Предисловие автора
Никто не читает предисловия, и я в том числе. Зачем читать чьи-либо тугие мыслишки по поводу книги, которую ты только собираешься прочесть? Мы ведь покупаем книгу какого-либо писателя, чтобы прочесть его мысли, а не разглагольствования на двадцати четырех страницах какого-нибудь Пупкина, которого жизнь и издатель впихнули на разогрев перед Достоевским. Поэтому я лично никогда не читаю предисловия, если, конечно товарищ Пупкин не смог вместить их в половину страницы.
Плоха та мысль, которую нельзя вложить в одну строчку, и плохо то предисловие, которое занимает более одной страницы. Я постараюсь уместить свое ровно на страницу.
Вообще-то писать авторам предисловия самим себе – это дурной тон, для этого есть господа Пупкины, со своим диапазоном таланта от одной до двадцати четырех страниц, пусть они этим делом и занимаются. Я же просто хотел сказать заранее одну вещь, чтобы не показаться полным невеждой в глазах своих будущих восемнадцати случайных читателей.
Дело в том, что эта книга написана глазами американца, а, как известно, про Америку и американцев в основном пишут только те люди, которые там никогда не бывали, поэтому и я решил не выделяться. Эта книга не про Америку и даже не про американцев, просто смотреть на события глазами полностью чужих тебе людей, о которых ты знаешь только понаслышке, намного удобнее и свободнее - можно придумывать себе все что угодно, чем я, в общем-то, и занимался на страницах этого (с трудом пишу это слово) произведения.
Короче, книга полна штампов, непроверенных данных, предрассудков и простеньких поведенческих схем, которые автор усвоил при не самом прилежном обучении в советских учебных заведениях, а также чтения некоторого количества не всегда полезных книжек и не ограниченного просмотра уж совсем вредных телепередач.
Итак, если силы и желание еще не оставили вас, мои маленькие друзья, то смело переворачиваем страничку…
г-н Пупкин. З.Е.
Справка вместо эпилога:
«Автор никогда не употреблял, не употребляет и
не собирается употреблять никаких наркотических
средств ни при написании данной книги, ни при
совершении других, более пристойных действий».
Глава первая
Ночь в Африке наступает очень быстро. Вот и сегодня солнце со всего маху свалилось за горизонт, так что аж потемнело в глазах, и по небу рассыпались мелкие звезды. Темнота начала остужать пот, тот, в свою очередь, тело, телу стало хорошо и в благодарность оно стало вонять. Особо чувствительные натуры в такие моменты могут начать ощущать не только запахи соседей, но и свои собственные. От меня, говорят, пахло как от скунса и его носков, то же самое я мог сказать и про своих соседей.
Нас было трое, три скунса: Джимми, Билли и Джеббс. Джимми, мой лучший друг и единственный порядочный человек в обозримом будущем и припоминаемом прошлом, очкарик-интеллигент с душою теленка и темпераментом телеграфного столба, к которому этот теленок привязан. Билли – это я, ваш покорный слуга, тертый жизнью субъект, стреляный воробей и так далее, но, тем не менее, не достаточно проницательный, чтобы не связаться с Джеббсом. Джеббс – это человек без имени. Говоря откровенно, мне иной раз кажется, что это даже и не фамилия, это будущий научный термин, означающий психическое отклонение у людей, из разряда умственно вперед ушедших. Я думаю, что в скором времени слово «Джеббс» перестанет ассоциироваться с конкретным человеком и войдет в историю как название болезни или мании как, например: болезнь Боткина или Паркинсона, ну, в крайнем случае, в джеббсах, как в вольтах ток, будут измерять маразм.
Так вот Джеббс, этот поддонок-иллюзионист, с задатками харизмы и даром убеждения неполноценных личностей, морем идей и безграничной верой в их совершенство, затащил нас в эту дыру, в которой, в связи с закатом, мы перестали потеть и начали вонять, а вскоре начнем и мерзнуть. Нет, не могу сказать, что поехать в Африку это была сильно плохая идея, по мнению Джеббса у него вообще не бывает плохих идей, бывает только неправильно их воплощение в жизнь не способными ни на что подчиненными – это он нас с Джимом имеет в виду. Подчиненные, вассалы, падаваны, я бы предложил ему называть нас рабами, раз уж мы на Черном континенте. Отправиться сюда, искать древние города это было даже как-то научно-популярно, полезно для всей цивилизации, что ли...
Хотя предыдущая агония разума Джеббса была не менее привлекательной – доставка айсбергов благодарным жителям Сахары! А, каков размах? Взяв в Бристоле покататься на два часа маленькую рыболовецкую шхуну, мы рванули на ней к северным широтам. Признаться, мне это поначалу даже понравилось, потому что трехмесячное таскание мешков в порту, и мне, и моей спине уже порядком поднадоело, и я с радостью согласился на небольшую морскую прогулку. Джим как всегда был со мной, потому, что ему было по большому счету все равно, чем заниматься. Джеббс до этого мешки, естественно, не таскал, он таскал припасы, мазут и вообще все, что плохо лежит и нам с Джимом постоянно приходилось за него отдуваться. Но зато теперь мы вышли в море с полным набором всех необходимых в дальнем плавании вещей, а именно: шезлонгами для детей не старше восьми лет, клюшками для гольфа, мексиканскими сомбреро различных размеров, моделей и расцветок, а также шкурок тушканчиков, нуждающихся в дополнительной просушке и чистке, сигнализирующие постоянно об этом ужасным запахом из трюма. А главное, у нас был гарпунная пушка и лебедка, короче, все необходимое для долгого путешествия и дружной ловли табунов айсбергов. Не знаю, где и какой прибор удалось стащить Джеббсу, но только ночью береговой охраной мы были распознаны как ракетный крейсер «Хорнет», направляющийся в Атлантику по очень важному делу. Если бы неудачник, владевший до этого лоханью под названием «Полярная Сирена», на которой мы теперь рассекали темные октябрьские волны, мог знать о том, что его посудину назовут крейсером, то, возможно, его горе от потери своей любимицы хоть немного, но уменьшилось бы в размерах .
Море… Не то чтобы я не любил море, скорее всего, море не очень любило меня. Не знаю даже, за что. Может, за то, что я в детстве часто мочился в речку или надувал через трубочку лягушек до хлопка, но за что-то явно водная стихия меня невзлюбила, наслав на меня вечную болезнь адмирала Нельсона. Через неделю болтанки я уже знал все о содержимом моего желудка, мое лицо окончательно приобрело цвет морской волны и, в конце концов, мы с окружающей действительностью отрешились друг от друга.
Так как мои познания о природе айсбергов и маршрутах их следования ограничивались лишь информацией полученной в процессе просмотра фильма «Титаник», но и они были впитаны недостаточно глубоко, так как титьки Кейт Уинслет интересовали меня сильнее происходившей на экране природно-техногенной катастрофы, поэтому я был не готов увидеть айсберг так близко и так сразу. Мой мозжечок спрятался в желудок, а затем они оба затаились где-то в районе копчика, когда я вышел утром на палубу и увидел его, плывущего на нас, ну или нас, плывущего на него, я точно не помню, короче, я заорал! Хорошо, что на дворе был день, тьфу, то есть за бортом, или, где там, у моряков день, они вообще все в склянках каких-то меряют. Короче, хорошо, что было светло, и мы эту дуру увидели сразу и вовремя отвернули, не то свистать нам в ледяной воде в свистки с синими мордами до последнего, самого короткого заката в нашей молодой еще жизни.
Айсберг был здоровенный и сдвинуть его с места, как по мне, не представлялось возможным в принципе, но Джеббс сказал, что сопротивление у воды меньше, чем у земли, и поэтому все получится. В этом я не мог с ним не согласиться, собственным носом подтвердив эту теорию еще в детстве, прыгнув мимо речки в берег. Джеббсовый выстрел из гарпунной пушки был снайперский, хотя промазать по этой огромной ледяной горке было трудновато, но, я думаю, что если бы поручили это дело Джимми, то он бы наверняка не подкачал. Но стрелял предводитель полоумных орангутангов, и, как оказалось потом, лучше бы он попал себе в голову. Гарпун не подвел, и мы намертво срослись с дрейфующим айсбергом, который и продолжил дрейфовать в своем направлении, не смотря на надсадный рев мотора шхуны и маты гарпунера. Да…
После этой поездочки я понял смысл выражения «видимая сторона айсберга» и стал лучше разбираться в направлении гольфстримовского течения, отличного от запланированного направления нашего путешествия. Лодка пыталась всеми своими лошадиными силами вырваться из этого капкана, что-то очень нехорошо скрежетало, все остальные бегали по палубе и махали руками, но это как-то не особо помогало. К счастью, тросу надоела эта маечня раньше, чем нам и мотору, и он благополучно лопнул, слегка задев Джима по ноге. После наложения двенадцати швов с помощью английских рыболовных снастей, а также внутренней и внешней обработки лучшим шотландским антисептиком, большинством голосов было принято решение двинуть обратно, к берегам Старого Света, но взять немного южнее, чтобы во второй раз не проверять доверчивость королевских военно-морских сил и не давать им повода немного потренироваться в стрельбе.
Предложение Джеббса начать ловлю камчатских крабов было сразу отвергнуто ввиду отсутствия Камчатки, хотя его знания географии и геометрии было достаточно для утверждения, что мы находимся где-то неподалеку от этого дикого острова или пролива. Я не мог вступать с ним в научный спор, так как сам на уроках географии учил названия всех пятидесяти американских штатов, но, правда, на тринадцатом штате пришлось прервать учебный процесс по обстоятельствам личного характера. В такие особо горестные моменты своей биографии я думал, что это наш бог Иисус Христос Суперзвезда карает меня за мое плохое прилежание, да и число тринадцать особо счастливым не назовешь. Тем не менее, присутствие раненого и отсутствие Камчатки повлияло на временное принятие правильного курса в направлении Лиссабона.
Португальский берег встретил нас пустыней и песчаной бурей, да и сами португальцы вместе с лиссабонцами встретили нас мало дружелюбно: смуглые, грязные, в белых тюрбанах и на верблюдах. После получаса безуспешных попыток объяснений с португальцами, все они очень резко стали марокканцами, а счастливая страна обладателей шенгенских виз оказалась где-то на севере. Джеббс тут же отправился на переговоры о продаже лодки и прочего полезного инвентаря из ее трюма, тем более, что все шезлонги и сомбреро остались в целости и сохранности, чего нельзя было сказать о клюшках для гольфа, окончательно испорченных после отчаянной игры двухдюймовыми шариками из под подшипников, а также жесткой тренировки на мечах, для участия в съемках продолжения фильма про джедаев и лохматую обезьяну. Нам же с Джимом было любезно предложено доковылять до ближайшего кабачка и дожидаться там своего хозяина. Мы в очередной раз повелись, как фермеры на джекпот, и проторчали в грязнущей забегаловке до самого вечера. Джеббс естественно не появился. Когда нас все-таки вытолкали взашей, то мы решили вернуться к лодке, переночевать там и спокойно уже дожидаться Джеббса. Лодки на месте, конечно же, не оказалось, как и этого подлеца.
Три дня проведенные в порту полузабытого городка значительно обогатили наш лексикон, а также ознакомили окрестных жителей с репертуаром народных канзасских песен, неизменно выручавших нас при попадании в подобные ситуации. Взносы в фонд жертв церковно-приходских школ с уклоном в хоровое пение на этот раз были невелики, но их хватало, чтобы мы не протянули ноги. Джимми, хромающий на переднюю лапу с раздобытым на свалке костылем был особенно жалостлив. Карьеру нашего дуэта, а также дальнейшую ассимиляцию с местный фольклором прервал гудок Студебеккера одна тысяча девятьсот сорок восьмого года выпуска небесного цвета с откидным верхом. Это был Джеббс. В белом костюме, при бабочке, сигаре и девке. Я ничуть не удивился – этот человек всегда умел о себе позаботиться. На мой скромный вопрос о том, как продвигаются переговоры о продаже лодки, он на секунду задумался и вскинул вверх оба глаза. Нет, Джеббс не думал, что мне ответить или соврать, для этого ему не надо было думать, он просто вспоминал события последних дней и мучительно пытался отыскать в них кильватерный след от шхуны. Судя по двум секундам растерянности на лице плейбоя, я понял, что событий произошло настолько много, что спасибо господу нашему Аллаху и пророку его, что Джеббс хотя бы вспомнил про нас и вернулся.
- Они зашли в тупик, - наконец ответил он.
Это означало, что про лодку, а также про шезлонги, и особенно о великолепных тушканчиках в сомбреро, мысли о которых так согревали нас с Джимом в эти прохладные ночи, можно было больше не вспоминать.
- Но я нашел для вас работу, - сказало наглое улыбающееся лицо, попеременно слюнявящее то сигару, то шею белогривой кобылицы, впялившей свой взгляд в двух бомжей и один костыль. – Все, собирайтесь, наш пароход отходит через час! – скомандовал наш адмирал.
Собираться нам было не долго – все нажитое за три дня добро можно было с легким сердцем бросить прямо тут и собрать примерно такой же набор на любой помойке в любом городке этой паршивой планеты. Мы бросили все, кроме костыля, наземь и залезли на заднее сиденье.
- Что за подруга? – крикнул я в ухо Джеббсу, когда раритетная колымага, стуча всеми своими запчастями, запылила по дороге.
- Это Мэгги!
На кодовое слово «Мэгги», подруга отреагировала как собака Павлова на звонок в дверь – повернулась к нам лицом и улыбнулась передними зубами годовалого жеребца вперемежку с деснами примерно того же происхождения.
- Она дочь профессора, у которого мы теперь работаем, он плывет в Южную Африку – копать там что-то…- Джеббс пытался перекричать ревущий мотор. - Что-то ищут! А Мэгги дальше не плывет! (Снова зубы и десны). Она проштрафилась с одним черным матросом и папаша сказал, что если в Африке станет на одного негритенка больше, то тут же станет одной блондинистой шлюшкой меньше! Зубы снова зарыготали, а после джеббсовой щекотки третьего ребра кулаком, вовсе запрыгали в диссонанс машинной тряске. Поэтому она возвращается домой, пока еще не совсем поздно спасти остатки семейной чести, а мы плывем дальше.
Я не стал больше расспрашивать о сексуальной жизни Мэгги, хотя такие разговоры, похоже, нравились и ей и Джеббсу. Тем более я не стал спрашивать, что нас ждет впереди.
- А много плыть-то? – прорезался немного надсаженный верхними нотами арии молочницы, голос Джимми.
- Не-а.
«Не-а» длилось почти месяц. За это время мы ни разу не видели Джеббса и я уже смел слабо надеяться, что его вздернули на рее за попытку бунта с целью начала раскопок слоновьих костей на проплывавшем мимо одноименном берегу. Хотя это было бы для него слишком мягкое наказание за наш проезд в железном и слегка душноватом трюме в котором вещи не надо было класть на стул, они спокойно могли висеть и в воздухе вместе с топорами. Джим пообещал после этой поездки больше никогда не разогревать телятину в железных банках, потому что он теперь в курсе как нехорошо там некоторым частям теленка. Я же чувствовал, что это наше искупление за причиненные страдание неграм, которых сотни лет вывозили белые колонизаторы из Африки. Теперь белых ввозят таким же способом обратно – за все приходиться платить. Времени развить эту теорию у меня хватало и я попробовал применить ее к Джеббсу. Да, физические страдания я мог ему нафантазировать, но вот на моральные он был вряд ли способен. Для этого надо быть как минимум человеком.
Чтобы хоть как-то убить время мы начали играть с нашими сотрюменниками в картишки на деньжишки. Ставить нам особо было нечего, так как еще на причале Джеббс сообщил нам, что наше жалованье за полгода вперед уже получено и потрачено, то есть надежно вложено. Куда и кем, выяснить не удалось. Эта новость не утешила нас. Но все же это лучше чем горланить дуэтом песни, склонившись над жестяной банкой. Кормили здесь исправно, нога у Джима почти зажила, а сброд, собранный со всего света на этом судне, любил поразвлечься в карты. Джимми, как любая светлая душа, не любил азартные игры, и ему, соответственно, в них бескрайне везло, поэтому при надлежавшем уходе с моей стороны он мог выиграть у кого угодно, чем мы и занимались всю дорогу. К концу путешествия накопилась уже довольно приличная сумма денег. Правда, каждую ночь Джима мучила совесть и он порывался отдать деньги этим несчастным, что, в конечном итоге, нам и пришлось сделать, потому что несчастные продемонстрировали нам свою коллекцию ножей и кастетов, а имевшийся у нас в арсенале костыль был слабым аргументом в переговорном процессе. С деньгами пришлось отдать и часть одежды, тем более, как сказали эти добрые люди, она все равно нам не понадобится.
Наконец наши мучения закончились, и мы бросили якорь в Порту. Мы с Джимом наперебой целовали бетон причала, потому что дойти до ближайшей клумбы с землей не позволял частично утративший свои функции мозжечок. После месяца душегубки в трюме, пятичасовой переезд на дне грязного грузовика показался нам легкой воскресной прогулкой, в ходе которой Джим настойчиво доказывал мне, что по ночам он слышал, как поют киты. Я не стал с ним спорить, тем более что сам слышал, как музыкально храпел тот толстяк с крайней койки.
Прибыв на место, мы не обнаружили никаких разительных отличий в пустынно-каменистом пейзаже от точки отправления, за исключением отсутствия моря и каких либо зачатков современной цивилизации, если не считать маленькой деревушки местных аборигенов, расположенной ближе к горизонту. Я резонно заметил, что мы могли бы поискать древний город и где-нибудь в районе Порта, на заднем дворе какого-нибудь милого кабачка в более комфортных условиях. На что появившийся из ниоткуда Джеббс и уже начавший руководить разгрузкой своих вещей, ответил: «Эти Тутанхамоны жили где ни попадя, и в последний раз их видели где-то тут. Поэтому и рыть будем где-то здесь…». Разбив небольшой лагерь и понатыкав везде табличек с надписью «Научная экспедиция», все принялись отдыхать. На третий день отдыха, когда в ход уже пошла тормозная жидкость, спирт из градусников и средство от змеиных укусов, профессор дал команду начать раскопки. На передовой фронт науки была брошена команда лучших, в составе меня и Джима, которая должна была рыть траншеи согласно плану руководства, обозначенного прямо на местности путем вождения носком ботинка по земле и махания руками в различные направления, скрепленного при этом соответствующими выражениями.
Вся остальная научная братва числом около двух десятков человек во главе с профессором, прихватив достаточное количество лопат, кирок, сит и прочего научно-исследовательского оборудования погрузилась в грузовик. Профессор сказал, что они отправляются на несколько дней на разведку, вдруг здесь где-то поблизости еще притаились древние города, а этот они оставляют раскапывать нам. Джеббс очень сильно расстроился, когда узнал, что его не берут, а оставляют присматривать за нами и за лагерем. Он битый час признавался перед руководителем экспедиции в своей любви к археологии, демонстрировал свою великолепную технику копки не большой ямки столовой ложкой, а также показывал, как он быстро находит зарытый в песке окурок. Джеббс был на сто процентов уверен, что он пропустит какое-то важное открытие и не покроет себя еще при жизни соответствующей его талантам славе. Я и не знал, что у него существуют такие сильные первооткрывательские амбиции, которые, как думал Джеббс, он будет не в состоянии реализовать здесь с нами, а вот там, куда едут эти смелые сильные люди, во главе с таким… Но профессор оказался на удивление холоден к мольбам, которые напротив, становились до неприличия все красноречивее и красноречивее и переходили всякие границы этики принятой в наших научных кругах. И только прилюдный подсчет патронов в револьвере профессора, неожиданно вынырнувшего из кармана его пиджака, остудили джеббсову голову, заставили отпустить профессорову штанину, подняться с колен и поплестись прочь под насмешки и улюлюканья других научных сотрудников из кузова. Грузовик покатил, по дороге, а мы остались глотать ее пыль.
Джеббс не проявил должного интереса к нашей работе, видимо профессор чересчур охладил его пыл к археологии, и улегся в тень. Мы и сами довольно быстро запыхались, побросали лопаты, улеглись под брезентовый тент к Джеббсу и засопели. В выкопанных нами траншеях, конечно, было бы тяжеловато отбивать танковую атаку, но моя тетушка Джинджер нашла бы их вполне пригодными в качестве грядок под чеснок. Я рассудил, что копать в такую жару чистое безумство, следует дождаться более прохладной погоды. Джимми немедленно со мной согласился и сказал, что в сезон дождей копать будет значительно приятней, благо до него осталось какая-то пара месяцев, а провизии у нас навалом.
Первая неделя прошла незаметно, мы целыми днями валялись в тени брезента и делали только то, что ничего не делали. Это было мое любимое занятие, я делаю его лучше других, это мое призвание. Джимми периодически почитывал Библию – единственную книгу, которая у нас оказалась. Ее дала мне в дорогу моя добрая тетушка три года назад, когда мы с Джимом покидали родные шпинаты. Тетя сказала, что в этой книге я найду ответы на все свои вопросы. Не знаю, какие она вопросы задавала себе перед прочтением этой книги и находила ли она в ней ответы, но лично я еще никогда не прочел в ней точный и удовлетворительный ответ на какой-либо мой вопрос. Нет, ну когда мы с Джимом в первый раз прочно заблудились, а он сопровождал меня все три года наших путешествий, впрочем, как и предыдущие девятнадцать, и раскрыли и спросили у книги, куда же нам идти, то она нам дала четкий ответ: «К Коринфянам», и тут мы четко поняли, что на развилке надо было все-таки направо. А когда той же ночью мы забрели, наконец, в какой-то спящий маленький городок, то снова спросили у книги: «Где нам добыть еды, крова или хотя бы немного денег?» И с открытой наугад страницы нам было дано четкое указание: «К Иудеям». Да… населению этого городишка еще долго будет сниться в кошмарах, как два молодчика, в одну прекрасную лунную ночь, стучатся в их дома и ищут евреев. Никто, конечно, им дверей не открывал, но каждый судорожно вспоминал всех своих родственников, особое внимание, обращая на темноволосых и кучерявых, при этом непременно отвечая, что никого нет дома. Обойдя добрую половину домов и убедившись, что дома таки никого нигде нет и готовясь уже приняться за злую половину домов, нам неожиданно ответили. Кроткая чувствительная душа из-за дубовой двери, севшим женским баритоном нам поведала, что эти сволочи живут на той стороне площади в двухэтажном доме с лавкой внизу, в которой ничего покупать не надо, потому что у них товар лежалый, и что, ни обладательница этого чудного голоса, ни миссис Баклер, ни другая благопристойная половина Сильвертауна к ним не ходит. Светало. Добрые люди, живущие в доме над лавкой, долго рассматривали нас в маленькое окошечко через прицел дробовика, пока не убедились в искренности и некриминальности наших намерений. Я и не подозревал, что за пять минут через все то же маленькое окошко можно выслушать столько полезных советов о том, как зарабатывать деньги и потратить их на лечение в доме для умалишенных.
Долго мы еще смеялись с Джимом в то утро, когда укладывались спать в стог сена, жуя хлеб, которым нас угостили пастухи, смеялись и вечером, когда проснулись и потопали по дороге дальше, смеемся и теперь, когда вспоминаем эту или какую другую историю из нашей жизни.
Память щадит наше сердце, поэтому наиболее плохие и неприятные воспоминания стираются и притупляются, а хорошие, наоборот, выпячиваются, тщательно шлифуются и полируются от серости бытия, поэтому всю тусклость жизни мы наблюдаем только в настоящем, заглядывая же в день прошедший, мы видим только аккуратные белые столбики приятных моментов на ярко-зеленом газоне жизни. Будущее же представляется нам сплошным фейерверком. О, это сладкое слово «завтра». В нем нам всегда хорошо и комфортно, в нем нам всегда будет хорошо и комфортно. Завтра все должно быть, так как надо, так как мы хотим и никак не иначе. Но доживая до завтра, которое становится сегодня нам остается только запах горелых петард от прошедшего, а точнее так и не состоявшегося праздника, который никогда не суждено свершиться. Будущего нет, прошлого никогда не было. Есть только сегодня, только сейчас. Им и надо жить. Только тогда ты будешь жить в живом мире настоящего, а не в мире иллюзий или в мире призраков.