Здравый смысл говорит простым и ясным языком очевидного. В нашей стране – война, это очевидно. Столь же очевидно, что мы все не были готовы к ней. И к её эмоциональным, психологическим последствиям. И мы сейчас же, во время кровавых поединков на нашей территории вынуждены осмысливать происходящее с точки зрения психологии и, зачастую, психиатрии, и оказывать немедленную профессиональную помощь страдающим нашим согражданам. Увы, сегодня у нас нет возможности соблюдать научную дистанцию.
Разумеется, мы далеко не первые испытываем состояние, описываемое сегодня в рамках посттравматического расстройства. Эта война – далеко не первая в нашей истории. До сих пор нашими западными коллегами исследуются жертвы нацистских лагерей и их потомки (уже в третьем поколении!). Здесь, на территории бывшего СССР, всё было иначе. Феномен «государственной тайны» лишал нас возможности понять психологические и психиатрические последствия жертв нацистских и советских тюрем и лагерей, сотен тысяч людей, пострадавших в 60-ые годы от страшного землетрясения в Узбекистане, и даже последствия чернобыльской катастрофы (была даже попытка властей СССР ввести особый диагноз – «радиофобию»).
В 1992 году я познакомился с выдающимся исследователем посттравматических расстройств у бывших узников нацистских концлагерей профессором Лео Эттингером. Он также был узником лагеря смерти, но сумел выжить. Он, Эттингер, так ответил на мой несколько наивный вопрос о нашем постсоветском феномене расстройств у бывших советских узников: «Будьте осторожны, молодой человек. Ваш опыт резко отличается от нашего. Здесь, на Западе, мы получили возможность расслабиться, мягко зализывать раны. Нам помогали врачи, психологи, социальные работники… У вас такого не было. Давление лагеря сменилось давлением враждебного к вам государства. У вас не было права на расслабление. А это, как ни странно, заставляло вас не рефлексировать о прошлом, а защищать себя от новых опасностей. Вы не могли позволить себе роскошь посттравматических расстройств».
Что будет с нашими солдатами? Смогут ли они мягко зализывать свои душевные раны? Или их встретит непонимающее их украинское общество, равнодушное и черствое? Чем встретим их мы, психологи и психиатры, десятками диссертационных работ, бессмысленных и лживых, или реальной помощью? У меня нет ответа…
Церковь, а через неё и каждый из её членов, располагает монополией на легитимное манипулирование средствами спасения. То же касается и нас, психологов и психиатров. Но мы знаем, мы это видим сегодня: не всякое церковное образование служит Богу. Рядом с нами паразитируют на человеческой глупости псевдорелигиозные новообразования, совсем не имеющие целью «мягко зализывать раны». Сегодня, здесь, мы, профессиональные психологи и психиатры, должны осознать: не идем ли мы по пути псевдопрофессиональной схоластики, погружая своих практически здоровых (хоть и имеющих постстрессовые расстройства) клиентов в суровые условия психиатрических стационаров? Мы обязаны помнить о недавнем феномене массового распространения в СССР так называемой вялотекущей шизофрении. Мы должны сделать всё возможное, чтобы такое не повторилось.
Мой близкий друг профессор Юрий Нуллер рассказывал мне о своем опыте жизни в сталинских лагерях. О тяжелом психологическом состоянии после них. «Меня спасла семья. Я женился, родилась дочь. Так прошла моя реабилитация. Так я вернулся к нормальной жизни» - вот его, мудрого врача, слова.
Я имел великое счастье двадцать дней прожить в камере КГБ с Васылем Стусом. Удивительный, тонкий и очень ранимый человек, он в камере читал мне свои переводы Рильке. До соединения со мною он более двух недель находился в одиночестве, в полном одиночестве мертвящей тишины внутренней тюрьмы КГБ. Однажды он услышал звуки, которых на самом деле не было. Он, культурный человек, понял: к нему пришли галлюцинации. Тогда Стус жестко потребовал соединить его с кем-либо. Выбрали меня, я также сидел в одиночестве, но я не был столь чувствительным… Так нас соединили. Был ли болен Васыль Стус? Разумеется, нет. Более того, именно такая его чувствительность была предпосылкой его гениальности. Да, я действительно уверен: Васыль Стус был гениальным европейским поэтом! Ему очень не повезло со страной рождения.
Меня этапировали в ссылку после семи лет чрезвычайно активной жизни в лагерях. Волею судьбы и Ивана Алексеевича Свитлычного я там, фактически, возглавлял сопротивление. Я координировал подготовку рукописей, работу лагерных писарей, переносивших тексты мельчайшими буквами на полоски трансформаторной бумаги, формировал готовые к отправке «изделия», менял тайники… После семи лет такой напряженной жизни я очень трудно приспосабливался к относительной воле (таковы были условия ссылки в Сибири). Меня спасла семья, иначе бы я сорвался… Разумеется, и у меня были проявления посттравматических расстройств. Приступы немотивированной ярости, кратковременные депрессии… Все это ушло, растворилось достаточно быстро. Но осталось иное, длившееся годы: почти каждую ночь меня преследовал один и тот же кошмар. Четыре надзирателя окружали меня и, не давая ни с кем контактировать, вели за зону, на этап. За несколько минут до этого я спрятал готовые к отправке ксивы, но не успел назвать место тайника никому из друзей. Меня вели, и я был готов отдать свою жизнь, чтобы суметь сообщить друзьям место хранения ксив. Это были тяжелейшие, острые переживания… И так почти каждую ночь.
Постепенно всё ушло, потускнело. Я спал без кошмаров. Пока уже в годы независимости я не познакомился с заместителем Председателя СБУ генералом Пристайко. Я помогал ему публиковать журнал “З архівів ВУЧК-ГПУ-НКВД-КГБ”. Страшный журнал о злодеяниях его прежней организации. Мы с генералом постепенно сближались, стали дружить семьями... Но почти каждую ночь в этот период нашого сближения меня преследовал один и тот же сон: я – в камере тюрьмы СБУ, меня арестовали, спустя какое-то время ко мне в камеру заходит Пристайко, он будет допрашивать меня. А я лихорадочно думаю: как такое возможно, только сегодня утром мы вместе пили кофе, о чем-то говорили! Ушло и это. Мы действительно подружились с Владимиром Ильичем Пристайко. Но рубцы от этих странных снов остались, я и сегодня ощущаю их.
Пришло другое. Редкое. Но очень яркое: я стою на углу Крещатика рядом с Центральным универмагом, рядом со мною стоят молча мои лагерные друзья, двадцатипятилетники-бандеровцы Васыль Пидгородецький, Дмитро Басараб, Евген Пришляк, Дмитро Верхоляк. Бесплотные, молчаливые, они наблюдают за жизнерадостными молодыми украинцами, весело идущими сквозь них. Я также стою молча, наблюдаю, как моё прошлое встречается с моим настоящим. Я – свидетель, только свидетель.
Может быть и меня следует подлечить в психиатрическом стационаре? Успокоить, чтобы я прекратил своё вечное сопротивление несправедливости. В конце концов, один известный харьковский коллега назвал меня шизофреником. Что ж, академик Снежневский определил у Андрея Дмитриевича Сахарова вялотекущую шизофрению...
Коллеги, давайте будем относиться всерьез к своей профессии. В Украине мы можем позволить себе такую роскошь.