Что ж, я пережил – меня в телевизионный эфир несколько лет как не звали, так что оказаться в узком пространстве радиоэфира и интернета, лишившись своей традиционной аудитории, было неприятно, но терпимо.
Примерно то же самое я переживал и в Украине. В один прекрасный день – дело было, кажется, в начале второго срока Леонида Даниловича Кучмы, когда власть боролась за честное имя тогдашнего «папы» и ей не нужны были ехидные улыбочки на экране, закрылся мой телевизионный проект – ну и что?
Оставались газеты, в которых я мог по-прежнему писать о России, в то время как мои проницательные коллеги спорили, кто в окружении Кучмы революционер, а кто ретроград. Потом и газеты окончились. Когда накануне третьего тура президентских выборов мне позвонил только что покаявшийся владелец одного из телеканалов и пригласил срочно прийти в эфир, я даже не сразу понял, что же произошло.
Теперь вот опять: телеканал, на котором я веду программу и главным редактором которого являюсь, методически уничтожают день за днем. Каждые несколько часов я получаю сообщения от зрителей: TBi отключили и в моем городе… И в моем… В начале сентября телеканал не увидят сотни тысяч зрителей уже в столице – власть, отобравшая у нас частоты, накануне честных парламентских выборов решила поработать с провайдерами… Что ж, окончательно уничтожат канал – буду писать на LB. ua , пока и это издание не закроют, начав против его редакции очередное уголовное дело… И так – без конца.
Это вовсе не жалобы на собственную профессиональную судьбу. Профессиональный журналист может какое-то время прожить без софитов, без программ, без реплик на шоу, даже без статей – авторитарные режимы не вечны, рано или поздно в их механизме что-то ломается, они гибнут либо пытаются казаться демократичными – и ты, с неиспорченной репутацией и чистыми руками, все равно оказываешься нужнее и востребованнее тех, кто обслуживал и прислуживал. Но журналист отвечает не только и не столько за себя, сколько за своих зрителей, слушателей и читателей – за всех вас. В отличие от писателей, которые могут класть романы под сукно, надеясь, что история их оценит – и рукописи действительно не горят, в отличие от художников, получающих признание спустя века и композиторов, симфонии которых под церковными сводами звучат вопреки властям и сиюминутным вкусам, мы говорим и пишем здесь и сейчас. Мы говорим вам правду для того, чтобы вы понимали, что происходит с нашей страной и с вами самими.
Журналист – это термометр. Если кто-то хочет его разбить, чтобы вы не узнали, какая у вас температура, она не станет нормальной. Но вы не примете лекарство, не обратитесь к врачу, не заметите вовремя опасной болезни. Попросту говоря, вы умрете. А мы хотим, чтобы вы выжили.
И этим мы отличаемся от людей, управляющих сегодня нашей страной. Им критически важно, чтобы вы не узнали, какая у вас температура, поверили, что все нормально и вновь доверили им заботу о вашем здоровье. А мы говорим вам неприятную правду: эти люди довели вас – и всю страну – до цифр, за которыми только один – летальный – исход. Нужно срочно что-то делать, что-то менять – потом может быть поздно. Термометр – это, конечно, не врач, он не может предложить вам точной программы действий. Но он хотя бы заставляет вас задуматься о своем здоровье. А власть не хочет, чтобы вы об этом думали. Поэтому нас и отключают.
У меня все меньше возможностей общаться со многими из вас – и все меньше шансов услышать, что я должен сказать вам, что делать, а не рассказывать, как все плохо. Я, впрочем, уже много раз говорил, что делать – нужно спасать страну от мародеров, если Украина вам дорога. Но если вы не можете спасти страну – спасите хотя бы себя, защитите хотя бы свой термометр, если все еще хотите знать температуру. В России, когда власть при схожих обстоятельствах уничтожала последний говоривший правду телеканал, его зрители собрались на многотысячный митинг в Останкино – последний многотысячный митинг путинской эпохи перед Болотной площадью. Да, эти люди не смогли защитить свое телевидение – но они спасли хотя бы свою совесть, свое чувство собственного достоинства. Собственно, ради того, чтобы это чувство у вас оставалось, мы и работаем.