Я купил свой дом в июле 2006 года – в тот самый месяц, который останется в истории как самое неудачное время для покупки недвижимости с тех пор, как рузвельтовское Управление общественных работ вымостило наши дороги. Следующие шесть лет оказались нелегкими: на северном конце моей улицы появился серийный убийца, на южном – зона химического загрязнения, и в результате мой дом благополучно утонул.
Только последняя часть вышесказанного была метафорой. Слава Богу, пока дело обходилось без ураганов и наводнений, и под воду ушла исключительно залоговая стоимость моего жилья. Однако в моем районе действительно орудует серийный убийца, и его последнюю жертву нашли всего за два квартала от моего дома. Полиция искала орудие убийства чуть ли не по соседству с моим двором. На другом конце улицы Агентство по охране окружающей среды объявило территорию, на которой в свое время находились завод по газификации угля и хранилище дизельного топлива, полноценной зоной загрязнения. Нетрудно понять, что на ценах на недвижимость такие вещи сказываются не лучшим образом.
В июле 2006 года эти события не мог предсказать никто — включая моих ипотечного брокера и риэлтора. Но я не жертва, в отличие от той одинокой женщины, которая переехала в наш район в поисках тихой и спокойной жизни. Мы с моей семьей просто столкнулись с последствиями наших собственных финансовых решений. Постфактум я понимаю, что сделал ряд ужасных, чудовищных, грубых ошибок.
У меня нет денег, чтобы застраховаться от таких ударов. Просто нет. Как многие молодые люди в двухтысячных, мы купили настолько большой дом, насколько смогли, хотя наличных у нас не было. Первая глупость.
Кроме того на моей семье висят изрядные долги за образование и по кредитным карточкам. Я не ожидал, что моя зарплата не будет расти пять лет подряд, и предполагал, что кредиты станут временным решением для временной проблемы. Вторая ошибка. Два года назад компания, предоставившая мне кредит на обучение, предупредила меня, что скоро мне придется удвоить ежемесячные выплаты. Я – хоть и не сразу - сумел вспомнить, как я соглашался на такие условия. Я тогда был уверен: к тому моменту, как сумма выплаты возрастет, у меня будет столько денег, что это не будет иметь значения.
Я – не жертва жадного банкира или экономического спада. Я имею дело лишь с последствиями собственных решений. Часть из этих решений оказались ошибочными, и все они были связаны с риском.
Разумеется, существуют множество людей, намного серьезнее пострадавших от Великой рецессии и медленного восстановления, чем я. Это люди потерявшие работу или жилье, кормильцы семей, которые лишились определяющего их жизнь самоощущения и уверенности в себе. Хотя мне до всего этого иногда оставался один или два шага, дом и работа у меня по-прежнему есть.
Однако сейчас слишком часто не принято отличать настоящих жертв от людей вроде меня, от того большинства американцев, которые не лишились ни работы, ни даже работы по специальности, но просто действовали не так благоразумно, как должны были бы, - от тех, кто принимал неправильные решения.
Все чаще и чаще наша культура отсутствия вины рассматривает людей исключительно как жертв чьих-то чужих злодеяний. Это обыкновенная ложь. Я знал, во что ввязываюсь, как и те представители моего поколения – все мы о них читали, - которые плакали от ужаса и шока, получив первые счета за образование (стоимостью в шестизначную сумму) в области гуманитарных наук, педагогики и так далее и осознав, что хотя все эти занятия важны, оплачиваются они весьма скромно.
Нам всем было бы легче, наступи сейчас экономический бум. Но если Великая Рецессия может чему-то нас научить, то в первую очередь тому, что жизнь – штука рискованная, что благоприятное время нам никто не гарантировал, что есть разница между жертвой трагедии и человеком, столкнувшимся с последствиями собственных решений, и что все это надо учитывать при планировании.
Мы не можем знать, когда за углом появятся серийный убийца или химическое загрязнение.