед тем, как «вспомнить», попросил перерыв.
Более того, в среду, выступая в суде, Марьинков тоже не упомянул об этом.
- Вы забыли?
- Да, я забыл.
- Дважды? Четвертого мая 2012-го и вчера?
- Слушайте, я сюда вчера приехал в полвторого, а тут такое творится, одна – верещит, вторая – пищит (это Марьинков характеризует народных депутатов Денисову и Кужель, - С.К.). Что вы от меня хотите? Я – обычный человек.
***
- Кто вам сказал, что Тимошенко могла иметь интерес в убийстве и что она участвовала в финансировании?
- Сердюк, Дзюба и Лобков.
- Все трое? Они хором говорили?
- Нет, сказал Рябин. Рябину, Маге и Кушниру сказал Мильченко, который разговаривал с Лазаренко.
- Бабка за дедку, дедка за репку? – иронизирует адвокат.
Да, - кривится свидетель беззубым ртом, - Только кто – репка? Ха-ха!
***
Кожемякин: Свидетель, кто был последним секретарем ЦК в Донецкой области?
Марьинков, еще три часа тому кичившийся высокопоставленными друзьями, в том числе – из бывших «партийцев» (довольно влиятельных в те времена) - насупившись, молчит.
Царевич (возмущенным окриком): вопрос снимается! Это не имеет отношения к делу.
Кожемякин (не скрывая ехидства): у свидетеля очень избирательная память.
Царевич принимается отчитывать адвоката за то, что тот оказывает на свидетеля «давление». Публика хохочет. Судья злится.
***
Подозреваю, если бы в зале Апелляционного суда вдруг воскрес Михаил Круг, песню «Девочка-пай и хулиган», переписал бы заново. С натуры, так сказать.
Модус операнди
В англо-саксонской правовой системе есть такой термин – «честный свидетель». То есть, такой, слова которого априори не могут быть поставлены под сомнение.
Очевидно, хотя б ввиду вышеизложенных аргументов (сгруппированных при помощи – выражаю им, пользуясь случаем, глубокую признательность - кадровых силовиков с многолетним богатейшим опытом, - С.К.), Марьинков таковым называться не может. Его, как свидетеля, «профессионализм» не в том, чтобы говорить правду, но говорить то, что требуется.
Вот, он и говорит.
Единожды видел Тимошенко в компании убийц Щербаня на лестничной площадке гостиницы, где они все тогда жили? Веский аргумент.
Не значит ли это, что «пожизненный срок» должны получить все постояльцы «Националя» тех лет?
А сказал Б, которому сказал В, который разговаривал с Лазаренко, что Тимошенко «могла быть причастна к оплате убийства»? Неоспоримый аргумент!
Особенно, учитывая, что Б и В уж нет, а Лазаренко – далече. Их не допросишь.
Но, прецедент создан.
Свидетель «Лысый, обладатель уникальной памяти, фиксировавшей номера машин; тушку купленного на Бесарабке кролика (прямо так и вижу, как компания мужиков уголовного свойства, проживающая в Киеве на квартире, в субботу днем отправляется на Бесарабку, чтоб прикупить там мяска. А потом, видимо – собственноручно – его состряпать, - С.К.); названия парфюма Юлии Тимошенко, случайно встреченной на лестничной клетке, излечился от избирательной амнезии 17 лет спустя.
Аллилуйя!
Даже не ящик – гроб Пандоры – открыт и неизвестно чем это обернется, в ближайшие-то годы, для его «открывателей».
Впрочем, их самих, похоже, это вовсе не смущает. Модус операнди – способ совершения преступления - то есть, пардон, «вершения справедливости», не меняется. Тут уместно вспомнить интервью видному зарубежному СМИ, данное ярким представителем когорты «поплавских от юриспрцденции» из ГПУ (цитату воспроизвожу не дословно, - С.К.).
Вы знаете, что на пленках Мельниченко есть фрагмент, где Кучма говорит: надо бы вывезти Гонгадзе в Чечню, - поясняет сей достойный респондент наивному корреспонденту, - В Чечне тогда шла война. И, если звучит фраза «вывезти к чеченам», значит – отдается приказ убить человека.
Видимо, он искренне верит: подобные «доводы» способны убедить кого-либо еще, кроме него самого и сотрудников профильных ведомств. Авторство «сборки» дела Щербаня принадлежит тем же людям. И почерк тот же. Вот только общество уже не хочет этот почерк разбирать.